– Я ненавижу тебя.

– Ещё раз.

– Я ненавижу тебя, твою машину и всё, что с тобой связано!

– Ответь на вопрос: куда ты пойдёшь?

– На работу.

– Твои лекции на сегодня окончены. Ещё раз: куда ты собралась?

– Тебя это больше не касается.

– Я твой муж сегодня, завтра и десятки тысяч дней от этой даты. Куда ты пойдёшь?

Мой телефон блинкает сообщением, я крепко его сжимаю, изо всех сил борясь с желанием метнуть в лобовое стекло, а ещё лучше в голову человека, только что назвавшего себя моим мужем. На экране высвечивается имя подруги – Адити. Адити, как всегда, вовремя: хочет уточнить время нашей встречи.

– У меня ужин с Адити. Мы договаривались.

– Покажи, – требует.

– Открой дверь.

– Я выпущу тебя только в руки Адити.

– Я засужу тебя.

– Ты знаешь, что нет. С твоими диагнозами.

– Пошёл ты!

– Я не могу оставить тебя в мегаполисе в таком состоянии! Как ты не понимаешь? Кто, если не ты,  должен это понимать?! – он впервые так сильно повышает на меня голос.

Да, мой супруг прав, из всей родни и знакомых, только я могу до конца понять его страх за близких. Панический.

Набираю сообщение Адити с просьбой встретиться раньше.

Машина заводится, и мы молча трогаемся. Когда подъезжаем к месту встречи, внушает:

– Прошу тебя, без глупостей. Ты взрослая женщина, совершай взрослые поступки.

– Как ТЫ?

Мои глаза видят его губы. Часть тела, от которой когда-то в юности у меня развилась зависимость. Не только физическая, но и психическая: даже теперь, когда мы вовсе не те, кем были раньше, его губы ежедневно целуют мой лоб или нос, или щеку, или даже мои губы, когда желают доброго утра, хорошего дня, спокойной ночи. И они ёрзали по телу Дженны каких-нибудь тридцать минут назад.

Gabriel black – jump (feat. Sofi de la Torre)

Я не выдерживаю: мои внутренние замки́ разом открываются, слетают засовы, дверцы и двери распахиваются настежь, высвобождая неукротимый поток:

– Я ненавижу тебя! Ненавижу! Презираю и ненавижу! Ты… ты…

Я ничего не слышу, не понимаю себя и своих действий, слов своих не осознаю.

Не соображая до конца, что делаю, вылетаю из машины, но ядовитый лиловый шарф и вытянутое лицо стоящей на тротуаре Адити возвращают моё ускользающее сознание на Землю. Мысли складываются в неожиданный пазл, незнакомый рисунок с преобладанием рваных штрихов и оттенков чёрного и ядовито–жёлтого. Мои глаза находят выбившийся из мостовой засаленный десятилетиями камень, через мгновение его уже сжимает рука, ноги разворачиваются и пугающе уверенно несут меня обратно к машине мужа.

Я замахиваюсь и… и моя рука, вобрав почти всю силу ненависти, обиды и горечи, непомерным грузом осевшей в груди, где-то под рёбрами в районе сердца и лёгких, опускается на капот урода, по имени Spyder. Porsche 918 Spyder обошёлся моему супругу в два миллиона долларов. Число в названии модели означает ограниченный выпуск в количестве 918 штук, одна из которых, единственная в Ване, принадлежит ему – подходящий конь для поймавшего за хвост удачу всадника.

Вмятина на глянцевой поверхности металла приносит временное удовлетворение и облегчение. Можно даже сказать мимолётное – эффект всего мероприятия рассеивается, как только мои глаза наталкиваются на фигуру мужа, стоящего рядом и сжимающего пальцами свои виски́. Он просто стоит. Стоит вот так, спрятавшись за собственной ладонью, оперевшись рукой на капот, и молчит.

В его молчании – снисхождение. Мне больно. Мне так больно, что слёзы мгновенно покрывают зрачки плёнкой, мешающей видеть. Я моргаю, в попытках возвратить чёткость изображения, и чувствую, как горячие ручьи стекают по щекам.

– Вик…

Это его голос. Его голос и его же предательские, лживые, дешёвые глаза. Он, этот человек – это всё, что у меня было. Всё, что мне осталось от жизни, заставило когда–то в ней задержаться.

