— Это ужасно… Боже, какой ужас… — У Льюиса даже не было сил стыдится своей слабости.
Миновав стерильные коридоры с подопытными, Август вернулся на жилой этаж, где прошел мимо двери покоев Льюиса и, игнорируя удивленные лица охраны парня, занес Льюиса в свои апартаменты, захлопнув дверь перед их озадаченными лицами.
— Ты привыкнешь. — Мужчина положил парня на свою кровать и, подойдя к одному из столов, налил бокал крепкого вина.
— Не хочу… — Льюис дернул рукой, отмахиваясь от бокала, но Август, сжав в кулаке растрепавшуюся шевелюру на затылке, прижал бокал к синеватым губам и заставил выпить его содержимое.
— Сатрап…
Льюис вытер губы запястьем и откинулся на подушки, вскинув взгляд на легкие занавески золотой ткани балдахина. В голове приятно шумело от выпитого, а тело расслабленно вытягивалось на слегка прохладном постельном белье. Август подошел к закрытым дверям балкона и, провернув ручку, распахнул стеклянные створки, впуская в прохладное помещение спадающий зной вечера и тихий шум живой природы, которую Льюис уже и не надеялся услышать в современности.
Долгое время в залитом вечерним солнцем помещении висела тишина, которую никто не хотел нарушать. Льюис продолжал укладывать в своей голове увиденное, но выходило слабо. Арн тоже показывал ему мутанта. Вполне реалистичного, но то была лишь голограмма, которую Льюис как бы ни хотел, но воспринял больше как несуществующую пугалку, ведь не может же существовать нечто настолько уродливое? Или может…
Оказалось, то было еще не столь ужасным. Заглядывая в леденящую душу черную бездну, образовавшуюся под новое место жительства этой твари в голове, теперь там была мысль, воспоминание о том существе, бросившемся на стекло. Парень знал, что если он сильнее сосредоточится, то сможет погрузиться в нее и вспомнить детали ее образа, но он не хотел. Лишь приближаясь к краю этой бездны вновь подкатывала тошнота, но и не замечать ее, не думать о ней не возможно, будто его организм обязан был переварить эту мысль и внедрить ее в свою плоть, но каждый нейрон в его мозгу сопротивлялась этому чудовищному слиянию. Льюис крепко зажмурился, силясь прогнать кошмар из головы.
Август, давно наблюдавший за потерянным лицом Льюиса, поймал себя на том, что ему приятен его запах, что бывало крайне редко. На каком-то подсознательном уровне чуткие рецепторы Августа улавливали мягкость, родственность запаха Льюиса. Этот странный, мягкий и теплый запах — исключительный аромат Льюиса, вызывал необычное ощущение единения, которое знакомо лишь родным родителям, обнюхивающим свое дитя, когда общая симфония двух тел слилась в одном и произвела приятным обоим аромат. Но запах Льюиса не вызывал исключительно родительский инстинкт, он скорее порождал химию необычного чувства умиротворения, когда парень был рядом, и странное желание растворить его в себе.
В опустевших бокалах медленно потухал закат. Август протянул руку и убрал с высокого лба Льюиса разметавшиеся пряди. Парень настороженно вглядывался в спокойные, как океан глаза Августа, сосредоточенного на его волосах. Пропустив еще раз сквозь пальцы гладкий шелк волос, Август коснулся ушей, провел сухой подушечкой пальца вдоль щеки. Тело Льюиса было теплым и приятным, почти эфемерным.
— Думаю нужно оставить от этого дня и хорошие воспоминания.
Глубокий голос Августа обволакивал сознание. Льюис замер, будто борясь с желанием уйти. Казалось, стоило слегка спугнуть и этого бы хватило, чтобы хрупкое создание под ним ловко выскользнуло из рук. Теплые губы Льюиса приняли легкий поцелуй и послушно раскрылись стоило Августу прижаться сильнее. Мощное, но не огромное, жилистое, но не сухое тело аристократа, нависло над разметавшимся в постели Льюисом, скрывая обнаженное тело от последних лучей заката. Август ловил губами сбившееся дыхание Льюиса, будто мешая ему дышать не им, заставляя дышать собой. Нижняя губа вновь закровила, Август слизал выступившую сукровицу и, убрав прилипшие к щеке волосы, в который раз за вечер припал к бьющейся жилке на шее под тонкой кожей. Глаза Льюиса закатились, и оголенное, распаленное тело, изможденное лаской выгнулось дугой, став одним центром острого восприятия. Кисть вновь сжала ткань подушки, переживая очередное проникновение. Взмокшее тело улавливало такт и двигалось в заданный Августом унисон. Светлая шевелюра спутавшись, оплела взмокшие тела, сплетаясь с угольными змеями аристократа, утратившего в этот миг свой панцирь и забывшего свои манеры.
