Смотрела в застывшую каменную спину, обтянутую белой сорочкой и ждала.

Сава звякнул ключами, положил их в карман брюк и вышел за дверь, тихо ту прикрыв.

Взял ключи.

Взял.

Значит он верит, что есть шанс. Что она сможет пережить. Отпустить и начать заново. Опять себя переломает, через мясорубку пропустит и позволит вернуться в свою жизнь.

Ноги занемели, подогнулись и она сползла по стене на пол. Легла, прислонившись горячей щекой к прохладному дереву.

– Я люблю тебя…

Теперь она ненавидела весну.

Сейчас. 2017 год.

Это очень странно: хоронить кого-то в такой погожий летний день. Очень странно и очень больно. Смерть – это всегда неожиданно, некрасиво и адски больно. Она не выбирает подходящего времени, просто приходит,– и все. Забирает дорогого человека в лучший мир, а может в пустоту или космос,– не важно. Главное, что забирает и уходит, а то, что будет происходить с живыми, с теми, кто остался, ее не волнует. Живые – не ее забота.

Сколько смертей Вика видела, пока училась и работала в больнице. Много, мало?

Люди рождаются и умирают, это совершенно естественный процесс, как и старение людей, увядание растений.

Смерть – это естественно.

Но Вика оказалась к ней не готова. Совершенно. Она бабахнула по ней, сбила с ног, вышибла все мысли из головы.

Ее бабушка, любимая и обожаемая бабушка, умерла. В прекрасный погожий день, когда солнце стоит высоко-высоко и сладко греет воздух, небо голубое и ясное, в кружевах белых облаков. Птицы поют и щебечут.

Отличный день для похорон.

Вика долго не верила. Даже, когда бросила все дела, работу, и примчалась в другую страну, за тысячи верст от дома, не верила. Когда прочитала заключение патологоанатома, не верила. Когда помогала с организацией поминок, звонила в ритуальное бюро и сообщала всем многочисленным родственникам, – не верила.

А сейчас, слушая заунывную речь священника, глядя на толпу абсолютно не важных, для нее лично людей, поверила. Осознала.

Но, почему-то не прониклась горем, не отличала нового оттенка боли в своей душе от потери, а смерть такого человека, как Екатерина Михайловна, это будто смерть целой эпохи и что-то внутри должно было у нее поменяться.

Или она настолько привыкла к страданиям за эти годы, что уже просто не ощущает ничего?

Почему ей не больно?

Грустно и печально, да. Но, почему смерть женщины, которая была ей ближе матери, воспитала ее, не затронула и не сломала ее?

Может, она какая-то ненормальная стала?

Интересная мысль. Но, как-то немного… запоздалая. Очень бы хотелось, чтобы все это было лишь выдумкой воспаленного мозга или сознания, но только реальность может быть настолько жестокой.

Возможно, дело в том, что Вика себя морально готовила к этому дню? Подсознательно понимала, что еще пара лет, и ей позвонят и скажут, что бабушки больше нет?!

Бабуля храбрилась, и по телефону всегда отвечала бодро и весело, но… Ей было восемьдесят пять. Она родила пятерых сыновей, помогла вырастить всех своих внуков, похоронила мужа, с которым прожила шестьдесят лет душа в душу. Она была старой. Ходила с палочкой, и с каждым годом «росла вниз», как сама говорила. Память подводила все больше, а за последние полгода она стала всё забывать, путалась в датах, именах, событиях.

Она медленно умирала, и никто не мог этого изменить.

Поэтому ли ей не больно? Вика, как единственный врач в их семье все понимала, видела и подмечала, готовила себя морально к этому дню, смирялась?!

Твердая и сильная рука брата опустилась на ее плечо, и она подняла на него взгляд. Он тоже храбрился, стиснул зубы так, что желваки заиграли, но подбородок обиженно дрожал, и глаза были полны непролитых слез.

– Пойдем, – он мягко обхватил ее плечи и потянул за собой, но она и шагу не сделала.

– Езжай, Максим, а я еще побуду, мне надо… тут побыть.

Он какое-то мгновение всматривался в ее лицо, что-то искал и пытался увидеть, но, по-видимому ничего не нашел, отпустил ее плечи и отошел на шаг:

– Звони, я потом тебя заберу, ладно?

– Хорошо, – кивнула, – Иди.

