Слова Скрипача, к сожалению, оказались пророческими. Вокруг Валлона начала формироваться банда, укреплявшая свои позиции с каждым днем. Все еще, впрочем, жалкая по сравнению с детищем Билла и побочными группировками, специализирующимися на конкретных преступлениях, которые безоговорочно поддерживали политику Мясника и охотно отдавали ему долю.

Билл не дал боя ирландцам. Мэри была в бешенстве. Вскоре Кролики расправились с Везунчиком, продажным констеблем, который принял сторону Коренных. Не заставил себя ждать ответ. Малыша Джонни насадили на забор.

Но с каждым днем накалялись не только страсти между враждующими бандами. Республиканцы собирали силы, чтобы ударить по демократам. Демократы в свою очередь всеми правдами и неправдами старались укрепить свои позиции. Таммани-холл разочаровался в сотрудничестве с Пятью углами Каттинга и, кажется, подыскивал себе другого союзника. Тем временем в стране шла кровопролитная Гражданская война. То и дело дома покидали мужчины, чтобы отдать долг родине, союзу и президенту. Но большинство людей не разделяло воззрений Линкольна, особенно относительно рабовладения. Белые начинали ненавидеть черных за то, что, мол, из-за них вынуждены были убивать друг друга. Черные, прячась под крылом власти, чувствовали на своей шкуре угнетение, как никогда раньше. Теперь, когда все должны были стать братьями, непонимание между расами только нарастало. Принудительная воинская повинность так же раздражала общество. Редкие горожане могли откупиться от службы, потому бедняки взъелись на богатых и совсем не считали себя обязанными идти на войну. НьюЙорк напоминал пороховую бочку, готовую вот-вот взорваться, и только некоторые экзальтированные особы из высшего общества не могли это понять. Что-то большое назревало.

Мэри стала все реже посещать салоны, бывать в гостиных порядочных людей. Ее дни, вечера и ночи зачастую пропадали в водовороте Пяти улиц. Она превратилась в яркую, деятельную фигуру, которую было сложно не замечать. Один раз даже убила человека, одного из перебежчиков, зашедшего на чужую территорию. Совесть ее, в общем-то, совсем не мучила. Хотя смерть Дэвида Тернера до сих пор эхом отзывалась в памяти, временами вызывая мучительно болезненные уколы совести.

Выборы нагрянули в НьюЙорк, всполошив все население, приведя в движение каждую клеточку огромного организма, именуемого городом. Наивно было полагать, что такое грандиозное мероприятие может пройти мирно, спокойно, добропорядочные гражданине придут и отдадут голос за не менее добропорядочных кандидатов на должность шерифа. Но даже чайки, пролетавшие над пристанью и мало интересующиеся жизнью мирской, посмеялись бы над подобным предположением. На деле же демократы начали играть двойную игру, рассчитывая все же на кандидата ирландца. Недавно такой альянс показался бы смешным до колик, но с усилением позиций мигрантов демократам было не до смеха. Они, как и любые политики, стремились переманить на свою сторону более могучую сторону, более зависимую от них, и решили подбросить монетку, впрочем, не выказывая свою поддержку в открытую.

Коренные оказались в опасной позиции. Им нужно было победить на выборах. И, хотя шериф — лишь пешка в руках губернатора, мэра и кукловодов, выставивших его на сцену, все же назначение одного из ирландцев на такую высокую должность пошатнуло бы чаши весов отнюдь не в сторону Билла и его так называемой партии. Потому за каждый бюллетень шла кровопролитная война. Сгоняли всех: негров, бедняков, детей, пихали одних и тех же избирателей на участок по нескольку раз, а то и попросту забрасывали кучу бюллетеней в урну. В общем, бардак — слишком мягкая характеристика для творившейся в тот день вакханалии.

НьюЙорк кипел, гудел, кряхтел, стонал. На улицах агитировали как словами, так и действиями. Особенно ретивые сторонники одного из кандидатов, не церемонясь, брали граждан, подходящих под категорию избирателей, и за шиворот тащили в нужное место, выбивая обещание проголосовать за нужного человека. Причем нарушения, что вполне естественно, наблюдались с обеих сторон. Но то ли немаловажную роль во всем этом сыграла поддержка сенатора Твида и демократов, почти что контролировавших выборы, то ли выдвигающие Макгинна ирландцы действительно смогли перевесить числом, затолкать на участки большее число людей, но, так или иначе, выборы были ими выиграны.

