Следовало, конечно, сообщить родителям, которые с апреля по октябрь обычно жили на даче, но я не спешил их «радовать». Думал, вылечусь, выпишусь, вставлю выбитые зубы, потом и сообщу подробности. А то они у меня оба гипертоники, лишний раз нервировать их мне не хотелось.

Едва меня перевели из реанимации в обычную палату, коллега Кабачный решил меня обрадовать:

– Не так всё паршиво, Саныч! Крови в спинномозговой жидкости у тебя нет, на глазном дне – без изменений. Моча, опять же, в норме. Думаю, через недельку будешь, как огурчик, а пока есть время поразмышлять о прожитом. В другие-то дни всё недосуг… Глядишь, философом станешь.

– Что ты имеешь в виду, изверг?

– Неизвестность с твоей Алинкой, – осторожно уточнил коллега. – Друзья, как говорится, познаются в беде. Сейчас снова позвонил ей на сотовый, безрезультатно.

Я грустно улыбнулся, забыв на время, что зубная формула у меня отнюдь не та, что была неделю назад.

– Зубки вставишь, опять же, – не преминул заметить Илья.

– Григорич, не мути воду, а, – взмолился я. – И так паршиво, а ты лишний раз подчёркиваешь мою ущербность.

Я обхватил голову руками, закрыл глаза и постарался собрать воедино всё положительное, что у меня оставалось на тот момент. Выходило не густо. Ощущение было такое: шагни я ещё чуть-чуть в том же направлении, и крыша съедет окончательно. Возврата назад не будет, я останусь в зазеркалье пожизненно.

– И ничего я не подчёркиваю, – вернул меня к действительности бывший однокурсник. – Тут к тебе товарищ сватается, вроде как из другого отделения, в пижаме… Вот я и думаю, пускать или нет?

– Это мой тренер по стрельбе, Лев Митрофаныч, – догадался я. Настроение тотчас поднялось: хоть один человек мной интересуется! – Пусти, конечно, не жлобствуй.

На этот раз Паскарь был в пижаме, из чего я сделал вывод, что его всё же госпитализировали к нам в неврологию.

Правда, вести себя он стал иначе – совсем не так, как неделю назад в поликлинике.

– Видишь, Федюнь, как всё обернулось-то, – развёл руками бывший тренер, усевшись в кресло у окна. – Плакала твоя Болгария, да и деваха… неизвестно где и с кем.

– Что вы имеете в виду? – насторожился я. – Алинка ни с кем, кроме меня, не будет, за это отвечаю головой. И отбросьте свои грязные намёки.

– Голова твоя, видать, недорого стоит, раз ты отвечаешь ею за то, чего не знаешь. Гляжу я на вас, – философски заметил он, закинув ногу на ногу. – Тех, кого тренировал, вырастил, можно сказать. Кто-то быстро перестроился, мобилизовался, свой бизнес раскрутил, владеет чёрт-те чем на заморских побережьях… А кто-то, вроде тебя, как был мудаком-идеалистом, так им и остался. Хотя я в своё время говорил: жизнь – не мишень, деньги – не пули, нельзя всё класть в одну корзину!

– Лев Митрофаныч, вы что, морализаторствовать ко мне пришли? – я резко присел на кровати, отчего голова слегка закружилась. – Так зря стараетесь, и без того на душе кошки скребут… Полная неизвестность, она хуже…

– Все твои проблемы выеденного яйца не стоят, – перебил вдруг жёстко Паскарь. – И неизвестность тоже. Можешь мне поверить в первом чтении. У девахи твоей очередной заплыв, не более… Разумеется, налево. Накувыркается, очухается и приползёт, не сомневайся. Если нужны доказательства, я раздобуду их в два счёта, но лучше обойтись без них. Просто сделай вид, что ничего не случилось. Ты спросишь, откуда мне известны эти подробности? Не всё ли равно?!

Я сидел, пригвождённый к кровати услышанным, подыскивая слова, чтобы достойно ответить. Бывший тренер тем временем вскочил с кресла и начал расхаживать по палате, шаркая беспятыми тапками. Жилистый, поджарый, с горящими глазами – он даже в поношенной пижаме смотрелся элегантно, совсем как в школьные годы.

