Я неопределенно киваю.

— Мастер Стерлинг по прибытию в дистрикт приказал мне никому, даже родным рассказывать о том, что на самом деле со мной произошло. Он лишил меня права быть ментором, запретил приближаться к Академии ближе, чем на квартал. Сказал, что если я посмею хоть заикнуться о событиях на арене, то и мне, и ему, и всем, кто нам дорог придет конец. Уже прошло больше тридцати лет с тех пор, а мы так и не поладили. Благо, мне хоть можно участвовать в Смотрах, но ни одну тренировку я так и не провел.

Он замолкает. За окном уже давно перестал идти дождь. Я беру еще одну сигарету. Пальцы почему-то дрожат, я едва не роняю пачку на пол.

— Ты не разу не назвал ее по имени. Почему?

— Потому что я его не помню.

Я в шоке смотрю на собеседника. Курт, заметив мое удивление, легко улыбается, чем еще сильней начинает напоминать Лестера.

— Я едва помню, как она выглядела и дело не в старческом маразме, коего у меня нет. Я просто забыл. Но она все равно по-прежнему со мной. В моей голове, и никакие психотропные препараты не дадут мне ее забыть. Я первое время даже пытался: напивался, накуривался, кутил всю ночь с огромным числом женщин, мужчин, но это не помогало. Я думал, что она — мое проклятье. Мы — победители Дистрикта-2, — готовы сражаться до самой смерти, мы ничего не боимся, кроме одного. Открыть свое сердце.

Курт отставляет бокал в сторону.

— Если бы я понял это раньше и еще до старта всех этих Игр сказал ей простые слова, которые мы все боимся произносить, все было бы по-другому. Я сказал, что мы с тобой похожи, но между нами есть одна разница, — мужчина роется по карманам и достает оттуда сжатую в кулак руку. — Мне уже больше пятидесяти лет, физически я уже не такой сильный, но я не лишился своего главного оружия — зрения. Не думай, я за тобой не слежу. Просто как-то утром, перед тренировкой, я увидел со своей башни какой-то странный блик в реке. Мне нетрудно было догадаться, чье это.

Он разжимает кулак, и я вижу выброшенный золотой браслет.

— Как…

— Он застрял между камней. Я не знал: потеряла ли ты его случайно или может сама его выбросила, но я решил тебе его вернуть.

— Не стоило. Ты говорил о призраках прошлого. Это один из них, я хочу избавиться хотя бы от него.

Курт расправляет браслет и кладет его на стол.

— Ты допускаешь такую же ошибку, как и я, Мирта. Разница, про которую я говорил, как раз в этом, — мужчина постукивает пальцем по браслету. — У тебя еще есть возможность сказать эти слова.

— Мне нечего ему говорить. Он выбрал Капитолий, я ему не нужна. Будь все так, как ты описываешь, разве бы он уехал?

— Это просто страх.

Я усмехаюсь и откидываюсь на спинку стула. Его слова такие пафосные и такие… Боги, но ведь это бред. Какие слова я должна сказать? Что он мне дорог, что я схожу с ума без него, что скучаю? Мозг сам начинает проводить параллели: мой поцелуй перед «смертью», три дня забытья Бонедза; мой затхлый дом, всеобщее игнорирование и его изоляция от всех; балкон, утренний кофе по утрам с сигаретой в зубах и его башня с отстрелом птиц. Слава, которая не приносит радости и одиночество среди своих.

— Уже поздно что-либо менять, — хрипло говорю я. — Мы тоже опоздали.

Курт встает с места.

— Главное не забывай о том, что такая возможность есть. Не упусти ее, — Курт смотрит на свои золотые карманные часы. — Уже поздно, я тебя и так задержал. Спасибо за виски и за беседу. Давно я ни с кем так подолгу не разговаривал. Провожать не стоит, дверь закрою.

С этими слова Курт Бонедз выходит из столовой, оставив меня погруженной в сомнениях и терзаниях.

***

Легкая царапина возвращает меня в реальность. Я беру обделенного вниманием Феликса на руки. Гроза с ливнем прекратились, оставив после себя приятную прохладу и свежесть. В окне дома напротив зажегся свет: значит, Курт Бонедз скоро поднимется на ночную тренировку.

