– Твою мать, ты Петр Кузьмич, хочешь, чтобы я копыта раньше времени откинула?! – полушёпотом заговорила зло, смотря на ухмыляющегося наставника, – Чуть кондрашка не хватила, блин!

– Что тебе станется-то? – спросил и подмигнул, – Молодая, здоровая, худая правда, но это дело такое, наживное, – нагло заявил мужчина и залихватски подкрутил свои усы.

– Что за шутки, Кузьмич?

– Да, какие шутки, Вика, дорогая! – воскликнул он, – Я к тебе с личной просьбой, обязан буду, ты меня знаешь.

– А я-то думала, ты значит, с любимой ученицей решил чаю попить, за жизнь поговорить. А ты с просьбой, значит?

– Я, кроме тебя, сейчас верить никому не могу, – мужчина вмиг сделался серьезным, и ее весь веселый язвительный настрой тоже пропал сразу.

Она могла по пальцам одной руки пересчитать ситуации, когда видела своего бывшего наставника и доброго друга с таким выражением лица и глаз. Сколько знала его, всегда веселый, с черным юмором, рот не закрывается, и подкалывает всех постоянно. В операционной стоит, человека режет, а балагурит хуже клоуна. А тут серьезный. Взгляд резкий, решительный и мрачный, но где-то глубоко горела надежда, что она, Вика Золотарева, согласится и ему поможет.

Кивнула, что готова его слушать, и заметила, как старый друг облегченно выдохнул.

Подошел к койке, стянул простынь и на нее вновь взглянул. Выжидательно так, типа «Давай, красота моя, покажи, что умеешь».

А Вика уже на него не смотрела, глаза не отрывались от мужчины, лежащего на кровати.

Бледный, что не удивительно. Относительно молодой – лет тридцать пять, может чуть меньше. Красивый. Сильное, развитое тело, мускулатура в тонусе, татуировки на руках. Массивный лоб и соболиный росчерк бровей, глубокая морщина на лбу, больше похожа на очень тонкий порез, мягкие высокие скулы, упрямый подбородок и сжатые от боли, видимо твердые, на вид, губы. Щетина трехдневная. Несколько шрамов на теле: старые, больше пятилетней давности, от глубокой рваной раны на предплечье, и парочка глубоких порезов на животе. Тут же, заклеенный стерильной повязкой, новый, в правой подреберной области, и еще один слева на груди, под ключицей.

Она спокойно обнажила красные рубцы, оценила ровность стежков. Руку мастера узнала.

– И что ты хочешь от меня услышать? Швы не воспалились, но пока рано об этом,– еще не все потеряно, – весело хмыкнула, отработанным жестом проверила пульс на запястье, потом на шее, – Пульс в норме.

Стянула с шеи наставника стетоскоп, послушала дыхание: ровное, без хрипов и затруднений.

– Дыхание чистое. Все с твоим пациентом в норме.

– Без тебя знаю, нашла, чью работу проверять! – язвительно прокомментировал ее действия, – Я тебя не для этого звал.

– А для чего?

– Ему здесь быть нельзя!

– Что значит нельзя? Где его карта, кстати?

– Тебе вот какая, на х*ен, разница, где его карта? Он здесь неофициально! И его надо увезти!

– Ты на старости лет спятил, что ли? – она задохнулась от собственного возмущения и догадок, а еще от его тона, – Умом тронулся?

– Вика, его убить пытались, понимаешь? И я не хочу, чтобы вторая попытка увенчалась успехом!

– Вызывай ментов, это их епархия, или ты в шпионов поиграть захотел?

– Ты не понимаешь! – взвыл наставник, схватился руками за голову, покрутился вокруг своей оси, выдохнул и заговорил уже спокойно, – Ты за новостями не следишь, тебе некогда. Это большой человек с большими возможностями. Я давно с ним связан, очень давно. И об этой связи могут узнать,– и найти его станет не так трудно. Ты должна его увезти, тебе я его доверю.

Сказать, что она в тот момент охре*ела – это ничего не сказать. Впервые в жизни, в такую ситуацию попала, когда вроде знаешь, что и как правильно надо делать, по закону. А с другой стороны, напротив тебя стоит твой наставник, друг, растерянный и обеспокоенный… Человек, который много раз помогал и выручал, научил всему. И этот человек просит о помощи.

