Так что мне пришлось срочно умнеть, загоняя ярость вглубь, запоминая, кому и сколько должен. Смогу отомстить или нет, не имеет значения, лучше быть ко всему готовым.
После оплеухи я послушно отлетел к стене, не сдержав стон, мысленно добавляя к счету хромого бугая еще одну единицу. Итого, он мне должен почти семьдесят, один удар – одна единица, арифметика – наука точная. Выживет ли урод после того, как я верну ему все долги, меня не особенно волновало. С ним я первым расплачусь по счетам.
Трок мрачно смотрел в мою сторону, раздумывая, не следует ли добавить, но, видимо, решил, что на сегодня с меня хватит и этого. Великодушная сволочь…
Он ткнул в меня скрюченным пальцем, ещё раз назвал по имени, смачно сплюнул и недовольно махнул рукой, велев идти за ним. Затем он развернулся и, подволакивая ногу, зашаркал туда, откуда пришел.
Мне ничего не оставалось, кроме как торопливо подниматься, не обращая внимания на обжигающий правую щеку след от удара. С ненавистью глядя в широченную спину, я поплелся следом.
Почему я сказал, что я это совсем не я? Что имел в виду? Тут вот какая штука. Человека определяет множество вещей. Осязаемых или эфемерных, вроде того, как он относится к общественному мнению или отдает ли дань моде. Также его формирует окружение и вещи, которыми он привык пользоваться.
Я – это Александр Гроцин, двадцать три года, сын владельца финансово-промышленной группы, а не подземная крыса по имени Иан (Да, это теперь моё новое имя). Я – это квартира в центре столицы с видом на парк и дизайнерским ремонтом, а не мрачные, узкие, темные вонючие коридоры, высеченные из камня, покрытого светящимся в темноте мхом. Вместо изысканной мебели – каменное крошево, полусгнившее дерево и крысы размером с закормленную собачку соседки напротив. Вроде, ее все Банкой звали… Черт, это-то мне сейчас зачем? Соседка, небось, сейчас сидит у подруги и попивает мартини, а я…
Еще я – это костюм от «Каналли», который шился для меня на заказ, а не грубая ткань, едва-едва прикрывающая то, что ты должен прикрывать согласно канонам приличия. Это сумка «Луи Виттон» из Мюнхена которую я забрал прямо с витрины, потому что коллекцию только готовили к продаже, и мне пришлось проявить чудеса красноречия чтобы убедить фрау отдать ее мне. Или мой любимый ремень от «Гермес», с пряжкой, сделанной в единственном экземпляре, и врученный лично хозяином магазина. Где ты? Почему ты превратился в грубую лоснящуюся ворсом веревку, на которой узлов больше чем самой веревки? Мне казалось, что я – это еще и дорогой одеколон, но нет! Тот аромат, что сопровождал меня здесь, вообще невозможно вообразить даже в страшном сне! Господи, как я сюда попал?! И куда, сюда?? А, главное, за что мне все это?
Пока я предавался воспоминаниям, не заметил, как пришли. Я тут уже бывал раза два или три. Низкий коридор, по которому я тащился вслед за Троком, заканчивался просторным помещением метров шести в высоту и десяти в диаметре. Если бы не набившая оскомину полутьма и кучи битого камня под ногами, его можно было бы назвать дворцом, по крайней мере для здешних его обитателей. Хотя ни для кого, кроме меня, мусор не вызывал никаких негативных эмоций. Ну есть и есть. Ходить и жить не мешает.
Неизвестный мастер пожадничал и не стал вкладывать в это помещение даже маленького кусочка своей души, поэтому оно выглядело так, слово камень в нем просто срезали гигантским ножом для сыра. Пласты камня убраны кое-как, купол вышел неровным, заваливаясь на один бок. Видел ли это кто-то, кроме меня? Сомневаюсь, что кому-то было дело до архитектора-недотепы. Мне, впрочем, тоже, хотя дышалось здесь чуть полегче. Каким образом в этих подземельях существуют люди? Никакого движения воздуха, антисанитария и полное отсутствие удобств. Про удобства вообще разговор особый…
Не Версаль, с горькой усмешкой подумал я, даже не думая переступать порог. Этому меня тоже научили, правда, оказалось достаточно всего двух неудачных попыток. Я стремительно умнел.
