Ложась спать, она думала: «Значит, я не просто так видела этот сон. Он был отчасти вещим, не зря я не доверяла подонку».

Но злополучный кошмар не оставил ее и в сегодняшнюю ночь. Напротив, он дополнился еще более кровавыми деталями. Мэри проснулась, тяжело дыша, и заплакала в подушку. Она думала, настал конец безумным сновидениями, но, видимо, ее разум успокоился бы лишь со смертью Амстердама. Может быть, он все-таки умрет? А что, если он сейчас лежит в своей крысиной норе и загибается от боли, мучаясь в предсмертной горячке? Нет, вряд ли. Ирландцы живучие, как клопы. Не дожидаясь первого луча солнца, девушка спустилась вниз, в отцовскую библиотеку. Из окна на нее смотрела полная луна, своим мягким светом озаряя комнату. Ей даже не понадобилась лампа. Мэри села в кресло, закрыла глаза, гадая, что сделал бы на ее месте Эштон Грей, джентльмен до мозга костей. А, впрочем, он бы не оказался на ее месте. Ответ лежал на поверхности, но оттого был не менее обидным. Мэри и в подметки не годилась отцу с матерью. Едкая горечь переполняла ее, и девушка, стараясь отбросить неугодные мысли, зажмурилась и сильно сжала руками ручки кресла. Обивка лопнула под натиском ее ногтей.

— Вот, всегда все порчу, — прошептала она и лицом зарылась в бумаги, лежащие на письменном столе. Слез больше не было. Их просто не осталось.

Просидев так до рассвета, Мэри в конце концов нашла в себе силы подняться и взяла с полки книгу. «Отверженные».

Она недавно заказала этот экземпляр, изданный всего год назад, в красивом зеленом переплете, но жизнь вокруг так закрутилась, что она просто не могла взяться за чтение. Мэри никак не думала, что ей удастся отвлечься от пагубных мыслей, роящихся в голове, но так случилось, что труд Виктора Гюго затянул девушку в пучину событий, совершенно ей чуждых, вернул ее в привычный мир, в который она погружалась каждый раз, беря в руки книгу. Она уж успела забыть, как сладостно бывает отвлечься от реальности, забыться. Еще недавно чтение было ее чуть ли не ежедневным занятием, но, как и ото всех прочих привычек, Грей отдалилась, заведя новые. Было приятно почувствовать себя прежней, хотя бы на несколько часов перед тем, как отправиться в суровый, полный опасных людей мир. Амстердам Валлон перестал существовать, освобождая место для Жана Вальжана, прошедшего через ужасы каторги.

— Отверженные, — вслух сказала Грей, с нежностью и почти трепетом возвращая книгу на законное место. — Какое правильное, какое емкое определение. И ведь для Гюго отверженные — не потерянные люди, а заплутавшие, отчаявшиеся. Рабы общества. Кажется, я как никогда близка к пониманию этого слова.

И какая-то непонятная тоска стиснула ее сердце, разливаясь по жилам. Но не время грустить. Начинается новый день. Ей нужно поговорить с Биллом.

— Проклятье, Птичка, а ведь ты была чертовски права. Ты что-то знала про него? — спросил ее Каттинг, лишь коротко поприветствовав девушку кивком. Он не был похож на себя. Будто что-то надломилось внутри грозного, устрашающего лидера Коренных. Видимо, предательство подкосило его, хотя вряд ли это был первый нож в спину за всю ту долгую жизнь, что прожил бандит со стеклянным глазом. Он сидел, сгорбившись, раскуривая толстую сигару, невидящим взглядом смотрел на пляшущие в камине огоньки.

— Нет. Я уже потом пыталась что-то откопать, но узнала только про Хеллгейт, а это и так все знали. Крысенок Джонни же просто бегал от меня, как от огня.

Билл издал сдавленный смешок, повернувшись, наконец, к Мэри, стоявшей поодаль. Девушка вздрогнула. Впервые он показался ей совсем не молодым, потрепанным жизнью и уставшим человеком. Но не надо заблуждаться, стоило Мяснику объявиться в кабаке, на улицах или у Твида в кабинете, как он тотчас надел бы свою маску. Человек, считающий, что людьми лучше всего правит страх, не мог дать слабину, дать другим повод усомниться в его нерушимом авторитете. Так и было, наверное, в мире, который построил Билл и ему подобные. Здесь было не демократическое общество, а стая. Мэри внезапно почувствовала что-то похожее на жалость, горячую и обжигающую. Не сможет же Уильям Каттинг и в старости держать в узде всю эту свору. Когда-нибудь ему найдут замену… Но Мэри оттолкнула эти мысли в дальний угол своего сознания, заменив их словами: «Эти времена настанут нескоро. Его так просто не сломить».

