Я же осталась отходить от любовного потрясения: Йорвет провел меня за руку через весь город, на глазах тысячи (или сколько там живет в этом Вергене?) людей и, тихо попрощавшись, как смущенная барышня, ушел восвояси. Это, конечно, можно было списать на шок — его и мой. Все-таки сначала, а мстительный женский мозг это запомнил и записал в личное дело, Йорвет меня ударил. А дальнейшее было чем-то вроде попытки извиниться и никакими чувствами от эльфа не веяло, просто так получилось. Но мне было все фиолетово. А что не фиолетово, то оранжево, в крапинку. В моей черепной коробке события воспринимались исключительно в порядке строгой очереди, поэтому его лихое ББПЕ быстро перекрылось дальнейшими действиями. Просто хоть немного какой-то нежности и внимания, вместо злобы да оскорблений, и я вся ваша, такая вот дурная и красивая.

Когда Геральт вернулся в комнату я сидела на кровати и улыбалась как дура, поглаживая кота. Последний, уловив витавшие настроения, мурлыкал и терся мордашкой о руку, оставляя влажные следы от носа, наслаждаясь моментом. Ту самую, за которую недавно меня держал сумасшедший эльф, которую я теперь собиралась не мыть пару дней, чтобы сохранить частичку его (буквально, атомы там всякие) у себя подольше.

Ведьмак не был столь же доволен и сообщил, что чародейка не смогла найти следов подруги, но слабый сигнал от её ауры вполне прослеживался — просто его перебивала плотная Мгла. Значит, Трисс тоже там, где-то по ту сторону, сумела как-то преодолеть проклятие, пройти взбесившихся призраков и скрыться.

Это давало надежду. Трисс жива и не так давно была в относительно здоровом состоянии. Еще немного обсудив день, который был богат на события, мы уснули.

Мы с Лютиком, склонились над учебником по Hen Llinge. Вот уже два часа поэт пытался объяснить, как образуются имена прилагательные в Старшей Речи, подкрепляя урок весьма занятными примерами. Мои же мысли витали совсем в другом месте и с другим мужчиной, что немного огорчало учителя. Единственное, что я сразу же посмотрела, едва учебник попал в мои цепкие ручки, это значение слова «Amadanwed», ведь именно так именует меня Йорвет, причем в самых разнообразных контекстах от оскорбления до восхищения включительно. На сколько я смогла разобрать, переводилось это как «глупый ребенок» или «дитя неразумное». Наверное, на фоне почти двухсотлетней жизни (Лютик утверждал, что Йорвету не меньше ста пятидесяти. А Золтан, который с утра зашел справиться о моем здравиие, утверждал, что эльф гораздо старше двухсот семидесяти, если даже не больше. Я решила взять среднее и согласилась, что ему где-то двести, и не такой уж он и «Старый Лис».) мои девятнадцать лет и правда кажутся совсем детским возрастом, странно что вообще из яселек выпустили. Хотя, думаю, дело скорее не в возрасте, а в поступках и характере. Я всегда знала, что я — личность инфантильная и немного покусанная стаей идиотов. Ну какой нормальный человек сначала делает, а потом думает, как бы он сделал, если бы сначала подумал? Сейчас Лютик пытался хоть как ни будь донести моему мозгу основы эльфийского языка, что бы я была «просвещенной, грамотной и могла понимать остроухих без постоянного доставания окружающих расспросами». Моя серая жидкость упорно отказывалась впитывать знания, зато вновь и вновь прокручивать вчерашний поход до дома — это пожалуйста, хоть сколько, и в замедленной съемке. Вообще, любая попытка начать говорить по-эльфийски неизменно вызывала ассоциацию с лидером белок. «А вот это слово Йорвет не так произносит, а вот это всегда говорит таким-то тоном, а вот то…» — постоянно причитала я, чем окончательно надоела поэту, который готов уже был лезть на потолок и проклинал себя за свой альтруизм. Наконец, Лютик, который, кстати, вчера все видел, потому что покупал на площади себе новую шляпу, не выдержал и с грохотом закрыл учебник, вопрошая:

— Аника, как давно ты знаешь Йорвета?