Коль скоро помещение разительно отличалось от прочих, его приспособили для управляющей ячейки. Ну не в моем же отнорке вождю демонстрировать свою нереальную крутость? А тут практически царские хоромы. Грубый камень кое-где был занавешен цветными тканями, там и сям сквозь многочисленные прорехи просвечивала стена. Напротив входа, в котором я переминался в ожидании аудиенции, стоял… возвышалось нечто. Два здоровых валуна, скругленных человеческими руками, соединялись друг с другом общим основанием. Обладая должным воображением, сооружение можно было принять за трон. На нем и восседал мужик героических пропорций.
– Иан, подойди! – голос его был ему под стать, и ноги сами понесли меня вперед. Это был не страх, а чувство самосохранения.
По пути я еще раз окинул взглядом зал, привычно отстраняясь от неимоверно плотного аромата немытых тел, кислого запаха гниющих объедков и приторных следов человеческой любви. Император всея подземелья, как обычно, был не один и на вонь во дворце не обращал никакого внимания. Допускаю, что он мог и не подозревать, что может быть по-другому.
Под его ногами лежало несколько гурий примерно в том же одеянии, что и у меня. Остальное население белокаменных хором жалось по стенкам, переползая с места на место, словно огромные слизни, укутанные ворохом гниющего от старости тряпья. Изредка оттуда доносились нечленораздельные звуки борьбы и возня – это дрались за объедки с царского стола, которые владелец трона, забавляясь, кидал в слабо шевелящуюся кучу.
Рядом с троном стояли двое, одного из которых я раньше не видел, второго вроде как звали Кароком. Это был личный, ну пусть будет телохранитель царька, хотя с тем же успехом он мог являться… Да кем угодно он мог быть, я и видел-то его до этого момента всего один раз.
По периметру зала все время продолжалось непрерывное копошение. Вдоль стен перемещались бесформенные тени, до меня долетели слабые стоны и хныканье. Процесс выглядел мерзко, поэтому я вовсю боролся с периферийным зрением, которое, объединившись с воображением, рисовало какие-то совсем уж отталкивающие картины.
Отец народов восседал на импровизированном троне, олицетворяя собой абсолютную власть. И, знаете, что-то такое в нем было от этих камней. Монументальное.
– Иан, – начал он, неторопливо, а я в очередной раз подумал, что, вот она, несправедливость, всю жизнь считать себя фартовым парнем и залететь. Это же надо так постараться, чтобы угодить в компанию к таким забулдыгам, на языке которых к тому же ты ни слова не понимаешь!
Я вспомнил, когда последний раз собирал свою норму, и мне стало не по себе: за всё время такие случаи можно пересчитать по пальцам. Мне уже дважды приходилось держать ответ за лень и отсутствие рвения, ребра до сих пор ныли от последствий того разговора. Все, кто жил в пещерах делился на три категории: самая большая состояла из полуживых существ, которые с трудом передвигали ногами, они каждый день выходили на поиски этих проклятых улиток, чтобы на выходе за полную корзину получить порцию похлебки – я старался не думать, из чего ее делали, потому что больше все равно ничего не давали; вторая – гораздо более малочисленная группа разделывала наш улов, но туда допускали отнюдь не всех и почему-то люди там очень часто менялись; третьи же – это охрана, которая следила, чтобы система не останавливалась.
Наши охранники периодически развлекались тем, что в еду сборщиков добавляли какой-то гадости, чтобы затем с громким ржанием пинать безвольные туши рабов, пускающие сопли и слезы, ползающие по полу, как те самые улитки, которых они собирали. Чтобы не вызывать подозрений, мне приходилось валяться вместе со всеми, изображая экстаз. Я понял, что даже капля зелья, добавленная в еду, давала привкус наподобие ментолового, и я сразу мог отличить обычную баланду от похлебки с сюрпризом.
Цель всего этого бесконечного процесса мне была неизвестна, впрочем, это отнюдь не значило, что ее не было вовсе. К нам захаживало много гостей, но все они проходили довольно далеко от того места, где обитали рабы, поэтому слышались лишь их голоса и смех.
