Те смутные крохи, что помнились из детства, ни на волос не приближали к пониманию. Зато пришла уверенность: я не дракон. Меня могли с ним спутать. Ведь и дракона никто не видел!
Если я хочу осознать свой проклятый дар, то должен разобраться в действиях жреца Ионта. Какую сущность мог призвать в мир этот убийца?
Картинки детства: трупы, трупы, трупы… скорченные, окровавленные, расчлененные. По ним ползали мухи летом, на них лежал красный снег зимой, когда Завоеватель специально провозил нас с Дьятом через неостывшие еще, смердящие кровью и содержимым кишок поля сражений. Этот запах въелся в ноздри навеки. Император хотел, чтобы мы видели, на чем строится его великое государство.
Иногда мне казалось, он специально устраивает чью-либо казнь, чтобы мы не забывали, как ничтожна и легко отторжима человеческая жизнь. Страх смерти — основной, что управляет человеком, — учил он.
И заставлял нас спускаться в казематы. Мы с братом наблюдали за пытками, кусая губы от ужаса и отвращения. Отвернуться, зажмуриться было нельзя: у того, кого мы считали отцом, была тяжелая рука и страшный хлыст, рассекавший кожу до кости. И смотрел он не на жертв, корчившихся на дыбе или в тисках, не на тех, с кого заживо снимали кожу. Он смотрел на меня и Дьята — пристально, изучающе.
Император водил нас в кварталы нищих, выбирая самые жалкие лачуги со сворой голодных детей с тощими как тростинки конечностями и опухшими животами, в приюты убогих с ковыляющими на костылях стариками и старухами. Ионт подавал им милостыню, и — великий Эйне! — сколько обожания вспыхивало в их полуразумных глазах. Он, отобравший жизнь их детей-кормильцев, павших в его бесконечных войнах, покупал их молитвы за грош и не забывал смотреть на наши с Дьятом лица.
Может быть, наш жрец выбирал тогда, кто из нас двоих будет убит, а кто станет его рабом? Вычислял, кто из нас станет темным разрушителем, а кто — светлым хранителем?
Ему нужно было орудие для его целей. А цель просматривалась лишь одна — власть. Власти много не бывает. Но это сфера Логоса. Причем тут тогда аспекты огня, существ и элементов?
Нет, ни на волос к пониманию моей сущности не приблизят меня эти размышления. Вот воскресить бы Ионта и допросить с пристрастием…
Зайдем с другой стороны. В Линнерилле знали, что я — однокрылый. Что еще поняли обо мне их маги? Почему Иллира настояла, чтобы меня обучали, как равного им? Сомневаюсь, что у меня были какие-то способности. Хотя… именно этими заклинаниями я освобождаю здесь дарэйли.
Возможно, линнери воспользовались моей ненавистью к убийце моей матери и брата. Возможно, они хотят моими руками уничтожить слуг Эйне и убрать с дороги их рабов, или даже сделать нас своими союзниками. А ведь Гончары и дарэйли — единственные, кто защищает Врата от вторжения высших лунных магов. Еще договор Трех миров. Но кто же не знает, что мирные договоры существуют только до тех пор, пока их невыгодно нарушать, пока скапливаются силы для новой атаки?
Посмотреть бы на него, что за договор. И хорошо бы увидеть подлинник, а то копиям доверять нельзя. Ионт как-то показывал нам с Дьятом копию, хранившуюся у него, но текста я не помнил, а при возвращении из Лабиринта я случайно устроил пожар именно в том хранилище — прорывался через охрану, и единственное оружие, что у меня было с собой, кроме жреческого ножа, — глаза.
Королева Иллира тоже что-то говорила о Договоре…
Луна зашла за тучу, и воспоминания сразу померкли. 'Может быть, у меня их никто не отнимал?' — нахмурился я, подсчитав, что вышел из Лабиринта как раз в новолуние, почти три недели назад, и, если память о Линнерилле как-то зависит от фазы 'ночной хозяйки', то неудивительно, что я ничего не помнил.
— Ты что не спишь, Райтэ? — проворчал сменившийся железный рыцарь, устраиваясь неподалеку на ворохе листьев.
— Думаю, почему Гончары так долго не нападают, и почему Шойна меня не убила, когда могла.
— У нее не было приказа. Гончары надеются использовать тебя, потому и пытаются загнать в какую-нибудь ловушку и поймать. Не верю я, что они не могут нас найти, хотя Ксантис и заметает следы…
— Все, кому не лень, хотят меня использовать! — проворчал я.
