Нола поняла.

Когда она сожгла свой первый стейк, Ройол треснул кулаком по кухонной столешнице, однако постарался не выходить из себя. Посоветовал только быть внимательнее в следующий раз. Второй стейк Нола недожарила. Ройол пихнул девочку под дых, отчего она чуть не задохнулась, и сам дожарил стейк.

Шла третья неделя жизни Нолы в новом доме. Радость новизны при появлении приемыша проходит быстро. Особенно когда органы опеки понятия не имеют, что происходит с ребенком. Утренний завтрак – стейк с яйцом – Нола готовила с великим тщанием.

– Ну вот. На этот раз пахнет как надо, – заявил Ройол, принюхавшись к поставленному девочкой на стол блюду.

Он зажал в одном кулаке нож, в другом – вилку, как голодный муж в старых комиксах.

Ройол держал в кулаке не только столовые приборы, Нола заметила, что он разговаривал со сжатыми кулаками независимо от настроения.

– Кстати, твой учитель звонил. Жаловался, что ты опять дерешься. – Ройол вспорол стейк ножом, сок смешался с яйцом, окрасив все на блюде в кроваво-красный цвет. – Это правда? Ты дралась?

Да, это была правда. Новеньким всегда нелегко, особенно когда мальчишка-шестиклассник, узнав, что ты приемная, плюет тебе на волосы и обзывает «брошенкой».

Однако сейчас Нола стояла у раковины, делая вид, что моет посуду, совершенно не думая о стычке на школьном дворе и возможном наказании. Когда Ройол поднес стейк к губам, ее тревожило только одно – дожарила ли она мясо до устраивающей приемного отца кондиции.

Ройол отправил в рот первый дымящийся кусок.

В заднем кармане джинсов лежала свернутая пополам открытка, которую Лапойнты незаметно сунули в багаж Нолы в вечер отъезда. Надпись от руки гласила: «Это сделает тебя сильнее». Девочка повсюду носила с собой эту открытку как заклинание, вспоминая о пожелании всякий раз, когда не хватало сил. Как сейчас.

Ройол держал кусочек стейка на языке, не глотая. Он посасывал его, смакуя его сочность. Потом начал медленно жевать… жевать… жевать.

«Ну как?» – не терпелось спросить Ноле, однако она сдержалась.

В позе хозяина дома обозначилась перемена. Плечи расправились. Локти отодвинулись со стола.

Ройол отрезал еще кусок, потом еще один. Он начал слегка раскачиваться, словно кивал всем телом.

– Ммм. Ммммм.

Нола быстро улыбнулась – реальной улыбкой – и сделала глубокий вдох, чувствуя себя счастливой. На самом деле она попросту была рада облегчению от стресса.

«Молодец, у тебя получилось», – мысленно поздравила она себя.

Ройол зачерпнул яичницы.

Раздался тихий хруст.

Приемный папа прекратил жевать, захлопал ресницами. Челюсть ходила туда-сюда, пока он нащупывал языком…

Тьфу!

Он выплюнул на ладонь крохотный, не больше подсолнечного зернышка, зазубренный кусочек яичной скорлупы. Без единого слова Ройол обтер ладонь об угол кухонного стола. Рука сжалась в кулак, он весь напрягся. Нож по-прежнему торчал из кулака.

Нола сделала полшага назад, наткнувшись на край раковины.

Ройол еще крепче сжал нож, метнул через плечо угрюмый, свирепый взгляд.

Время остановилось, и в этот момент на кухне, пахнущей горелым жиром и сырым мясом, глазастая девочка Нола кое-что заметила, чего не замечала раньше.

– Я могу п-пожарить новую яичницу, – предложила она.

Ройол, не ответив, снова занялся стейком.

Несколько недель новый «папа» казался ей сильным, напористым. Теперь же она заметила, как тот разволновался, не находил себе места, и все из-за чего? Из-за кусочка яичной скорлупы? Все вдруг стало на свои места. Нола все поняла.

Манера говорить, сжав кулаки, хвататься за нож, чтобы напугать девчонку, – это не признаки силы. Это признаки слабости.

Нола умела видеть то, чего не замечали другие. Она вспомнила Барбару Лапойнт, любующуюся своим отражением в смесителе, шевелящего губами при чтении газеты Уолтера. Нола научилась различать слабые места каждого.

Настанет день, и этот навык спасет ей жизнь, однако будет стоить жизни семи другим людям.

Приемный морг в Довере Настоящее время

Это называлось у них «доской почета». На самом деле доска была самая обычная, грифельная, с несерьезными закруглениями на углах – такие ставят в детских садах. Справа сверху красовалась надпись: СПАСИБО ОТ СЕМЕЙ ПОГИБШИХ

И десятки надписей от руки.

