Он не станет прятаться в трюме, он вообще прятаться не станет. Отец тоже знал, что идёт на верную смерть! Ричард сжал зубы и встал, выпрямляясь во весь рост. К чёрту сомнения, и да поможет ему Господь. Он считал, что поступает правильно, и старается считать так до сих пор, так почему бы при встрече не посмотреть дону Рокэ в глаза? Наверняка он его пристрелит, хотя нет, пусть всё решит поединок. Это будет честно, настолько честно, насколько ещё возможно.
Ногу обожгло болью, и Дик, не сдержав крика, рухнул обратно. Попали! Но кто? Зрение пока не затуманилось, боль обострила все доступные чувства, и Ричард неожиданно ясно разглядел на палубе напротив итальянца из порта. Боцман «Сан-Октавии» опустил револьвер и отвернулся.
Он снова ему сочувствует… Это шанс сбежать! Или не сочувствует, а по своим причинам не хочет, чтобы Ричард вмешивался.
Плевать. Думайте, что хотите. Палуба покачнулась, но это от волн… Палуба мокрая, но это не от крови… Опершись о ящики с серебром, Ричард как мог перевязал ногу выше раны, сжал потуже и обернулся через плечо. Он отправится в трюм и будет защищать добытое до последней капли крови, даже если для этого придётся драться на дуэли.
Если повезло, Хуан уже внизу. Сколько их, десять, двадцать? Не больше двадцати, справится, тем более, скоро подойдут остальные… Но какова наглость, «именем Господа»! Кадис разрушен, сомнений нет. Не родной, но тёплый Кадис… К сожалению, разрушители тоже ещё тёплые, а должны быть уже холодными. Как ледышки.
Силой воли заставляя себя оставаться в сознании, Ричард медленно, но упрямо спускался к трюму. Лестница вблизи, главное — её преодолеть. Здесь тень, и он никого не видит, хотя свои бы уже помогли, а чужие — выстрелили. Долго держался, юноша… Что в бою, что в жизни. Перевязано из рук вон плохо, но что англичане вообще делают хорошо? Глаза захлестнуло пеленой боли, и Дика медленно повело вбок. Повязка… сползла, естественно, надо было заняться ею всерьез. Если сейчас рухнешь от потери крови, будет нездорово, а ты не рухнул только из-за дурацкого упрямства — что ж, хоть какая-то от него польза. И куда же, в трюм? Врёшь, не дойдёшь… Надо толкать и за борт, и все будут рады.
Шаг, ещё шаг… Всё! Это конец. Услышав со стороны свой собственный стон, Ричард полетел вниз, уверенный, что вот-вот встретит носом сырые доски. Но нет, его поймали… Часовые! Ну конечно, это часовой. Ни черта не видно и не слышно, кроме шума в голове и кровавой пелены перед глазами. Нога отнимается… Самоуверенный дурак, куда деваться… Ты выглядел так же, глотая проклятые отцовские травы. Упрямство города берёт, и оно же их губит. Пошевелиться было трудно, ещё труднее — сфокусировать взгляд, побочные эффекты — они такие, только бреда недостаёт. Дик решительно тряхнул головой. Идти. Идти вперёд. Часовой пропустит, ему сражаться надо, лейтенант Окделл просто спустится охранять сундуки… Ведь испанцы не дойдут досюда, не дойдут же, верно?
— Gracias, — пробормотал Ричард, опираясь на руку дежурного матроса. Ему не помогли, но не позволили упасть. Темно, Господи, как же темно! Дай сил добраться до трюма, дай сил выжить.
— Vive.
Ступеньки казались бесконечными, но внизу ему полегчало. Ричард нащупал рукой свою шпагу, затем — осторожно — ногу, затем первые заветные сундуки. Здесь горела свеча и толпились люди, они тоже защищают добычу, они свои!
— Ранен, парниш? — добродушно спросил какой-то усач в матроске, подбираясь к нему с лампадой и хмурясь. — Нехорошо… Сейчас мы поможем.
— Gra… спасибо вам большое…
Дик закрыл глаза, чтобы не видеть, как добрый матрос возится с его ногой. Ничего не кончено, но он в безопасности. Ничего не…
Vive.
«Живи».
— Ты куда? — Ричард рванулся на ноги и с криком упал обратно. — Сиди, парень, сиди… тебе бы лежать…
— Там, — услышал он свой стон, — на лестнице…
— На лестнице никого нет… Померещилось тебе, что ли?
