Пища духовная, как сказал бы один знакомый священник, дороже телесного обогащения… нет, не телесного. Неважно, какого, главное — что дороже. Со скорбным вздохом, смешанным с фырканьем (солёная вода забралась в нос), Валме расстегнул камзол и покинул его навеки, а сам повис на доске, прижимаясь одной щекой к сырому дереву, другой — к стихам, и постепенно пугаясь. Кругом — ни одного орущего человека. Ни шлюпок, ни лодок, ни как они там называются… Ничего! От эпицентра нежданной бури его уже унесло, но теперь же туда не вернуться, да и красотка «Жанна» ушла раз и навсегда.
Становилось не только мокро, но и холодно — вода, может, и хороша, но ветер быстро превращает её в лёд. Устроившись поудобнее, насколько это было возможно, на дрейфующей доске, Марсель как мог оптимистично подсчитал, через какое время его найдут печальным, замёрзшим и немного мёртвым, и принялся сочинять предсмертную записку для папеньки. Даже если папенька никогда её не прочтёт, это отвлекало от безрадостных размышлений о преждевременной кончине — и обо всём, с чем виконту придётся расстаться после этой кончины.
***
Он не сразу понял, что спасён: перед глазами плясали со смертью волны, в ушах выл ветер, на языке застыл привкус соли, и вообще впечатление было такое, что шторм продолжается. Марсель был уверен, если он сейчас вытянет руку — угодит в акульи зубы или какую-нибудь подобную гадость, которой в море полным-полно. Но качка в голове понемногу улеглась, и рука нащупала не рыбу и не медузу, а собственный походный плащ. Стихов внутри, правда, не оказалось…
Мигом очнувшись, Валме подскочил и бросился просушивать своё добро, а потом сообразил, что находится в каюте. Приснилось, что ли?
Ну почему же, промок и ушибся он по-настоящему. Марсель придирчиво оглядел левую ладонь: там должна была остаться царапина от занозы, впившейся в него в последние минуты жизни «Жанны». Царапина была, был даже кусочек занозы, который пришлось вытаскивать. Марсель не выдержал и рассмеялся: он чуть не умер в кораблекрушении, а страдает над каким-то маленьким куском дерева!
«А всё-таки где я?» — уже оптимистичнее задался вопросом Валме и сел обратно на койку. Помещение было незнакомым, одежда — мокрой, иллюминатор — чистеньким: на этом судне, чье бы оно ни было, матросов гоняли получше капитана «Жанны». При мысли об экипаже он загрустил: даже если им удалось спастись, то далеко не всем… Виконт успел привязаться к вечно дымящему трубкой капитану, глуповатым, но весёлым матросикам, коллегам по торговле, которые любили послушать его стихи. Не самые лучшие, но никто не придирался.
Хватит хандрить. Пора привести себя в порядок и выйти на свет божий. Со светом всё хорошо, вон, в окошко лезет настырный солнечный луч, а вот с порядком… В таком виде было бы неприлично показаться любой даме, но дам-то на кораблях и нет.
От размышлений о прекрасном поле Марселя отвлёк скрип двери. Вернее, не скрип — петли были смазаны более чем хорошо, а слабое движение, повлекшее за собой шевеление тени. Совершенно бесшумно. Виконт уставился на стройного черноволосого красавца, который держал в руках что-то подозрительно знакомое… Это же его записки!
Игра взглядов и мимики затягивалась. Валме скосил глаза на настенные тряпки и опознал испанский флаг. По-испански он и двух слов не свяжет, но товарищ, похоже, читает по-французски… И что ему сказать в своё оправдание? Пожалуй, то, что должно прокатить с любым испанцем, кем бы он там ни был.
— Если что, я католик, — максимально вежливо сказал Марсель. — Можете не убивать. И спасибо.
Испанец захлопнул разбухший от воды фолиант, положил на край стола, потом поморщился и выдал:
— Зря не утопил…
— Чего-о?! — завопил виконт в уже закрывшуюся дверь. Первые слова, услышанные им на новом корабле, были, несомненно, дружелюбными. Но где он ошибся-то?!
А может, этому просто стихи не понравились? Ну да, не лучшие в мире рифмы, но за такое не топят!