Произошедший с ним вечерний разговор для меня многое прояснил, но одновременно с этим вогнал в еще большую тоску. Лучше бы я всего этого не знала и жила бы себе дальше. Но теперь я не могу спокойно смотреть на своих соседей. Ведь по факту мы все живем в изоляции от остального города, где жизнь бьет ключом, где люди обладают на самом деле большей свободой, чем мы. Мы — лицо Дистрикта-2. И мы должны быть теми, кем нас принято считать: хладнокровными профессионалами, чей смысл жизни — это победа в Голодных играх. Больше от нас ничего не требуется.

Вдруг Феликс вырывается из моих рук и забегает на балкон, запрыгивая на самый край перил. Качаю головой и подхожу к нему: мало ли сорвется. Тут мой взгляд приковывает фигура, идущая по улице и подходящая к моему дому. Я осторожно выглядываю: нежданный гость звонит в дверь. Я быстрым шагом спускаюсь по лестнице вниз, по пути забросив Феликса в комнату. Еще какому-то из победителей пришло в голову прочитать мораль?

Открыв дверь, я едва не падаю в обморок.

— Привет, Мирта.

Не может быть, мне точно мерещится. Знала ведь, что не нужно брать у Деи эту дрянь, которую она мне настоятельно предлагала попробовать. Сейчас он исчезнет, это пройдет…

— Можно войти? — спрашивает Катон.

Я молча отступаю в сторону, дав Катону Блейку пройти в прихожую. Парень молча снимает плащ промокший плащ и вешает на крючок. Я следую за Катоном, который идет на кухню и убеждаюсь, что это не сон и не галлюцинации.

На кухне Катон достает из шкафа стакан и бутылку коньяка. Я, не в силах ничего сказать, просто сажусь за барную стойку, пока она наливает алкоголь и садится за стол у окна. Он залпом выпивает бокал, затем второй. Повисает тишина, не нарушаемая даже ночными уличными звуками.

— Что ты здесь забыл? — наконец выбираю один из самых безобидных вопросов, роящихся в моей голове.

Катон продолжает смотреть куда угодно, только не на меня. Странно, раньше бы меня это взбесило, но сейчас я абсолютно равнодушна.

— Я вернулся. Навсегда.

— Так же как и в Капитолий?

— Нет, — мой бывший ментор наконец-то осмеливается поднять на меня глаза. — На сей раз действительно навсегда. Я отказался от капитолийской прописки. Меня тут же отправили в Дистрикт-2. Назад я уже не вернусь.

— И почему же ты отказался?

Катон вздыхает и проводит рукой по лицу.

— Не смог я там находиться. Там все другое, не такое, как дома.

— Странно, раньше тебе это не мешало.

— Тогда у меня была цель. Сейчас меня там ничего и никто не держит, — говорит он. — Не могу я жить без наших гор, вечной прохлады и этой Улицы победителей. Меня будто манит сюда…

— Манит значит? — во мне начинает бурлить все накопленные за эти месяца чувства: от печали до гнева. — Что значит мне теперь придется съехать? Впрочем, это в твоем репертуаре: портить мою жизнь — твое призвание!

— Что за бред ты несешь?

— Разве бред? Ты либо бросаешь меня на произвол судьбы, либо пудришь мне мозги сказками о счастливой жизни, которой тут же лишаешь. Было бы намного лучше, если бы ты сказал о такой незначительной детали, как переезд в Капитолий еще до Игр. Тогда я бы действовала из других побуждений и победила бы быстрей, и не мучилась бы все эти месяцы!

Я роюсь по карманам в поисках сигарет и зажигалки.

— Об этом мне сказал Эмерсон на банкете, до этого я знать не знал об этом.

— И ты все равно принял предложение. Очень благородно, — зажигалка едва не выпадает из моих дрожащих пальцев, но мне все же удается прикурить.

— Да, я принял его. Потому что я тогда не осознал от чего я отказываюсь. Я… я кретин и всегда им был, — Катон встает с места. Я непроизвольно напрягаюсь. Его глаза светятся уже давно забытым мною безумием. — Все, что я мог — это лишь убивать. Моей единственной целью — была победа в Голодных играх, меня больше ничего не волновало, пока… Пока ты не умерла на моих руках.

— Я так-то жива, если ты забыл.

— Но тогда я думал, что ты мертва. А когда ты появилась на церемонии награждении — измученная, — но живая, я… Честно, я тебя возненавидел. Потому что ты опять заставила меня усомниться в себе, в моей цели, надорвала во мне что-то.