Меровед обратился в слух, и когда Гедд закончила, позволил гулу машин на мгновение заполнить тишину, прежде чем заговорить самому.

— У каждого города, у каждого мира есть свой характер. Ты знала это, Гедд?

— Я видела его характер и, кажется, даже знаю причину этому безумию, но вряд ли ты говоришь сейчас только об этом, да?

— Мы недалеко от Терры, — продолжил Меровед. — Этот мир обретается в Его свете, хоть и на самой границе. Но тьма наступает, даже здесь. Даже сейчас. Со времен Разлома… все изменилось.

— Включая характер города.

— Я говорю о ритмах, что определяют жизнь в ее привычном, рутинном состоянии, — сказал Меровед. — Нет ничего невозможного. Галактика огромна, миры Империума — бессчетны, и существуют старые, очень старые секреты, которые пошатнут твой рассудок, если я поделюсь ими с тобой. Этим можно многое объяснить. Поэтому до определенной степени на многое можно закрывать глаза. На непоследовательные и безобидные странности. Но да, характер Воргантиана изменился. Прямо сейчас, пока мы с тобой говорим, он меняется. — Меровед поднял руку, чтобы подчеркнуть сказанное, его пальцы чуть сжались, словно хватая невидимый предмет. — Его меняют. — Он кивнул Гедд. — Думаю, ты и сама это уже понимаешь, пусть и на примитивном, инстинктивном уровне.

— Попытаюсь не счесть это за обиду.

— Эскалация, Гедд… — Меровед прищурился, — и легчайшее растрепывание краев. — Он проиллюстрировал свою мысль, разведя большой и указательный палец на ширину волоска. — Ничтожное и почти незаметное.

— Растрепывание? — переспросила Гедд с уже более ощутимой тревогой.

Рот Мероведа скривился в безрадостной улыбке.

— Реальность, Гедд.

Урсула побледнела, но взяла себя в руки.

— Если я внезапно понимаю, о чем ты ведешь речь, ты убьешь меня? Вот почему я здесь — из–за того, что знаю слишком много?

Меровед холодно хохотнул.

— Именно поэтому ты здесь, Гедд. Но я не стану тебя убивать. Мне нужна твоя помощь.

— Почему это не звучит как повышение по службе?

Меровед включил встроенный в машину гололитический проектор. Он отобразил в трехмерном гололитическом свете зернистую картинку части города. Над небольшим его районом замигала красная руна. Склад.

— Это тот самый источник, который ты упоминала?

Гедд пригляделась.

— Точнее, чем есть у меня, но… — Она кивнула и вывела на своем инфопланшете ту же самую карту, что в окровавленной комнате.

— Это тайник. Заброшенный торговый район в нижнем улье. Пару помещений, в основном складских. Мне нужно, чтобы ты узнала, что там, и сообщила мне. Только осмотрись там. Ты должна пойти одна. Круг остается узким. Больше никто не должен знать, пока я не пойму, с чем мы имеем дело.

— Пока ты смотришь?

Меровед внезапно поднялся из машины, и сервокорпус отсоединился с шипением выравнивающегося гидравлического давления. Он что–то заметил на одном из бессчетных экранов и вокс-каналов. Меровед скинул одежду и, оставшись в одних только широких штанах, прошлепал к ведущей из зала арке.

— У меня есть другие дела.

Попав на службу к Мероведу, она не переставала составлять теории о том, кто он на самом деле. Сначала она считала его Адептус Арбитрес. Его голос, ощутимая властность, осведомленность, слова, и то, как он их произносил — все указывало на Лекс Империалис. Кроме того, Гедд пеняла на Инквизицию. Но все ее теории рассыпались, когда он поднялся из машины.

Невероятно мускулистое тело Мероведа блестело в свете. Одни только его размеры говорили о том, что он — трансчеловек, а его умственные способности выходили за рамки исключительных в некое совершенно другое измерение.

Гедд полагала, что частично своим размером он будет обязан доспехам, но тело и мышцы, которые скрывал теперь уже сброшенный плащ, состояли из плоти и крови. Он казался почти скульптурой, больше произведением искусства, нежели человеком, хотя Гедд заметила также шрамы и следы хирургических аугментаций. Часть правой ноги, участок плеча и правое запястье имели металлический отблеск.