Не могу его видеть, невыносимо, истошно, до одури сильно хочу скрыться, сбежать так далеко, как только возможно и там потеряться. Желательно навсегда.

Спонтанные желания обычно имеют свои последствия, но не на этот раз – каблук Ботеги застрял в фигурной решётке водостока. Комичность моей дёргающейся ноги, безуспешно пытающейся вырваться из металлического плена, заставляет меня рыдать с чувством, всхлипывая и даже, кажется, издавая позорные жалобные звуки.

– Вик, я помогу… – бросается ко мне муж и тут же получает мой кулак в свой живот.

– Не приближайся! Не смей! – ору. – Не прикасайся! Даже пальцем меня не тронь! НИКОГДА! Понял? Никогда… и даже не думай обо мне! Лживая сволочь!

Его веки сжимаются в страдальческом порыве, и если бы мои глаза не были настолько ненавидящими, а это всё равно что «не видящими», то я бы, может быть, и заметила серый оттенок его лица, побелевшие костяшки сжатых в кулаки рук, вдавленные друг в друга губы.

Каблук Ботеги остался в решётке.

– Не понимаю, за что мы платим ТАКИЕ деньги? – прихрамывая, задаю риторический вопрос ошалевшей подруге, все ещё и уже довольно давно прижимающей ко рту ладонь.

Меня трясёт, я силюсь успокоиться, но одна только фраза Адити приводит меня в норму:

– Ты сумасшедшая! – её рука обессиленно падает на бедро, и я вижу в этом неосознанном жесте символичность: это я, моя жизнь, весь смысл моего существования.

– Ну, выкладывай, что стряслось?

Адити, одна из самых продуманных и организованных женщин, какие мне встречались в жизни, забронировала для нас столик у окна. Я поражаюсь её выдержке, позволившей нам обеим выбрать и заказать блюда, дождаться вина и даже сделать пару глотков.

Вынимаю из сумки телефон, открываю сообщение, вручаю подруге. Она читает, и я не вижу на её лице ни капли удивления.

– И что? Такую фигню любой может написать! А если это клевета?

– Я всё видела сама. Полчаса назад. Это Дженна.

Теперь, кажется, она немножко удивлена.

– Ну… что я могу сказать, подруга… сочувствую! – наконец, находится.

Спустя глоток воды, за ним вина, снова вина, и снова воды добавляет:

– Искренне!

Почему мне нет дела до её дешёвого сочувствия?

–… ты красивая, умная, не принимай на свой счёт! Все мужики… ну уж точно бо́льшая часть из них – подлые дешёвые твари, продающие доверие за пару минут удовольствия для своего долбаного дружка. Они его канонизируют ещё в детстве, а затем всю жизнь боготворят, ты заметила? Особо чувствительные экземпляры даже дают ему собственное имя! Он слишком важен для них, чтобы разумность имела хоть какой-нибудь шанс на победу. Ты понимаешь, дорогая? Я знаю, что тебе сейчас…

Её трескотня утомляет. Всегда так было, но каким-то чудом мы всё ещё вместе.

– Что у вас сексом? – лепит в лоб.

– Есть. Огня нет.

– Значит, с ней он просто развлекается.

– Странно… развлекается. После меня к ней? Или ко мне после неё?

– Ты знаешь, такое бывает. У мужчин ближе к сорока, а чаще сразу за этим рубежом начинаются попытки доказать самому себе, какой он ещё жеребец. Это не старость маячит на горизонте, сверкая залысинами и сединой, которую чем больше рвёшь, тем больше она прёт, нет – это просто возрастные изменения, а парень в штанах ещё может вкалывать за двоих.

– Это мерзко. Из одной в другую… – проглатываю приступ рвоты – это, наверное, сигареты с непривычки, никотиновое отравление.

– Такие, как твой, не уходят. Он будет бегать на сторону, но брак для него – святое.

– Какой брак? Его давно нет.

– Браки бывают и такими тоже, Вик.

– К чёрту их. К чёрту всё! – снова затягиваюсь.

– Не дури и не думай с ним разводиться, – сообщает свои умудрённые жизненным опытом соображения подруга. – Он был никем, когда вы начинали жить вместе, а теперь, когда его идеи рвут конкурентов… да–да! Не смотри на меня так! Твой супруг цербер в том деле, которому себя посвятил, а после того, что случилось, его хватка стала ещё крепче.