– А-а… Ясно. Познакомиться хочешь? Думаешь, я так и растаяла из-за куска говядины? Да? Ты меня за кого принимаешь, Гена?
– Да ни за кого я тебя не принимаю! Познакомиться хочу, правда. Пойдём в кино сегодня? Фильм новый вышел, «Мы из джаза». Не хочешь? Как хочешь… Но вырезку всё равно возьми, я, это, от всей души, – сказал Гена с лёгкой обидой в голосе.
Алёна взяла свёрток. Ничего так, на килограмм потянет, не меньше.
– Ладно, Гена, пойдем в киношку. Только учти, не на последний сеанс и не на последний ряд! Меня Алёна зовут. Алёна Самсонова, – уже не так сурово ответила девушка.
Гена жил в частном доме вместе с матерью. Алена ей понравилась: здоровая, простая, опять же в техникуме учится на бухгалтера, не пэтэушница, а то, что из многодетной семьи, и в кармане вошь на аркане, это ничего, сговорчивей будет. Заметила мать и нежно-голубую дублёночку на плечах Алёны, ясно-понятно, Генка подарил. У него и деньги на рынке, и блат. Девка красивая, пусть все видят, какую кралю сына отхватил. Но девчонка-то хваткая, с одной стороны с такой женой в жизни не пропадёшь, с другой – глаз да глаз нужен. Алена же почти влюбилась в Гену, даже спокойнее и добрее стала, когда к своим на побывку приезжала. А вот у Киры похоже зубки прорезались…
***
Алена схватила со стола сестры флакончик с лаком для ногтей:
– Ничего себе, сестрёнка, откуда такой лачок? Диор, что ли? Ты, смотрю, маникюр делаешь, не рано ли? Так, лак я у тебя конфискую до лучших времен.
Кира, нахмурившись, молча забрала лак у сестры:
– Это подарок Полины Аркадьевны, маникюр в моем возрасте делать не просто можно, а нужно. Пожалуйста, не бери без спросу мои вещи. Никогда. Я надеюсь, ты меня услышала.
Алена даже присвистнула от удивления и, не выпуская из рук флакончика, подразнила сестру:
– А что будет, если не услышала?
– Я просто выцарапаю тебе глаза, моя милая систер, окей? – спокойно ответила Кира.
Алена отпрянула от прямого и жёсткого взгляда сестры. Ничего себе, ляля выросла, в тихом омуте, как говориться…
– Ты, видимо, много чего набралась у соседушки. Ничего, я с матерью поговорю, не фиг шастать по чужим квартирам. Дома дел полно. В Москву собралась на каникулах? Отчим на вахту отчалит, мать на сменах на заводе, кто с малым сидеть будет? – Алёна свысока посмотрела на сестру, со стуком поставила лак на стол и, задрав нос, вышла из комнаты.
Кира растерялась: мама и так с неохотой отпустила в Москву, ей пришлось самой договариваться с тёткой, чтобы та приглядела за братом. Мать, узнав об этом, недовольно фыркнула, потому что не любила одалживаться у золовки, да и Полину Аркадьевну на дух не переносила после того случая. Если ещё и Алёнка постарается, то не видать Кире Москвы, как своих ушей. Что же делать?
На следующее утро завтракали втроём: Кира, Алёна и мать, брат и отчим отсыпались в выходной. Алёна бросала на Киру многозначительные взгляды и ехидно улыбалась. Ну, всё, сейчас будет бенефис актрисы погорелого театра Алёны Самсоновой. Что ж, посмотрим, чья возьмёт. Кира, потупив взгляд, кротко проговорила:
– Алён, извини, ты бы оделась уже, сидишь здесь в халатике, скоро дядя Витя и малой встанут.
Старшая сестра чуть не поперхнулась от возмущения: ах, ты ж…
– Ты что несёшь, курица! – Алёна замахнулась на сестру ложкой, её ситцевый халатик распахнулся, обнажив полную, белую грудь.
Нина, бросив на старшую дочь злобный взгляд, крикнула:
– А ну сядь! Стол перевернёшь, кобыла! Кира правильно говорит, совсем стыд потеряла, думаешь, не знаю, как ты там учишься! За просто так тебе дублёнки дарят и вырезкой кормят!
Алёна заплакала, у них с Генкой ничего не было, он не такой, чтобы… Мать совсем на своем Витеньке помешалась, родную дочь поносит! Покидав вещи в сумку, она уехала в Горький на ближайшей электричке. Пусть живут как хотят, она знать их больше не желает, особенно эту Кирку!