По его коже тянулись выведенные темными чернилами буквы, длинные строчки слогов, что обвивали его руки, шею, спину и бока. Имена, догадалась она, или части имен. Среди них она заметила «Меро» и «Вед».

Гедд просто смотрела на него, не в силах отвести глаз.

— Чернила, — наконец, выдавила она. — Ты из армии?

— В некотором смысле. — Он замолчал, словно вопрос застиг его врасплох. — Хотя мы не должны были становиться солдатами. Это случилось позже.

— «Мы»?

Меровед остановился и оглянулся, так что Урсула смогла, наконец, рассмотреть его лицо.

— Своего рода братство.

Лицо, теперь уже без вокс-маски и капюшона, излучало благородство — старое, но скорее от мудрости, нежели от возраста, хотя и признаки последнего от нее не укрылись. Темная, с железной проседью, борода, обрамляла квадратный подбородок. Он был коротко подстрижен, за исключением полоски стоящих торчком волос, доходившей ему до лба и разделявшей скальп на две равных половины. Шрам под правым глазом свидетельствовал о серьезном ранении, полученным когда–то давно.

— Я что, все еще смотрю на тебя? — потрясенно проговорила Гедд.

Меровед отвернулся снова, ясно давая понять, что разговор окончен.

— Ксевс будет ждать тебя за воротами. Он проводит тебя обратно в Инорядье.

— Думаю, я и сама найду дорогу.

— Нет, не найдешь, — сказал Меровед, ступив под арку и растворившись в тенях.

Город Воргантиан, Кобор, в свете Терры

Хезме вела, по ее мнению, самую обычную жизнь. Она трудилась в инфостеках западных районов скрипториума-примус, собирая данные переписей населения, купеческих квот и учета воинской десятины. Работа была нелегкой, и хотя ей не доводилось проводить целые смены, сгибая металл для фюзеляжей в факторуме, либо считать раскаленные, только что из домны, гильзы на пулевой ферме, у нее хватало шрамов. Ветхие листы писчей бумаги, извергаемые из ртов вычислительных сервиторов, регулярно резали ей пальцы. Все было так плохо, что ей пришлось бинтовать себе руки, словно прокаженной. А от таскания кип записей на твердых носителях через все стеки ей так ломило кости, что иногда казалось, будто тяжелый ручной труд и то проще.

Она так и не вышла замуж и не завела детей. Хезме жила одна и имела умеренный доход, исходящий от умеренных ожиданий. Она полагала, что умрет в стеках или в своем прибранном, но убогом жилом блоке. Она была набожной. Хезме боялась всего странного, чуждого, ведьм и еретиков, и льнула к Имперскому Кредо, как младенец к материнской груди. Подвеска в виде аквилы Императора Восходящего была одним из немногих украшений, которые она себе могла позволить, и она преклоняла колени пред его славой на рассвете и закате каждого дня.

Но, глубоко внутри, ей хотелось большего. Набожность должна вознаграждаться. Ксенофобия и нетерпимость нуждались в одобрении. Для того чтобы ненавидеть, чтобы бояться иного, требовались усилия. Неужели Хезме не заслуживала хоть чего–то за свое усердие?

Она услышала о священнике по тайным каналам, через перешептывания и молву. Кое–кто называл его миссионером, прибывшим говорить о воле Императора и вести неверующих обратно к Его свету. Найти его было непросто. В конце это он нашел ее. Когда она брела по нижней трассе Ворганта в сторону западной промежуточной маглев-станции, путь ей преградила фигура в темно-красном облачении с умудренным годами лицом.

Его обаяние, его непоколебимая вера в Императора человечества покорила Хезме. После этой встречи она уже не вернулась в скрипториум-примус. Скиталец, как его называли остальные, изменил ее жизнь. Подле него она ощущала тепло, и удовлетворение, о нехватке которого до знакомства с ним она даже не догадывалась.

Конечно, у него были другие последователи, и ее поразила необходимость полной и строжайшей секретности. Поначалу она удивлялась, для чего такие меры. Как–никак, поклонение Императору не было преступлением, и в темные времена, которые сейчас переживал город, прилив веры мог объединить недужных жителей.