08 апреля, 1927 г.

В бульварной литературе, которую Грейвзу изредка приходилось читать, когда долгие дежурные ночи не прерывались сигналом тревоги, мёртвые тела почему описывались излишне романтизированными авторами, как «казалось, будто он спит и вот-вот откроет глаза». Так вот, как человек, перевидавший за свой век немало трупов, Грейвз мог уверенно сказать: ничего подобного. Если человек мёртв, это видно сразу.

Он не был колдомедиком и не мог детально описать все те малозаметные признаки смерти, что появляются на телах, но шестое чувство, что выработалось в нём за все годы службы, ещё ни разу не ошибалось. Он мог точно сказать, когда в человеке ещё теплилась жизнь, а когда оно становилось бездушным мешком с костями. Телом, которое оставила душа. Телом, которому уже всё равно, что с ним произойдёт дальше.

И знаете что? Нет во всём этом ни капли романтики. Только грязь и горечь.

Грейвз ненавидел бульварную литературу.

Тина пока ещё была жива. Она лежала на земле, будто сломанная кукла, которая надоела безжалостному ребёнку. Брошенная и забытая.

- Нет, нет, нет… - лихорадочно шептал аврор, стараясь нащупать пульс на холодном вялом запястье девушки. Он всё ещё бился. Очень слабо, едва ощутимо. – Тина-Тина-Тина, - частил аврор. Будто это могло ей помочь.

Из двух аккуратных отверстий на шее девушки сочилась тёмная кровь. Трясущаяся ладонь и сбивчивый шёпот Грейвза заставили их затянуться, но не вернули Тине сознания. Слишком много крови покинуло тело.

Пульс гулко стучал в висках, а мысли в голове аврора метались, будто перепуганные птички. Грейвз очень старался вернуть себе хладнокровие – только оно сейчас могло спасти жизнь девушке. Но одна мысль, вопрошающая строгим голосом Серафины, самая громкая и тяжёлая, давила все попытки думать ясно.

Что ты наделал, Персиваль?

Грейвз не замечал, что его одежда вымокла насквозь, пропитанная весенней грязью улиц и кровью Тины. Он лихорадочно шарил по карманам в поисках флакона, который всегда носил с собой.

Склянка выпала из внутреннего кармана плаща, откатившись на пару метров. Аврор, стоявший на коленях у тела Тины, растянулся во весь рост по земле, в попытках поймать её. Скользкая грязь заляпала этикетку, на которой мелким убористым почерком Грейвза были выведены два слова.

«Кровевосполняющее зелье».

Восковая пробка раскрошилась под ногтями, когда мужчина старался сковырнуть её. Грейвз осторожно приподнял безвольно откинувшуюся набок голову Тины. Флакон в руке дрожал, когда он поднёс его к мертвенно-синим губам девушки.

- Пей, Тина, - умоляюще прошептал аврор, будто она могла услышать.

Большая часть зелья вытекла из полуоткрытого рта девушки, но примерно треть всё же попала внутрь, начиная своё спасительное действие.

Внешне ничего не изменилось. Тяжёлые и липкие от крови пряди волос облепили виски и скулы девушки. Её полуприкрытые веками глаза смотрели в никуда. С бледно-синих губ, окрашенных в тёмный оттенок зельем, срывалось едва уловимое дыхание. На бледной шее выделялись две уродующие отметины – шрамы от зубов Грейвза, которые не свести. Вампиры не зря считались самыми тёмными из созданий. Намокшая, блестящая ткань платья плотно облепила холодное тело, повторяя все изгибы как вторая кожа.

Ничего не происходило.

В углах глаз и носу предательски защипало. Всё вокруг – Тина, едва различимые в полутьме детали проулка, даже его собственные руки, - стали размытыми, будто разочарованный в своём творении художник плеснул на полотно растворителем, уносящим с собой детали нарисованного мира. Грейвз сморгнул, стараясь вернуть зрению чёткость. По щекам поползли горячие змейки слёз, срываясь тяжёлыми каплями на бледные щёки девушки.

В безразличной к развернувшейся трагедии холодной тишине улицы раздался оглушительный хлопок аппарации, а следом - торопливый перестук каблучков.

- Тинни! Тинни! – звал испуганный женский голос.

Грейвз поднял голову от лежащего на его руках почти мёртвого тела девушки. Стук каблуков запнулся и смолк. Перед сидящим на коленях аврором стояла Куинни Голдштейн.