Август привлек закрывшего глаза Льюиса и крепко прижал к себе, ему показалось, не удержи он его, и тот разлетится на куски.
*
— Я провожу… — Август привстал, собираясь встать.
— Не стоит. — Льюис грустно улыбнулся и, развернувшись, вышел из спальни, ненадолго осветив мрачный коридор молодым светом восхода.
Коридор показался странно пустым, все охрана кроме одного арноу, стояла у двери в апартаменты. Льюис досадливо поморщился, боясь предположить, как они воспринимают то, что видят перед собой.
Стоило двери в спальню закрыться, как Льюис, не успев понять что произошло, получил жгучую пощечину, которая отбросила его в сторону, заставив проехаться по небольшому трюмо, скинув с того несколько ваз и небольшое блюдце с благовониями. Наконец, справившись с качающейся вселенной в голове, Льюис поднял взгляд и потрясенно наблюдал, как лицо одного из арноу, который охранял его, перетекает, изменяя его черты лица, на знакомое лицо Арна, искаженное яростью.
— Как ты мог?!
====== Часть 27 ======
» — Учитесь улыбаться, Николас. Учитесь улыбаться.
До меня дошло, что под словом «улыбка» мы с ним разумеем вещи прямо противоположные; что сарказм, меланхолия, жестокость, всегда сквозившие в его усмешках, сквозили в них по умыслу; что для него улыбка по сути своей безжалостна, ибо безжалостна свобода, та свобода, по законам коей мы взваливаем на себя львиную долю вины за то, кем стали. Так что улыбка — вовсе не способ проявить свое отношение к миру, но средоточение жестокости мира, жестокости для нас неизбежной, ибо эта жестокость и существование — разные имена одного и того же.» Джон Фаулз /Волхв/
— Как ты мог?!
Арн, а это уже был он, навис над забившимся в угол между трюмо и кушеткой Льюисом. Холеное лицо исказилось яростью, белоснежные волосы сплетались в плотные косы и, заостряясь к концам, дергано извивались вдоль шеи разумного.
— Ты.
Арн нагнулся к Лу и, схватив его за воротник халата, дернул на себя, но неожиданно замер, потому что знакомые черты вновь поплыли, возвращая облик прежнего хозяина тела. После странной внутренней борьбы оживился стоящий в стороне арноу, и уже его лицо стало менять свои очертания, теряя свои особенности и приобретая лицо Арна. Льюис от шока даже не моргал, пытаясь понять, что происходит. В голове метались предположения о том, что Арн — полтергейст, который вселяется в чужие тела, или мозговой паразит, который перелетает из уха в ухо или… На очередном безумном предположении Льюис настолько завис, что пропустил начавшуюся между Арнами потасовку, которая закончилась тем, что лицо Арна настойчиво высеклось сразу у двоих арноу. У Льюиса отвисла челюсть.
— Удивлен?! — Спросили синхронно два голоса.
Льюис хотел ответить, но челюсть не желала слушаться. Переварить происходящее было сложно, еще сложнее выдавить из себя слова.
— Я смотрю, ты тут без меня не скучал.
Один из клонов приблизился и, схватив запоздало забрыкавшегося Льюиса за волосы под затылком, потащил к кровати. Боль от волос окончательно отрезвила, и ужас перед предстоящим унижением (а Арн навряд ли тащил бы его именно к кровати, если бы не собирался продемонстрировать свои претензии на секс, правда без согласия одного из участников, а если так уж подумать, то и хозяева двух захваченных тел тоже не давали это согласия) подстегнул все возможные силы на сопротивление, которое вполне ожидаемо уступило бы превосходящим силам противника, но Льюис всю жизнь придерживался правила, что если «продавать» себя, то дорого.