— Да бред у него, не слушайте, лечи молча…
Не померещилось. Дик уставился на пламя свечи за стеклышком. Оно отдавало синим… синее море, синие глаза… В последний раз, когда они виделись, эти глаза были закрыты. Кинжал на боку потяжелел, будто карман набили чистым золотом.
Ногу ему перевязали получше, вниз ещё не пробрался ни один испанец — атмосфера в трюме стала веселее. Ричард попробовал улыбнуться, хотя на языке так и вертелись испанские слова. Он жив. Пока жив. Он будет жить. Его снова отпустили… И он больше не мог за это ненавидеть.
Неужели обошлось?! Если б не гордость, Дикон бы плакал от счастья, но…
В дальнем углу что-то зашуршало, брызнула фонтаном кровь. Они всё-таки были не одни.
***
Хуан прятался не за этим, но удача, судьба и божья воля предоставили ему возможность отомстить. Нарушение приказа или исполнение клятвы? А может, собственное желание? Ерунда… Просто некоторые люди должны умирать вовремя. Ричард здесь, и если он не унесёт ноги вовремя, это полностью его проблема. Ранен? Тоже не касается. Первым делом — сундуки, вторым — часовые, и молись, ребёнок, чтобы третьего дела не было.
— Не стоит… со мной… есть ещё раненые.
— Помолчи. «С тобой» надо прямо сейчас.
Тогда рана в голову казалась концом света. До тех пор, пока дон капитан не получил удар похуже… Влево, вправо, вбок. Смахнуть лампаду, не разбить стекло — он не может допустить пожара здесь и сейчас. Как легко было затаиться и как тяжело теперь ничего не разбить.
Старпом прыгал, пригибался, колол и подрезал, иногда что-то попадалось под руку и шло в дело — всё годится, лишь бы расчистить путь для остальных. Конечно, их больше, но у них нет огнестрельного, а ещё они не привыкли к темноте. Палить в трюме — что может быть глупее? Вот мы и не будем палить. До поры до времени.
— Насколько… всё плохо? — перед глазами всё плывёт, он по жизни куда-то плывёт и ни за кого не держится. Рядом только один человек, которому никто не нужен, но всё равно он притягивает людей.
— Терпимо. И не такое заживало, — Рокэ занят раной и полностью сосредоточен, и тут за его плечом вырастает тень. Язык отнимается, в глазах меркнет, но Хуан никогда и ни с кем не перепутал бы этого ребёнка. Чего он хочет? Тоже ранен? Нет! Кинжал… Как предупредить капитана, чёрт возьми, как?! Разве что глазами, но, кажется, ещё один поворот головы, ещё одно моргание — и он скончается от боли. Темнота… Хуан изо всех сил прищурился, чтобы видеть хоть что-то. Рокэ всё знает… Он смотрит на движущуюся тень. — Этого следовало ожидать — в следующий раз будем осторожнее.
Этого следовало ожидать… Вы говорили не о ране, господин, вы говорили о Ричарде. Всё-то вы прекрасно знали…
«Моя голова не стоит этого шрама».
Кто-то оцарапал плечо, кто-то метит в ладонь, но этому не бывать. Старпом был готов к тому, чтобы умереть, но открыть дорогу в трюм, теперь всё изменилось. Сначала умрёт Ричард Окделл, а потом — как будет угодно Господу.
***
Меркнущие огни, гаснущее пламя, постоянный, невыносимый, нарастающий грохот ящиков. Творится что-то жуткое, но что?! Засада! Ричард приподнялся, потом полностью встал, дрожа от боли и опираясь плечом о какую-то сырую балку, провонявшую водорослями и плесенью. Это не дон Рокэ, он никогда ни от кого не прячется. Кто угодно… Они умеют. Они умеют всё, это ты ничего не умеешь, даже убивать.
Перед глазами пал бездыханным перевязавший его матрос, и Дик едва не задохнулся от боли и обиды. Его-то за что?! Нет, нет, они враги… Это только ему повезло, и то чудом — и это чудо никогда больше не повторится, он снова окажется пленником, а потом…
Неважно. Защитить награбленное. Любой ценой… Да, они ограбили Кадис, они везут домой не свои трофеи, а несправедливо украденные вещи и корабли… Пресвятой Боже! Почему он прозрел только сейчас?!
Ричард с трудом выпрямился, согнув раненую ногу. Темнота, кровь и стоны, лязг чьего-то клинка. Взведён курок… Но они не брали револьверы вниз! Перед затуманенным взором Дика ярко предстали до боли знакомые глаза, и в них не было ничего, кроме расчёта и ледяного бешенства.