— Гордись своей особой ценностью. Все, спи, будущий княжич. Завтра подумаем над всем этим, — пробормотал дарэйли и мгновенно уснул.
Меня всегда поражала его способность полной и моментальной отключки, словно он на время сна превращался в бесчувственное железо.
На стражу встали Ллуф и Бенх.
При Ллуфе я никогда не сплю, не знаю почему. И, хотя мы опять примирились с существованием друг друга, но привычка уже въелась. Не доверяю я этой прекрасной каменной морде.
Поняв, что ближайшие два часа спать не придется, я ушел подальше. А чтобы наверняка не уснуть, сел под дерево у ручья и настроился ждать, когда снова появится луна.
Но вместо нее пришла Шойна.
Сначала я почувствовал резкую боль в шейной мышце на месте старого укуса. Горло тут же перехватил спазм, крик так и не вырвался.
В воздухе мелькнула чудовищная толстая петля, захлестнувшая плечи. Тело оказалось плотно прижатым к шершавой коре дерева, под лопатку для полного счастья вонзился сучок. 'Зря только лошадей загубили', - мелькнула мысль, когда с ветки свесилась змеиная голова.
Ксантис непрерывно 'слушает землю', даже когда спит, но Шойна подобралась по деревьям. Мелькнул раздвоенный язык. Я дернул головой, и кончик змеиного языка щелкнул меня по носу. Шойна тихо засмеялась, придвинулась к самому уху:
— Я соскучилась, мой маленький принц, — щекотнул меня свистящий шепот. — Если ты не будешь кричать и дергаться, второй раз не укушу.
Я кивнул. При всем желании не закричать — немота сковала горло, дышалось с трудом.
— Вот и хорошо, — прошептала Шойна, ослабив хватку. Змеиные кольца опали на траву. Через миг обнаженная девушка опустилась передо мной на колени, провела рукой, и сразу внизу живота заполыхал нестерпимый жар. — Ого! Вижу, ты тоже соскучился. У нас мало времени, но… на маленькое удовольствие хватит, мой милый дракон.
'Откуда она узнала о драконе?' — удивился я.
Второго укуса не последовало, значит, убивать меня она будет не сразу. Сначала — пытка. Огненная боль наслаждения и ненависти. Она торопилась, но не настолько, чтобы не помучить.
— Жаль, что у нас не может быть детей, — прошептала она, поднимаясь.
— Почему? — язык после укуса ворочался с трудом.
Она провела ладонью по моей щеке с какой-то даже нежностью и грустью. Вздохнула:
— А твой ржавый наставник тебе не рассказывал, что Гончары делают с девочками-дарэйли? После первой инициации мы все уже бесплодны.
— Я отомщу за тебя, Шойна, — вырвалось у меня. — За всех.
Ее ресницы изумленно взлетели, а глаза ало зажглись, но быстро погасли. Тихий голос дрогнул:
— Прости, Райтэ, я должна…
— Я знаю и не виню тебя. Ты не можешь сопротивляться приказу жреца. Что же ты медлишь? Убивай, видишь, я совсем беспомощен.
Она почувствовала подвох, прищурилась:
— Ты совсем не боишься смерти?
— Очень боюсь, — сказал я. — Но мои друзья отомстят.
— Какие друзья? — усмехнулась Шойна. — Нет больше твоих друзей. Все почти мертвы.
Я похолодел и дернулся, показав раньше времени, что яд прекращал действие. Она преобразилась мгновенно. Змея захлестнула кольцами плечи, сжала до хруста костей. Сверкнули ядовитые клыки и вкатили в шею новую порцию яда.
Оценив последовавшую паузу как знак согласия на молчание, Шойна отодвинулась, заглянула мне в глаза, и мне почудилась непонятная мольба, пробившаяся со дна ее исковерканной хищной души.
— Почему ты не убьешь меня, Райтэ?
Хороший вопрос. Особенно сейчас, когда я снова и пальцем не могу пошевелить.
— Зачем, Шойна?
— Чтобы прекратить мою муку. Или тебе интересны только бессмысленные смерти, как гибель тех селян?
— Каких селян?
— Удобно притворяться беспамятным. Или ты забыл тот милый трактир в Базре и нашу восхитительную ночь? Ты уничтожил и рекрутеров, и всех жителей вместе с детьми, даже в лесу до них добрался. Больше некому. Только ты не подчиняешься запретам Гончаров.