И она уже согласна. Пусть и не сказала этого вслух, но в уме зрел план, как его лучше вывезти из больницы и дотащить до машины, незаметно чтобы. На заднем сидении его можно положить, и лучше прихватить пару подушек, чтобы полулежа, он смог полностью поместиться. А там, доедет домой… только вопрос как она его сама из машины в дом дотащит и, при этом, сделает это так, чтобы швы не разошлись?

Это все у нее в мозгу вертелось, а спросила она только одно:

– Кто он тебе?

– Это Савелий Петрович Шахов – мой сын, милая. Этой мой сын.

Она уже в который раз за день потеряла дар речи и невежливо вылупилась на старого друга: она то всю жизнь считала, что у него детей нет. А тут, вона как оказалось. Вика пригляделась к лежащему в беспамятстве мужчине внимательней,– может, надеялась увидеть какие-то общие черты, сходства, -но, по правде, просто отупело пялилась на этого красавца и не могла мысли в собственной голове по полочкам разложить.

– Надо машину ближе к корпусу подогнать, запасной выход у вас рабочий?

Кузьмич кивнул радостно, подошел, резко обнял ее, сжал в могучих своих руках и отступил сразу.

– Иди машину подгоняй, а я его быстренько на коляску усажу и вывезу.

Она уже, когда из корпуса вышла, только тогда заметила, что практически все отделение ожоговой реанимации было пустое, пациенты находились только в двух крайних палатах, были без сознания, но возле них суетились, дежурившие две медсестры и санитарка. На нее они не обращали внимания. Видимо, новые пациенты,– только привезли. Удачно все складывалось.

Вика думать не хотела, в какое дерьмо влезала на самом деле, но дала себе зарок, что теперь новости будет слушать. По радио или по телевизору, без разницы, но будет слушать. Так, на всякий случай, а то вдруг скоро Армагеддон приключится, а она и не в курсе? Вот неожиданность получится.

Руки едва заметно подрагивали, и вся она была на взводе, в каком-то нервном предвкушении всей этой шпионской катавасии, но отступать или отказываться даже не думала. Правда, с трудом представляла, как объяснит появление постороннего раненого мужика в ее доме любимым племянникам и сестре.

Ладно, что-то придумает. Главное, чтобы они рты на замке все держали,– остальное не существенно.

Подогнала машину и только вспомнила, что Кузьмичу не сказала про подушки, у нее в багажнике то только спортивная сумка с чистым комплектом одежды и полотенцем. Под спину этому Шахову не подложишь. Но, Кузьмич тоже сообразил, подушки лежали на ногах бессознательного сынка ее старого друга.

Как они эту тушу в машину затолкать умудрились и, при этом, ни один шов даже кровить не начал, одному Богу известно, но упахалась она знатно, вспотела вся. Вот вроде спортом занималась, бегала по утрам, танцами увлекалась, еще в бассейн ходила, а поди ж ты, руки от усталости тянуть начало.

Утрамбовали пассажира на заднее сидение, прикрыли казённым пледом и захлопнули дверь.

– Долго он у меня куковать будет? Ты его хоть предупредил о смене места дислокации? Он меня не удавит, с перепугу?

– Язва! – беззлобно ругнулся, – Три дня, не больше, как проснется, сам все расскажет. Ты только не бушуй, он у меня с придурью, потерпи его три дня, а потом проси, что хочешь. Я даже этого твоего парня соглашусь взять.

– Не разводи мне тут сопли, Петр Кузьмич, парня моего ты и так возьмёшь, талантливый. А про остальное забудь, это же ребенок твой… как могу не помочь?

Не хотела, чтобы горечь в голосе слышна была, но прорезалась,– услышал старый лис, грустно улыбнулся.

Открыл ей дверцу переднюю, помог сесть.

– Доедешь, позвони мне, а потом режим молчания, поняла.

– Поняла-поняла, черт ты старый, впутал меня в историю, – недовольно буркнула, закрыла дверцу, посмотрела в зеркало заднего вида, хмыкнула тому, что взрослый мужик так умилительно губы во сне поджимал, повернула ключ в замке зажигания и повезла Савелия Петровича Шахова к себе домой, в свою крепость.

Вот чего не представляла и не смогла предусмотреть, когда только речь зашла о строительстве ее жилища, так это специальных рам для коляски (новорожденных или инвалидов у них в семье не было давно).