Мужчина, ещё утром бывший моим любящим мужем, делает шаг в моём направлении, давая понять, что готов к скандалу. А я не знаю, что говорить. Мой мозг, переживающий в данный момент эмоциональный катаклизм, не способен соображать, а я не позаботилась о том, чтобы подготовить свои реплики заранее.

– Викки… что ты здесь делаешь? – спрашивает совершенно ровным тоном, словно он доктор, а я пациент, которого немедленно нужно успокоить.

А мою челюсть сковало каким–то тупым онемением, болью, расползающейся по телу из точки, расположенной в районе сердца. Наконец, ловлю за хвост единственный содержательный вопрос:

– Зачем… так? – глотаю, не знаю что, но что–то большое и болезненное. – Не лучше ли было вначале закончить со мной?

Он молчит, засунув руки в карманы брюк. По выпирающим сквозь тонкую ткань костяшкам легко догадаться, что они сжаты в кулаки. На нём сегодня его лучший костюм – синий, в оттенке marine blue. Мы покупали его вместе в прошлом году в Риме, в бутике на одной из десятков пешеходных улиц неподалёку от фонтана Треви.

– Что ты подразумеваешь под «закончить»?

Он спокоен. Ни намёка на напряжение, переживания или хотя бы малейшую тень стыда. Если бы не кулаки в карманах, он выглядел бы точно так же, как сегодня утром после завтрака, собираясь на работу и сообщая мне сегодняшний прогноз погоды.

– Развод, – страшное слово, но я его произнесла.

– Я не собираюсь разводиться из–за мелочей.

– Мелочей?! – выдыхаю.

– Конечно, это мелочь. Обычное житейское недоразумение. Мы пережили куда более серьёзные вещи, в сравнении с этим.

Мой взгляд фиксирует волосы на его груди, немного выглядывающие из ворота белой рубашки. Когда–то, годы назад, это место порождало в моей голове мысли сексуального содержания, но сейчас оно вызывает острый приступ тошноты. Я машинально зажимаю рот рукой и отворачиваюсь, сражаясь с желанием выдать съеденный час назад ланч. Делаю глубокий вдох, за ним долгий выдох, пытаюсь успокоиться, но у меня плохо получается:

– Ты серьёзно? Мелочь? Полчаса назад твой член был в… в…

– Викки, я понимаю, что тебе сейчас сложно, но, пожалуйста, не теряй человеческое лицо! – призывает своим отработанным тоном начальника. – Чтобы не пришлось жалеть об этом в будущем.

А я теряю не лицо – остатки способности соображать. Просто стою с открытым ртом, не понимая, что происходит? Всё смешалось в этом мире? Инь и ян больше не делят окружность на чёрное и белое? На плохое и хорошее? Злое и доброе?

– Ты шутишь?

Я нахожу в себе силы снова заглянуть в его глаза, и то непоколебимое спокойствие, которое вижу, полнейшее отсутствие переживаний человека, который ещё сегодня утром был самым близким, убивает. Это, пожалуй, даже болезненнее, чем сам факт его полового сношения со своей подругой–соратником. Женщиной, которая столько лет мозолила ему глаза, пока не домозолила.

– Пошли, – внезапно предлагает.

– Куда?

– Домой поедем.

Я окончательно прощаюсь с пониманием сути происходящего.

Вот так запросто: небольшое житейское недоразумение уже в прошлом, поедем, жена, домой, чего стоять–то без толку?

Я ненавижу его физиономию. Каждую его черту, и его волосы, и глаза его зеленые, цвета застойной желчи, и нос его долбаной идеальной формы. На губы смотреть не хочу – точно вывернет.

Он будто слышит мои мысли: резко разворачивается, стоит вполоборота и смотрит прямо перед собой в стену. В пустоту.

– Пойдём, – тихо зовёт.

Теперь я улавливаю нечто похожее на его сожаления или, может быть, мне только кажется.

Он пытается взять меня за предплечье, но я с брезгливостью сбрасываю его руку, она падает словно без сил, и я понимаю: всё это спокойствие – подделка, дурацкий блеф, а внутри моего супруга сейчас свирепствует буря со шквалистым порывистым ветром, дождём, снегом и угрызениями совести.

– Поедем домой, – ещё тише.