Её голубые глаза расширились от ужаса, ладонь зажала обычно растянутые в приветливой улыбке тонкие губы, стараясь сдержать рвущийся наружу крик. В твёрдой руке была стиснута палочка, конец которой был направлен на голову Грейвза.

Взгляд Куинни метался от сестры к её начальнику и обратно. Грейвзу оставалось лишь смотреть на младшую Голдштейн в ответ взглядом, полным вины и раскаяния.

Она вторглась в его разум с такой бесцеремонной решительностью, что на секунду Грейвз скривился от боли, но не сопротивлялся. Сестра Тины имела право знать, что произошло.

Перед внутренним взором вновь замелькали картины сегодняшнего дня и вечера. Но после того, как он выпил зелье и до того, как оно прекратило своё действие, в памяти зияла тёмная, бездушная пустота.

Вампиры мертвы и не способны делиться воспоминаниями.

Куинни зациклилась на воспоминании о вампире из бара, прокручивая его снова и снова. Бледная сухая кожа, отсутствующий вид. Ни клыков, ни жадного голодного взора. Нетрудно ошибиться.

Кажется, Куинни заполнила пробел сама, логически восстановив цепочку событий вечера. Кончик изящной дамской волшебной палочки медленно опустился к земле.

- Одного флакона мало, - нарушила она молчание. Голос был холоден и почти лишён эмоций. – У вас есть ещё?

Грейвз вспомнил о запасах в стеллаже кабинета Аврората. Ещё несколько свежих флаконов хранились в рабочем кабинете в особняке.

- Особняк ближе*, - заключила Куинни, решительно подходя к Грейвзу, который поднял на руки неожиданно тяжёлое тело Тины. Блондинка обеими руками вцепилась в плечо аврора, и все трое аппарировали.

В тёмном проулке воцарилась прежняя тишина. Только большая лужа остывшей крови напоминала о том, что это место чуть не стало свидетелем убийства.

***

Грейвз не заметил, как они добежали от края антиаппарационного купола до крыльца особняка – так торопились.

- Доброй ночи… - чопорно начал своё приветствие мистер Шепард, появившийся после того, как Грейвз оглушительно хлопнул входной дверью, пнув её ногой.

- Не сейчас, - невежливо оборвал его аврор, пробегая мимо.

Он аккуратно уложил Тину на диван в кабинете. Кожа девушки не стала румяней, а дыхание, к которому он прислушивался пару мучительно долгих мгновений, было очень поверхностным и рваным.

Ещё немного, и ей уже ничего не поможет.

Эта мысль заставила его сердце пропустить удар. Грейвз стал шумно рыться в стеллаже с зельями в поисках спасительных склянок.

- Тинни-Тинни-Тинни, - монотонно, с едва прорывающимися нотками истерики шептала Куинни, изрядно действуя на нервы аврора. Она сидела на полу у дивана, положив голову на грудь сестры и вслушиваясь в редкое вялое сердцебиение.

Откупоривая один флакон за другим, аврор вливал их содержимое в Тину, стараясь не сорваться на мешающуюся под руками Куинни. Когда все склянки опустели, Грейвз тяжело опустился на пол рядом с младшей Голдштейн, пристально всматриваясь в заострённые близкой смертью черты лица Тины. Больше он ничего не мог для неё сделать. Только молиться древним богам индейцев, надеясь, что они не оставят Тину, как когда-то оставили свой народ.

Стоило аппарировать сразу в Пэвэти, запоздало подумал Грейвз. Там бы о ней позаботились лучше. Но не теперь. Повторной аппарации Тина не вынесет. Сейчас она балансировала на грани. На той тонкой линии, что отделяла смерть от жизни. Грейвз не раз оказывался на ней и знал как велик соблазн уйти дальше. Перестать чувствовать.

Перестать быть.

Однако что-то каждый раз заставляло его вернуться обратно. Наверное, природное упрямство и нежелание проигрывать.

Он не мог сказать точно, сколько времени прошло. Может пять минут, может час. Время текло очень медленно, каждой секундой ожидания убивая аврора изнутри. Но, наконец, Тина задышала глубже и ровнее. Рука, которую Грейвз отчаянно сжимал, потеплела. Её лицу вернулись краски, стянув с него пугающую маску Гиппократа**.