Она нежно потрепала его по голове, и огромный пес тут же облизал ей руку, буквально обернув ее языком и восторженно глядя на хозяйку.

Мисс Уолш улыбнулась, глядя на них.

– Я пришлю вам все документы, какие у меня есть, – сказала она. – Позвольте поблагодарить вас, мисс Локхарт.

– Я пока еще не сделала ничего полезного – только потеряла ваши деньги, – возразила та. – И все еще может оказаться именно тем, чем показалось. Так часто бывает. Но посмотрим, что мне удастся выяснить.

Предыдущая жизнь Салли Локхарт была весьма необычна – даже для того, кто, как она, вообще живет необычной жизнью. Матери она не знала, а отец-военный успел научить ее очень многому в том, что касалось огнестрельного оружия и финансов – и очень малому во всем остальном. Когда ей было всего шестнадцать, отца жестоко убили, а саму Салли опутала паутина тайн и опасностей. Жизнь ей тогда спасло только умение обращаться с пистолетом, да случайное знакомство с молодым фотографом по имени Фредерик Гарланд.

Этот юный джентльмен вместе с сестрой заправлял фотографическим бизнесом, который принадлежал его дяде, однако, несмотря на то, что с камерой он обращался мастерски, в финансовых вопросах он оказался полным профаном. Они были на грани разорения, когда на их пути появилась Салли – одна и в ужасной опасности. В обмен на помощь Гарландов, она взяла на себя управление их бизнесом и, благодаря умению вести счета и бухгалтерские книги, вскоре спасла его от банкротства.

С тех пор дело процветало. Брат и сестра уже наняли с полдюжины ассистентов, и Фредерик наконец-то смог заняться частным сыском, к которому у него на самом деле лежала душа. Ему помогал еще один приятель Салли – некто Джим Тейлор, мальчишка, служивший рассыльным у ее отца. Он имел пристрастие к особому жанру литературы, известному под названием «грошовых ужасов», и считался в Сити главным сквернословом. Он был младше Салли всего на два или три года. Во время первого их приключения они с Фредериком сразились с самым опасным лондонским головорезом и убили его. При этом они сами чуть не сложили головы, но каждый знал, что может доверить свою жизнь другому.

Эти трое – Салли, Фред и Джим – многим делились друг с другом. Фредерик был бы рад поделиться и большим. Он, впрочем, не скрывал, что влюблен в Салли, – и всегда был влюблен, и даже хотел на ней жениться. Ее чувства были сложнее. Временами ей казалось, что она обожает его, что нет на свете никого более восхитительного, блестящего, отважного, смешного… а временами впадала в ярость из-за того, что он разбазаривает свои таланты, возится с механизмами или, переодевшись, таскается по Лондону вместе с Джимом, – и вообще ведет себя, как мальчишка, который не знает, чем себя занять. Раз уж разговор зашел о любви… если она кого и любила, так это дядюшку Фреда, Уэбстера Гарланда, своего официального партнера по бизнесу – милого, не очень опрятного гения, способного создавать настоящую поэзию из света, тени и выражений человеческого лица. Уэбстер Гарланд и Чака – да, их она любила. А еще она любила свою работу.

А Фред… Ни за кого другого она точно не выйдет, это факт. Но и за него тоже. По крайней мере, до тех пор, пока не примут закон об имуществе замужних женщин.

Не то чтобы она ему не доверяла – совсем нет, просто это было делом принципа, она сто раз ему об этом говорила. Сейчас ты независима, равноправный партнер в бизнесе, у тебя есть собственные деньги и имущество, а потом священник объявляет тебя чьей-то женой, и все, что до сих пор было твоим, теперь принадлежит твоему мужу (с точки зрения закона). Нет, допустить это совершенно невозможно! Фредерик отчаянно и безуспешно протестовал, предлагал подписать соглашение, клялся, что в жизни не посягнет на ее имущество, просил, умолял, сердился, швырял вещи, смеялся над собой и над ней, но все напрасно. Салли не сдавалась.

Все было даже еще сложнее. В 1870 году парламент уже принял закон об имуществе замужних женщин, в котором отдельные несправедливости были исправлены, хотя и не самые главные. Фредерик об этом ничего не знал, как и о том, что собственность Салли при определенных условиях могла на законных основаниях оставаться за ней. Салли просто не была уверена в своих чувствах и потому цеплялась за принципы – и очень боялась нового закона, ведь тогда ей придется принять решение, не одно так другое.