И брат ушел, не оборачиваясь. Ему тоже было тяжело смотреть, как могильщики засыпают могилу землей. Невыносимо было ему слышать, как бьются рыхлые комья земли о крышку гроба.

Вика снова опустилась на каменную лавочку возле кованного маленького забора, ограждающего могилы ее семьи от остального старого кладбища.

Вздохнула, впитывая в себя запах цветущих рядом фиалок. Дедушка их очень любил, и бабушка их тут посадила давно. А теперь нужно будет посадить ландыши – их любила бабуля.

Так странно было сидеть и наблюдать, как мужики работают лопатами. И думать совершенно о других вещах.

На нее накатывали воспоминания, но абсолютно другие и неуместные. Правда, останавливать этот поток мыслей и чувств, не могла, а может и не хотела.

Бабуля, наверное, была Викой разочарована и недовольна, хотя и умерла, не зная, что оставляет внучку совсем одну. Так и не нашла в себе сил рассказать бабушке про Саву, что они уже два года, как не вместе. Катерина Михайловна была б от таких новостей в гневе, жутком и очень сильном. Назвала бы Вику курицей глупой, и сказала бы что за «свое» нужно драться, зубами и ногтями рвать. А может быть и не вспомнила кто это такой – Сава, Савушка.

– Я смотрю, как тебя хоронят, а думаю о мужчине, – проговорила вслух, – Надеюсь, ты на меня не сердишься? Хотя, наверное, сердишься. Ты всегда хотела погулять на моей свадьбе и понянчить правнуков. А видишь, как получилось? Точнее, не получилось. И слез нет. Снова не могу плакать. Из-за тебя не могу плакать, а из-за него могу, как так?

Она точно какая-то ненормальная.

Но перед глазами у нее стояла не только что зарытая могила и сырая земля, а совсем другая страна и город, весна и человек… мужчина.

***

Тогда. 2010 год.

Их встреча была неминуемой. Катастрофой. Армагеддоном. Для ее души и тела. Для нее. Но Вика не жалела о том дне и той встрече. Никогда.

Была весна, начало мая и у нее рвало крышу от своих студентов, от их непроходимого тупизма, и нежелания учиться. А еще от их святой веры в то, что она позволит им сдать все их долги за одну неделю или, того хуже, за один день проставит им минимальный проходной бал в зачетках, и со спокойной душой выпустит на сессию. В этом году ей с первым курсом не повезло. Набор оказался невероятно разочаровывающим, но у нее была радость и гордость,– второй и третий курсы. Отрада для души преподавателя, взлелеянные плоды ее трудов и их желания учиться, становиться специалистами. И все было бы прекрасно, если бы не этот первый курс. С борзыми студентами, и не менее борзыми, безголовыми родителями, предлагающими взятки, или с угрозами увольнения и так далее. Конечно, она встала в позу. Еще бы она не встала. Не на ту напали!

Но неделя была испорчена. Даже погода никак не радовала – хотя на улице тепло, свежо и ярко. Обожала весну, надышаться не могла таким воздухом. Только нервы никак не могла успокоить… вот и согласилась на приглашение своего бывшего преподавателя и очень хорошего наставника.

Приехала к нему на работу, ее без вопросов пропустили на территорию НИИ Вишневского, только паспорт посмотрели и все, открыли шлагбаум на въезде и подсказали, где она машину может поставить.

Вот это сервис, вот это она понимает: рады дорогому гостю.

А дальше началась ахинея и бесовство, как в фильмах ужасов.

Кузьмич, ранее такими шутками не был известен, так что она и не заподозрила ничего. Спокойно поднялась в ожоговую реанимацию, ее встретили, выдали хирургический костюм, халат и бахилы, дали спокойно помыть руки и обработать их антисептиком, сопроводили в палату.

А там сам Кузьмич и поджидал, тоже в костюме и халате, хотя, судя, по накрытому простыней телу на больничной койке, такие меры предосторожности были лишними. Пациент был мертв. Не работали приборы, не было привычно знакомого писка мониторов. Сам Петр Кузьмич выглядел больше задумчивым, чем расстроенным. И Вика двинулась к нему навстречу, как вдруг вся вздрогнула и, чуть было не заорала от ужаса. Пациент то жив! Живой! Лежал под простыней неподвижно, и даже дыхание не было видно и слышно, как вдруг застонал и у нее волосы на затылке дыбом встали, тело мурашками от ужаса покрылось.