– Из моих уст, Федюнчик, можно выслушать любую правду, какой бы горькой она не была! – Паскарь погрозил мне пальцем, как не раз случалось в юности, когда все пули шли в «молоко», потом вновь опустился в кресло, где сидел минуту назад. – Если б ты помнил хотя бы сотую долю моих наставлений, не валялся бы сейчас, как парализованный глист в медленно высыхающем дерьме.

– Ну, это уж слишком! – вспылил я. – Вы пользуетесь моим беспомощным состоянием… Но я требую выйти вон и забыть напрочь о моём существовании! Эх, Лев Митрофаныч, я-то думал…

– Хорошо, – он тяжело вздохнул и поднялся. Перед самой дверью вытащил из кармана скомканный листок и бросил на холодильник: – Вот тебе адресок, по которому твоя ненаглядная трахалась все эти дни, покуда ты здесь отлёживаешься. Она и сейчас там, можешь проверить, если такой дотошный.

Более жуткой ночи я не помню. Так и не уснув до двух часов, в начале третьего я поднялся, спустился в санпропускник. С трудом растолкал дежурившую медсестру и попросил закрыть за мной дверь. Вид у меня был такой, что вспыхнувшее в её глазах справедливое негодование (ещё бы, случись что со мной в эту ночь, – с неё спросят по всей строгости) тотчас погасло и она, пошатываясь, направилась к двери.

Думал ли я, какое произвожу впечатление на редких горожан, попадавшихся мне навстречу? Отёкшая, вся в кровоподтёках физиономия, пижама, трико, тапки… Обида клокотала в груди, в потной ладони я сжимал листок с адресом, ковыляя по ночному городу.

Чья это квартира? Любовника или специально арендуемое гнёздышко для периодических утех? Сколько их у неё, любовников этих? Смеётся, небось, в душе надо мной! Я гнал подобные мысли прочь из своей головы, но других в ней не возникало.

Обыкновенная высотка на улице Мильчакова, каких понастроено было в восьмидесятые годы великое множество. Планировка стандартная, а значит, можно при желании вычислить окна… Но какой смысл это делать, если весь дом спит, и в каждом из окон – темень?! Однако мысль, что за этими окнами моя Алинка занимается с кем-то любовью подталкивала меня к подъезду, к его закрытой металлической двери..

Кое-как разглядев кнопки пульта домофона, я нажал на ту, что была под номером 24.

Через минуту скрипучий голос поинтересовался:

– Кого чёрт принёс в четыре ночи?

– Позовите Алину, пожалуйста! – кое-как сдерживая себя, попросил я.

Повисла пауза, показавшаяся мне бездонной. В динамике что-то слегка поскрипывало, и это что-то имело… космический оттенок. Словно я разговаривал с бездной. Точно так же поскрипывает, наверное, в наушниках у астронавтов, когда они, впервые ступив на планету, пытаются войти в контакт с её неразговорчивыми обитателями. Я почувствовал, что если сейчас же не взорвусь матерной тирадой, то рухну в эпилептическом припадке на бетонное крыльцо и в корчах и судорогах начну по нему кататься.

– Какую ещё Алину? – вновь «проснулся» динамик, помешав мне осуществить задуманное. – Об чём базар?!

– Важенину, естественно! – выпалил я. – Какую же ещё?!

– А больше ты ничего не хочешь? – был ответ.

– И всё же тебе, паскуда, лучше пустить меня, пока я не разнёс весь дом к чертям собачьим! – заорал я что есть мочи. – Открывай!

– Ты что, крутой, да? Приходи днём, когда я высплюсь, – невозмутимо вещал голос. – Тогда и решим, кто из нас круче.

Собеседник отключился, повторные нажатия на кнопку под номером 24 никакого результата не приносили. Я в бессильной злобе побарабанил кулаками по двери, затем присел на корточки, прислонившись к кирпичной стене. Как это ни прискорбно, но надо признать, что моя ночная вылазка кроме усугубления душевного дискомфорта ничего не принесла.

Я уже собрался идти обратно в клинику, как за дверью послышалось шарканье подошв. Вскоре дверь отворилась, и из подъезда выскочил молодой парень в спортивной куртке и вязаной шапочке.

– Ты случайно не из 24-й? – поинтересовался я, ругая себя последними словами. Парень помотал головой и пустился трусцой по пустынному городу. Возможно, это был регулярный моцион, а может, просто поссорился с подругой или с родителями.