Марсель так и сидел в каюте в растрёпанных чувствах, когда к нему вежливо постучались. На этот раз хотя бы постучались. Симпатичный парень, только глаза грустные. Устроившись на прикрученном к полу кресле, он заговорил, слава Богу, на ломаном французском:
— Луиджи Джильди, боцман. Христа ради, не злитесь на нашего капитана.
— Допустим, — буркнул утопленник. — Марсель, виконт Валме, страдающий католик. Верните, пожалуйста, мою тетрадку…
— Держите… Вы с торгового судна? — кажется, Луиджи искренне ему сопереживал и пытался как-то наладить контакт, и Марсель быстро оттаял обратно. — Простите, я плохо говорю, давно не… не было Франции.
— Можно и так, — благодушно не стал поправлять виконт. — Да, была «Жанна»… Была да сплыла, прошу прощения за каламбур, если вы его, конечно, уловили… А вы чем занимаетесь?
— Уборка якорей, такелажные работы, вахта, — вот в морских терминах Джильди даже не запнулся, только они уже Марселю мало о чём говорили. Правда, он имел в виду весь корабль, но не смущать же беднягу! Спасибо уже, что понимает. — Так что вы такое сказали? Я не совсем понял.
— А что я должен был сказать, чтобы меня не вышвырнули обратно в море? Весь мир только и талдычит о том, что его испанское величество подминает под себя всех католиков мира, а все его подданные горячо и безоговорочно веруют на завтрак, обед и ужин, — снова разворчался виконт, чувствуя, что попытка утопиться подействовала на него не самым лучшим образом.
— Ох, — не нашёлся добрый моряк и прыснул. — Извините, виконт! Вы не могли знать. Есть такие люди…
— Я уже понял, — развёл руками Марсель. — Не хочется прерывать наш милый разговор, но вы не могли бы раздобыть сухую одежду?.. Я, конечно, не тростинка, но что-нибудь из вашего должно подойти…
Через какое-то время Валме решил, что жизнь не такая уж плохая штука: он был в тёплой и сухой рубахе и штанах, пусть первая и была узковата, а вторые — длинноваты, в шею никто не гнал, а в руки сунули чарку с вином. И неплохим, надо сказать, вином! Обстановка всячески располагала к отдыху. Как и недавняя попытка трагически затонуть.
Луиджи, видимо, тоже не собирался долго мучить новостями спасённого виконта — пригрозив, что язык ему всё равно придётся выучить, моряк вышел, забрав с собой лампу. Вечер, что ли? Такая мягкая и приятная темнота… Решив, что сегодня он заслужил, Марсель с чистой совестью выпил всё, что дали, завернулся в жёсткое, но сухое одеяло и стремительно заснул. Всё, что находится за пределами уютной каюты, спокойно прождёт до утра.
***
В общем и целом, Рокэ Алва Марселю понравился. Мало того, что не утопил вопреки всем своим угрозам — как выяснилось, капитан испанского галеона «Сан-Октавия» лично его вытащил, заприметив в воде обломки торгового судна и мёрзнущего на них виконта. Марсель этого не помнил, но был благодарен. На первый взгляд Рокэ вообще показался ему каким-то хрупким, но это явно было ошибкой: Валме не так давно пытался приподнять одного из братьев, семейно склонных к полноте, и ничего из этого не вышло — а его аж выперли на судно! Другими словами, добрая душа. Наверное.
Обо всём этом Марсель успел подумать, когда снова очнулся в воде.
— Доброе утро, виконт! — вспомнишь… Алву, вот и Алва. Буднично опершись локтями на борт, капитан махнул ему треуголкой. — Вы проспали.
— Это не повод кидаться мной в море! — завопил проспавший виконт. Не дожидаясь ответа, он брезгливо шарахнулся вбок от чего-то плывущего и шевелящего лапками и вцепился в канат. Ладони ободрал сразу же, но зато вернулся на палубу, снова мокрый и страдающий.
— Почему же? — охотно поддержал беседу Рокэ, теперь разворачиваясь спиной к борту и разглядывая намокшего Марселя. — Джильди вам не сказал, что здесь принято вставать рано и работать? Так вот сообщаю.
— Я предпочёл это прослушать, — не покривил душой Валме.
— Избирательная глухота — это, конечно, замечательно, но вы у нас надолго, так что привыкайте, — отмахнулся Алва и отпил из фляги что-то заманчивое.