Ночью Кира лежала, уставившись в потолок, и думала: "Я чудовище? Обидела сестру, расстроила маму… Но как же все просто, господи! Дергай людей за ниточки и получай, что хочешь… Без унижений, без страха… Я подумаю об этом завтра…"
***
Полину Аркадьевну поражало насколько непохожи сестры Самсоновы. Вот уж, действительно, природа непредсказуема. Алёна – яркая, смешливая, с копной рыжих волос вокруг круглого, румяного личика, её ладная, крепко сбитая фигурка не давала покоя многим местным парням. Кира с её бледностью и подростковой, нескладной худобой считалась дурнушкой. Она, вообще, поражала Полину Аркадьевну своей органической неприспособленностью для жизни в этом гетто. Вдумчивая, впечатлительная, с прекрасной памятью… Ей надо бежать отсюда, бежать, не оглядываясь! Но как? Как изменить свою судьбу без поддержки родителей, без интереса матери к тому, чем живёт ребенок, какие у него способности и желания? Сыта, одета, в школу ходит и ладно. Чёрт те что, отчим и мать просто сделали из Киры домашнюю прислугу, няньку!
Полина Аркадьевна вспомнила свою бабушку. Перед смертью бабушка гладила её по руке и, медленно, задыхаясь от приступов кашля, говорила:
– Ты на меня обиды не держи, Полинка… Была строга, а иногда и сурова. Ребёнок – это корабль на стапелях, как заложишь, так ему и идти по морю-океану. Гнилой, худой затонет сразу же, у берегов, а крепкий всё выдержит… Нет у нас никого, помощи ждать неоткуда. Родня… Все сгинули. Кто погиб, кто уехал, кто спрятался… Да я и сама спряталась… Бывшие мы, бывшие, слово-то какое страшное… Но ты не бойся одна остаться, всё будет хорошо, внученька. Об одном прошу, родителей прости…
Когда бабушки не стало, Полина поняла, что до конца жизни не простит себе того, как по-детски жестоко изводила её своей агитацией, как стыдилась перед одноклассниками, как мечтала поскорее вырасти, поступить в институт и переехать в общежитие!
…Бабушка опять покрасила яйца на Пасху и испекла кулич, да ещё и крестик на Полину надеть собиралась. Стыд-то какой! Она, пионерка, должна, видите ли, отмечать Пасху! Как будто других праздников нет в СССР.
– Какая же ты у меня старорежимная, сама фотографию Чкалова из газеты вырезала, на стенку повесила, а он, между прочим, выше облаков летает, и никакого боженьку там не видел! – укорила Полина бабушку, всё ещё надеясь наставить её на путь истинный.
Но бабушка только отмахнулась:
– Ну, а что бы и не повесить карточку? Какой мужчина видный! И всё, что надо, он там видел, только говорить ему нельзя, не те времена сейчас, Полинка. Ты тоже никому не рассказывай, что я в церковь хожу.
Обречённо закатив глаза, Полина простонала:
– Ну, ты-то откуда знаешь, что Чкалов видел, ты в кабине с ним сидела, что ли?
Бабушка шутя дёрнула её за косичку:
– Мала еще о таких вещах судить, без Бога не до порога, знаешь ли. Кстати, унесёшь в понедельник кулич и яйца Гликерии Николаевне, только осторожненько передай, чтоб никто не видел. Поняла? Нет, пожалуй, я завтра сама зайду на кружок.
Полина занималась в кружке хореографии в Доме пионеров. Преподавала в кружке Гликерия Николаевна Мичурина-Стрельская, как говорили до революции, актриса императорских театров. Девочка знала, что самой большой мечтой Гликерии было вытурить её из кружка и больше никогда не видеть, как она шарашит мимо музыки. Нет, с физическими данными у Полины было всё в порядке: длинные ноги, высокий подъем, гибкая спина, но она оказалась начисто лишённой музыкального слуха! Её ни разу, ни на одном отчётном концерте на сцену не выпустили! Полина ненавидела этот кружок всей душой, но бабушка была непреклонна:
– Тебе нужна хорошая осанка и хоть какая-то пластика. Что ты переживаешь? Никто не ждёт, что ты станешь Павловой, но, хотя бы ноги кавалеру не отдавишь на танцах, и то хорошо.
Чтобы задобрить Гликерию Николаевну, бабушка часто приходила на занятия, вела с бывшей балериной светские беседы, задёшево чинила и шила одежду. Во время войны в дом, где жила Гликерия Николаевна попала бомба, а та никогда не спускалась в бомбоубежище… Бабушка, когда узнала о гибели Гликерии, всю ночь плакала и молилась, а она, затаившись под одеялом, подозрительно долго хлюпала носом.