Кажется, он просит. А когда он просит, я делаю. Мы выходим из отеля и направляемся в соседнее здание на подземную парковку.

Мы. Все ещё «мы».

Он сказал, помнится, что не собирается разводиться.

– Это ненормально, – говорю.

Более того: это пугающе ненормально!

– Что именно?

– Вот так, после того, что произошло, как ни в чём не бывало искать машину ВМЕСТЕ и ВМЕСТЕ ехать домой!

– Мой дом находится там же, где и твой – какая разница, как именно каждый из нас туда попадёт?

– Большая разница! Огромная разница! Я не могу находиться с тобой в одном… в одном пространстве! Я даже не уверена в том, что вообще хочу возвращаться в место, которое ты назвал домом!

– Как раз по этой причине мы и поедем вместе. Я не оставлю тебя в таком состоянии одну.

– Это состояние – твоя заслуга! – мне кажется, моё возмущение вот–вот задушит меня.

– Тем более. Мне и нести ответственность.

Меня тошнит от него. Тошнит от каждого его слова и даже от того, как учтиво он открывает для меня дверь своей машины.

Садится рядом, я улавливаю его утренний одеколон. Меня тошнит и от него тоже, хотя запах выбирала сама.

Мой взгляд нечаянно падает на его руку, переключающую рычаг паркинга: сквозь кожу на тыльной части ладони просвечиваются тонкие сухожилия и вены. Я ненавижу и их. И его ровные ухоженные ногти.

Когда–то в юности начинающий и весьма одарённый программист Кай Керрфут сгрызал их едва ли не до кутикулы, пока обдумывал алгоритмы для своих программ. Меня это бесило, а он отшучивался, говоря, что без моей помощи не справится с этой мерзкой привычкой. И я всерьёз отдалась своей миссии: чего только не перепробовала – список использованных средств стремился к бесконечности. В итоге, начитавшись советов на форуме для продвинутых мам, купила в русском магазине левомицетиновый спирт и триумфально победила напасть. Всё это было сто лет назад, а теперь эти ногти еженедельно полирует маникюрщик одного из лучших стилистов в Ване, потому что они, эти ногти, должны соответствовать всем остальным атрибутам солидности.

Машина выезжает на Корнуолл стрит, и я не выдерживаю:

– Прекрати вести себя так, будто ничего не произошло!

– Как мне себя вести?

– Какого чёрта мы спокойно едем домой?

– Что мы должны делать?

– Решать вопросы… обсуждать детали развода?

– Мы не будем разводиться.

– И как же, по–твоему, мы будем жить?

– Так же, как жили до этого. Как живут тысячи.

– Заботиться друг о друге?

– Конечно.

– Ты… ты только что переспал с другой женщиной, чёртов ублюдок!

И вот он, тот уникальный момент, когда одна единственная фраза способна изменить всё:

– Викки, с ней я на пятнадцать минут, а с тобой на всю жизнь! У тебя всё есть! Абсолютно всё, чего может желать не самый простой землянин, чего ещё ты хочешь?

И это правда, у меня абсолютно всё есть, кроме одного – счастья.

У любого другого человека в этот момент случился бы приступ бешенства, но только не у меня: я впадаю в ступор. Сижу и оцепенело пялюсь в лобовое стекло. Моему супругу хорошо известны мои коматозные припадки, он их страшится, поэтому очень скоро я слышу его голос:

– Викки! Викки, очнись! Ты в порядке, Виктория? Прошу тебя, ответь что-нибудь! Или я повезу тебя в госпиталь!

– Останови машину.

Это не я произнесла, нет: это робот, на время меня заменяющий. Моя психика научилась проделывать этот трюк с тех самых пор.

– Останови машину! – а вот теперь, кажется, я вернулась. – Останови машину, ублюдок!

От моего ора закладывает уши даже у меня самой.

– Успокойся! – рявкает в ответ. – В руки себя возьми!

И я беру. Машина съезжает с проспекта на пересекающую улицу, мы паркуемся. Я с остервенением дёргаю за ручку двери, но она не поддаётся – двери заперты центральным замком.

– Пожалуйста, успокойся, – снова его ровный голос. – Объясни, куда ты собралась?

– Подальше отсюда.

– Ответ невнятный. Попробуй ещё раз.