— Надо было послушать тебя, убрать от себя этого паршивого щенка. Он и мизинца Священника не стоит, — сплюнул Билл, и усталость на его лице сменилась ожесточением.

— Но тогда бы…

— Тогда меня пристрелил бы тот пустоголовый ирландец? Это ты хочешь сказать? Ну и пусть. Поганцу не пришлось бы позориться, смог бы щеголять своим именем и бить кулаком в грудь, не прикладывая к этому никаких усилий.

— Зачем ты оставил его в живых? Пока его сердце бьется, жажда мести никуда не денется. Наоборот, он захочет ее еще больше, — тихо сказала Мэри, подойдя ближе. Она хотела дотронуться до мужчины, положить руку ему на плечо, но боялась, не знала, стоит ли.

— И в следующий раз, надеюсь, ему хватит мужества встретиться со мной лицом к лицу, — произнес Каттинг, дернув губой.

— Но зачем? Он заслужил смерть!

— В память об его отце, птичка. Ты не знала его, но он был достойным воином. Мог убить меня. Но я, как видишь, жив, в отличие от Священника. Я даю ему шанс.

— Шанс убить тебя? Но это же нелепо! — голос Мэри дрогнул, она устыдилась того, какой слабой, должно быть, выглядит.

— Так и думал, что не поймешь, все-таки ум у тебя женский. Спросишь еще, почему мой нож не пробил славный голубой глаз Дженни? В память о былой дружбе. Но, можешь мне верить, это последняя поблажка.

— Ох, я бы…

— Убила их всех? Я давно уже не подчиняюсь законам Бога, как и законам этой чертовой страны, но у меня есть свои правила.

Мэри задумалась. Ей было так странно слышать подобные слова. Что же это, выходило, Мясник был благороднее нее? Уж что-что, а это уважение к противникам действительно восхищало. Но у Мэри оно вызывало и гнев, потому что ей совсем не хотелось, чтобы Амстердам когда-нибудь повторил свою попытку. Да и Дженни могла наделать дел. Разве стоило так рисковать?

— Что же ты, Мэри, боишься за меня? Зря. Можешь не сомневаться, я не позволю себя так просто убить. Иди сюда, малышка.

И она растаяла в крепких объятиях Билла. Никогда еще он не был так нежен со своей птичкой. Мэри снова поверила в любовь. Значит, ей все же удалось смягчить сердце хищника. Она как будто бережно снимала ороговевший слой за слоем и наконец добралась до настоящего человека, живого, со своими слабостями. Мясник Билл перестал быть идолом, образом для нее.

— Значит, ты одна у меня осталась, — сказал он, и, если в Мэри и оставался островок, не покоренный жестоким Биллом, затем милосердным Биллом, то его захватил любящий Билл. До сей поры девушка не была достоверно уверена в том, что он что-то чувствует к ней. Но, убедившись в этом, она решила для себя: «Пусть даже весь мир проклянет меня за эту порочную связь, я не брошу его. Никогда. Скорее умру». Непостоянная, ветреная во всем Мэри открыла в себе какой-то новый кладезь душевных сил, источник мужества в тяжелой, давящей привязанности к человеку, который стал для нее всем.

========== Против течения ==========

По городу стремительно распространялись слухи о возрождении Кроликов. И вскоре они нашли подтверждение. Ирландцы, старые и молодые, объединялись, образуя новую, значимую группировку. Возглавлял эту ораву младший Валлон, выживший, собравший под своими знамёнами таких важных шишек: МакГинна, известного зарубками на своей знаменитой дубине, означавшими смерти противников, дикую кошку Мэгги, которая за свою жизнь оторвала, отрезала и отгрызла великое множество ушей, и Бестию. Билл лишь презрительно хмыкнул, узнав о перебежчиках: «Нечего ждать верности от ирландцев. Стоит помахать перед ними флагом их паршивой родины — жди предательства». Для Мэри же такое явление стало потрясением. В последние месяцы она редко пересекалась с Бестией, но все равно считала ее своим другом. Как-то раз они встретились на улице, почти что столкнулись лбами.