— Тебе прям с самой первой встречи? — я призадумалась. Действительно, как давно? Как будто всю жизнь и одновременно не знаю его совсем. Даже о прошлом командира скояʼтаэлей — где вырос, чем занимался до вступления в банду, кого любил, наличие штампа в паспорте и собственных маленьких копий-детишек. Может, у него во Флотзаме жена осталась и семеро по лавкам, а я тут семью разрушаю и мечтаю увести папашку? Надо как-нибудь заполнить этот пробел и устроить допрос с пристрастием.

— Нет, когда вы начали тесно общаться? — решил уточнить поэт. Он казался очень-очень серьезным, что с ним обычно редко случалось и по очень грандиозным случаям.

— Где-то неделю, может чуть больше, — я задумчиво почесала затылок, прикидывая, что можно считать «тесным общением». Вообще, ругаться мы начали с того самого момента, как Роше представил нам «самого обычного выродка», сделав грандиозную антирекламу, но вот пытаться вести какой-нибудь осмысленный диалог начали после того, как я поговорила с Киараном и мы дружной толпой, как крутые пираты, похитили барку.

— А как давно ты влюблена в нашего остроухого друга? — поэт стал совсем серьезным, словно сейчас услышит признание века.

— Где-то неделю, может чуть больше, — отпираться не было смысла. Если еще не каждая собака в Вергене об этом знает, то уже хорошо. Вчерашний наш «поход» мог лицезреть любой, а физиономию, выражающую при этом полное и бесконтрольное счастье вообще ни с чем не спутаешь.

— А когда ты решишься ему об этом сказать? — решил устроить допрос поэт. Кажется, на него нашел приступ синдрома «старшего брата»: надо узнать обо всем и дать офигительно-поучительный, но бесполезный совет.

— А ты думаешь, он не догадался? — с надеждой спросила я.

— Догадался, конечно, — разочаровал меня бард. — Вчера у него было такое лицо, словно его водой окатили. А потом еще стукнули пару раз по голове.

— То есть он был недоволен? — стало тревожно. Меня не раз отшивали. Я знала, какое это мерзкое чувство, и пережить его снова… увольте. Но в душе я прекрасно знала о том, что у Йорвета, кажись, уже и без меня личная жизнь похожа на мексиканский сериал с погонями и прекрасной дамой, поэтому вообще не планировала ничего говорить лидеру скояʼтаэлей, дабы не расстраиваться. Хватит, набегалась за парнями, довольно (Это я хорохорюсь, конечно. На деле мне просто ужасно страшно, что меня пошлют далеко, надолго и по весьма абстрактному адресу). Если что-то и должно случиться, то пусть он сам делает первый шаг на встречу отношениям с такой милой девушкой как я.

— Нет, это вряд ли, — Лютик немного пожал плечами. Он сменил тон на более мягкий и успокаивающий, словно готовился произнести какую-то утешающую речь и заранее похоронить наши отношения на метр от линии поверхности вниз. — Скорее он был очень удивлен. Слушай, я твой друг, правда?

— Конечно, — кивнула я, размышляя, к чему готовиться: начать спорить с другом или отбиваться от его железной аргументации.

— Тогда, как друг, я авторитетно заявляю — Йорвет тебе не пара. Он сумасшедший, с головой не дружит. А еще он убийца и профессиональный живодер. Только представь, сколько деревень он спалил и скольких людей запытал до смерти?

Да я уж догадываюсь, что он раньше отнюдь не морковку разводил и вносил свою лепту в прогресс сельского хозяйства. Скояʼтаэль, как никак. Активный лидер сопротивления. Красив, умен, благороден, улыбчив, приятен в общении, всегда готов сражаться на стороне добра… И всё это, увы, не имеет к Йорвету никакого отношения. Бунтарь и все прочие атрибуты романтического плохого парня с оружием прилагаются. Но сердцу не прикажешь, хотя иногда и очень хочется. Я вздохнула.

— Слушай, я не собираюсь начинать с ним сколько-нибудь серьезные отношения. Не забывай, я — Bloede Dhʼoine, weder`candel в его понимании.

— Если ты хотела сказать «мерзкое создание», то лучше использовать «Avsin`nanna» — мерзкая.

— Ну спасибо, Лютик, — я обиделась. Нашел в чем поправлять. — А еще другом себя зовешь.

— Вот именно, я твой друг. Лучший на свете, не считая Геральта. И пытаюсь уберечь тебя, пока ты окончательно не влюбилась в этого засранца. Твое сердце будет разбито на тысячу осколков, — высокопарно заявил поэт, трагически возводя очи к потолку.