Недавно они с Фредом даже поссорились из-за этого, и теперь между ними наступил период взаимного охлаждения – уже несколько недель они не виделись и не разговаривали. Салли с удивлением обнаружила, как сильно, оказывается, скучает. Вот с Фредом бы и поговорить обо всех этих Англо-балтийских делах…

Она убрала кофейные чашки, сердито стуча ими и думая о легкомыслии Фредерика, его несерьезности и о его соломенных волосах. Нет уж, пусть сам приходит мириться. У нее есть дела поважнее.

Она уселась за рабочий стол, открыла альбом и принялась читать об Акселе Беллмане.

Джим Тейлор, друг Салли, если не был занят своими криминальными знакомствами, не делал ставки на ипподроме и не флиртовал с хористками и официантками, большую часть времени проводил, сочиняя мелодрамы. Он страстно любил театр. Сестра Фредерика, Роза (впоследствии супруга респектабельного духовного лица), была актрисой и разожгла в Джиме интерес к сцене, который и так тлел в его душе благодаря долгой и преданной любви к таким дешевым изданиям, как «Захватывающие истории для британских парней» и «Джек-попрыгун, гроза Лондона». Он и сам написал несколько пьес, от которых кровь не то что стыла, а прямо-таки сворачивалась в жилах, и, не желая размениваться на второсортные компании, отправил свои сочинения сразу в театр «Лицеум», самому великому Генри Ирвингу[2]. Ответа он пока не получил – только вежливое уведомление о том, что рукопись получена.

Каждый свободный вечер он проводил в мюзик-холлах – но не в зрительном зале, а там, где происходило самое интересное: за кулисами, среди плотников, осветителей и рабочих сцены, не говоря уже об актерах и девочках из массовки. В некоторых из этих заведений он даже подрабатывал, постоянно узнавая что-то новое. Вечером того дня, когда мисс Уолш посетила Салли, он как раз дежурил разнорабочим за сценой мюзик-холла «Британия» в Пентонвиле.

Там он и влип в загадочную историю – и не в чью-нибудь, а в свою собственную.

Одним из артистов в программе значился фокусник Алистер Маккиннон – молодой человек, внезапно и стремительно обретший удивительную славу на лондонских подмостках. В обязанности Джима входило предупреждать выступающих артистов о том, что им пора на сцену. Он постучал в дверь гримерки: «Мистер Маккиннон, ваш выход через пять минут», – но, к своему удивлению, ответа не услышал.

Он постучал еще, громче. Ответа вновь не последовало, Джим, зная, что ни один актер в здравом уме не пропустит сигнал к выходу, отворил дверь и заглянул внутрь, чтобы проверить, там ли фокусник.

И он там был – уже в сценическом костюме, с набеленным лицом и глазами, как черные камни. Вцепившись мертвой хваткой в подлокотники, он сидел в кресле перед зеркалом. В гримерке также находились два джентльмена в вечерних костюмах: невысокий, приятной наружности, в очках, и другой, крепко сбитый. Последний попытался спрятать за спину трость со свинцовым наконечником. Но он забыл о зеркале, и Джим прекрасно все видел.

– Пять минут до выхода, мистер Маккиннон, – повторил Джим, пока мысли его неслись вскачь. – Я подумал, вы, может, не слышали…

– Все в порядке, Джим, – сказал слабым голосом артист. – Оставь нас, будь любезен.

Бросив равнодушный взгляд на двух незнакомых джентльменов, Джим кивнул и удалился.

Так, подумал он, прислонившись к стене в коридоре, и что теперь делать?

В кулисах молча болталось несколько рабочих сцены, ожидая, когда закончится номер, и нужно будет менять декорации. Вверху, на колосниках, дожидались своей очереди осветители: им предстояло сменить цветные желатиновые фильтры перед газовыми рожками или повернуть рожки – вверх или вниз, в зависимости от того, сколько света потребуется на сцене. Некоторые из заявленных на вечер исполнителей толклись рядом. Маккиннон слыл превосходным фокусником, и они ни за что не согласились бы пропустить его номер. Джим прокрался сквозь тьму и полусвет – певица-сопрано как раз добралась до финала – и занял свое место сразу за занавесом, у громадного железного колеса.