Мы увидели нашего сына в выглаженной форме, с ним обходились с заботой и уважением. Я благодарна за то, что вы придали ему красивый, умиротворенный вид.

Молодец, еще одна благодарность.

«Доску почета» завели не случайно. Когда вокруг одна лишь смерть, надо быть осторожным, чтобы не раствориться в ней без остатка. Отзывы много лет приносили Зигу душевный покой. Но сегодня в 5:15 утра он стоял перед «доской почета», только делая вид, что читает надписи, а на самом деле следя, не появится ли кто в коридоре.

Никого не было. Зиг устремился вперед, нацелившись на дверь.

Они столкнулись, едва он свернул за угол. Зиг шел так быстро, что не увидел полковника, пока не налетел на нее.

Женщина была на голову ниже его и килограмм на пятьдесят меньше весом. Однако полковник Агата Сюй, командир авиационного крыла в Довере, устояла на ногах. Первая американка азиатского происхождения на посту начальника базы ВВС Довер не привыкла давать слабину.

– Прошу прощения, мэм. Я хотел…

Полковник вскинула руку. Тихо! Когда Сюй еще была лейтенантом ВВС, ее сбили при доставке груза в иракский Киркук. Даже лучший пилот на ее месте запаниковал бы. Но Сюй, следуя инструкции, методично уничтожила собственный самолет вместе с грузом и компьютерной начинкой, чтобы тот не попал в руки врага. При этом она даже не заметила пятнадцатисантиметровую рваную рану на ноге. На вопрос о совести ответ был однозначный – таковая у нее имелась.

И в придачу к совести – далеко идущие амбиции. После инцидента в Ираке Сюй ушла в непродолжительный отпуск и выставила свою кандидатуру на выборах в конгресс. Потерпев поражение, попросила перевести ее в Довер. Ее мало волновало, чем именно занималась база. Просто все полковники (кроме одного), когда-то служившие в Довере, стали генералами. Сюй была до мозга костей политиком, причем с крутым норовом. Зиг приготовился к разносу, но услышал то, чего не ожидал.

– Я не знала, что вы записались в жаворонки, Зиг.

– К нам везут шесть тел, надо подготовиться.

– Сегодня воистину важный день.

– Каждый день важен, – с улыбкой парировал Зиг.

– Согласна. – Полковник Сюй посмотрела на дисплей мобильника.

Зиг мигом сообразил, что она проверяет не данные о доставке и не время прибытия транспортника с телами погибших. Полковник проверяла время прибытия президентского самолета. Он мысленно закатил глаза. Что взять с политика.

– Зиг, вы не видели доктора Синклера?

Зиг сделал мысленную пометку. Синклер производил вскрытие вчера вечером перед тем, как тело передали танатопрактику. Именно Синклер расписался под отпечатками пальцев Нолы и прочей лабудой, которую они хотели скрыть.

– Его нет в кабинете? – спросил Зиг, махнув рукой за плечо в сторону офиса медэксперта, надеясь, что Сюй уйдет с дороги.

Полковник, однако, словно приросла к полу.

– Я посмотрю. Да, кстати, мне передали, что вы блестяще обработали ту девочку, что доставили вчера. Сержанта…

– Нолу Браун.

– Точно. Сержанта Браун. Она сильно обгорела. Я слышала, вы работали чуть ли не до полуночи. Сегодня утром, проверяя расписание, я заметила, что вы не записали себе сверхурочное время.

Зиг лукаво улыбнулся.

– Когда я получила назначение на базу, меня предупредили: танатопрактики не волшебники. Вы, пожалуй, составляете исключение. Нам повезло, что вы в нашей команде, Зиг, – сказала полковник на пути к кабинету медэксперта и, не оборачиваясь, добавила: – Сержанту Браун тоже повезло.

Когда за полковником закрылись створчатые металлические двери, Зиг взвесил комплимент в уме. Возможно, он и молодец, но не мог избавиться от мысли, что причина авиакатастрофы как-то связана с Нолой. Пушкарь, пожалуй, прав. Не исключено, что именно Нола вызвала крушение самолета, каким-то образом выжила – спрыгнула с парашютом? – и, подменив тело, скрылась. Но если вспомнить тот вечер у костра скаутов… Зиг одернул себя. Даже если Нола совершила добрый поступок десять лет назад, это еще не значит, что она безгрешна. И все-таки, вспоминая ожоги на лице, записку со словами «Нола, ты была права. Беги!», он понимал: кем бы ни была женщина, проглотившая записку, она и Нола – не враги.