Коренные, конечно, в стороне не стояли, и временами даже казалось, что их значительно больше. У Мэри был весьма насыщенный день, потому что она своими силами обеспечила примерно сто голосов, добытых всеми доступными путями. Вечером, уставшая до изнеможения, она вернулась домой, собралась с силами для последнего рывка на сегодня, переоделась и поехала к Шермерхорнам.

Мэри с первой же минуты в гостях поняла, что что-то неладно. На нее смотрели косо, с каким-то плохо скрываемым подозрением и даже неприязнью. Девушка насторожилась, тщетно пытаясь прочитать хоть какое-нибудь объяснение в лицах знакомых ей людей. Но стоило ей войти, разговоры прекращались и взгляды бесцеремонно устремлялись прямо на нее. У Грей даже просыпалось желание развернуться и покинуть чертовы комнаты, не доходя до хозяйки, с которой необходимо было поздороваться сперва, но слишком уж сильно хотелось узнать, что не так, почему все глазеют на нее, как на экзотического зверя навроде здешнего слона, привезенного для выступлений в цирке.

— Миссис Шермерхорн и миссис Элмерс ждут тебя в кабинете, — шепнула ей на ухо одна из отдаленно знакомых женщин, новенькая в Нью-Йорке.

«Ждут? Меня?» — нутро у Мэри неприятно похолодело. Ничего хорошего ожидать не приходилось. Если сама хозяйка и вдовушка с какой-то стати решили лично пригласить ее на беседу, да еще и так, чтобы все об этом знали… Черт знает, что творилось в душе девушки, когда она неуверенно отворила дверь в кабинет.

— Миссис Шермерхорн, миссис Элмерс, — присела она в книксене, приветствуя старших.

— Мисс Грей, — скрипучим старческим голосом холодно ответствовала хозяйка дома, не ответив ей и кивком головы. Выражение лица ее было сурово. У вдовушки с мимикой было попроще, но легкое недовольство все же выступало наружу.

— Мисс Грей, до нас дошли слухи, что Вы ведете себя не как леди и позорите память своих родителей, заявляясь одной во всякие… неприемлемые для молодой девушки заведения.

Кровь отхлынула от лица, в ушах зазвенело, но Мэри ответила на выпад со стороны пожилой дамы:

— Позвольте поинтересоваться, кто распространяет такие слухи обо мне? Это ведь сущая нелепица. О каких заведениях Вы говорите? Несколько раз я сама ходила к пекарю за пирожными, да к портному. Но чем это, простите, позорит память мамы и папы?

— Я не скажу, кто распространил слух. И я бы никогда не поверила, если бы еще несколько мужчин не подтвердили этого. Вас, Мэри Грей, видели в салуне вместе с бандитами. Неоднократно. Это не похоже на случайность.

Лицо девушки потемнело. Она действительно не знала, как выкарабкаться из этой ситуации и почувствовала себя затравленным енотом, на которого испытующе смотрят охотники, едва сдерживая собак, рвущихся с цепи.

— Это какое-то недоразумение, миссис. Вы ведь знаете, как слабо мое здоровье, я так мало выхожу из дома, а тут… Нет, Вы ошибаетесь.

— Какое совпадение — ту девушку тоже зовут Мэри. Джентльмены видели, что Вы были там.

— Что джентльмены делали в салуне? Это грязные сплетни, мне страшно думать, что вы им верите! — вспыхнула Мэри, но гнев ее был исключительно притворный, внутри же все в ужасе сжалось.

— Объяснитесь, мисс. Мы выслушаем и, возможно, совместными усилиями сможем сохранить Вашу репутацию. Тогда никто не узнает…

— Никто не узнает? Тогда, позвольте спросить, почему на меня в холле смотрели, как на крысу, несущую на лапках бубонную чуму? Эта грязная ложь уже стала достоянием всего нашего милого общества, дамы. Вы можете лишь публично опровергнуть сказанное.