Пока мы координировали наши действия, ведьмак вывел меня к одному из постов скояʼтаэлей. Кордон расположился в небольшом ущелье, непосредственно в близости Мглы — до нее было от силы метров двадцать. Кажется, именно тут мы и встретили Филиппу Эйльхарт.

Дозорные смотрели на нас, едва ли не вертя пальцем у виска. Просто представьте себе ситуацию: ведьмак и я, не объясняя своих действий посторонним, ползали на коленях по траве, почти вплотную подходя к Мгле, периодически переругиваясь. Иногда, когда кто-нибудь из нас видел блестяшку, мы дружно бросались к ней, но наших лицах неизменно выступало разочарование — это могло быть что угодно: монета, осколок стекла, даже лезвия ножей, но не цель наших конечных розысков. Кстати говоря, разной фигни, в том числе острой, валялось тут не мало. Эти предметы выносили призраки, выходящие из Мглы порадовать окружающих смертными стонами. Наконец, в пятый раз порезавшись и, разозлив окончательно Геральта нытьем о разного рода бактериях, было решено прекратить жалкие попытки.

Мне долго пришлось объяснять дозорным, что на прОклятом поле я потеряла очень ценную вещь. Придумав историю, для большей правдоподобности, о единственной оставшейся вещи от троюродной тети, я попыталась донести до них мысль о важности разглядывания выпадаемого из Мглы лута. Мол, ладно я со своим медальоном, но оттуда может выпасть что-нибудь действительно ценное. Когда, наконец, слова возымели должный эффект и мне клятвенно пообещали вернуть медальон (вот тут мне пригодился Геральт, так как в качестве главного аргумента обратной ситуации он обещал отрубить руки тому, кто попытается его украсть, а с ним предпочитали не связываться даже белки), мы двинулись назад в Верген. Солнце, если бы мы могли его видеть, уже перевалило зенит. Нам нужно подготовиться к ночной встрече.

В назначенный час мы встретились около развалин старой деревни. Решено было, что Лютик читает любовные стихи, и, едва суккуб падет под натиском обаяния повсеместно признанного обольстителя, я захожу в логово и если издам хоть один подозрительный писк, то Геральт ринется спасать мою жирную попу. Пииту же строго-настрого было запрещено покидать площадь, которую ему очертили, предупредив, что может он и не трахал еще никогда суккуба, но и мертвым еще ни разу не был замечен.

Сначала оскорбившись, а потом, наконец, уразумев всю опасность, поэт попытался сбежать и был возвращен бдительным Геральтом на место. Лишь получив гарант безопасности, Лютик принялся исполнять поручение. Извлек какой-то засаленный блокнотик и стал подбирать подобающую ситуации строфу.

Поэт скрестил руки на груди. Весь его внешний вид буквально кричал о том, какие мы плохие друзья. Коварные предатели искренней дружбы, которые готовы ради денег подставить его, гения поэтической мысли, под удар. Но он, в отличие от таких безнадежных нас, готов протянуть руку помощи, чем немедленно и займется.

— Нисцы, братуха, все пучком, — дала я последние наставления барду. В ответ я удостоилась лишь рассеянного кивка. Поэт расчехлил свою драгоценную спутницу жизни, единственную неизменную свою любовь — лютню и принялся крутить колки.

Мы с Геральтом решили схорониться в одном из разрушенных домов. Точнее, от дома там осталась лишь одна стена и печь, но этого должно было хватить. По замыслу, все внимание достанется поэту. Лютик был почти рядом с нами, его маленькая концертная площадка была обозначена в пятидесяти шагах укрытия, но все равно маэстро психовал, сотрясаясь от каждого шороха.

— Мда… — начал размышлять бард, настраивая свое орудие труда. — С чего бы начать?

Заиграл легкий, навязчивый, однообразный мотив — обычно бард использовал подобные напевы, когда работал на «отвали». На такую музыку можно было наложить любые стихи — настолько это были стандартные мелодии. Определенно, поэт даже не старался сыграть что-нибудь серьезное.

— Если бы тела/в песню лечь могли бы, — поэт призадумался и неуверенно продолжил: — То спросило б сердце белые ладони… Захотят владеть им, — поэт снова на секундочку запнулся и: — Коль мне грудь откроешь.

Полный бред. Годится.

— Кто ты, красавец? — спросил одновременно мужской и женский голос. Точнее, голос был один, конечно, но в нем сливался и приятный женский голос, и достаточно грубый бас. Это было немного… зловеще. Лютик сглотнул и нервно улыбнулся. Губы предательски дрожали, но бард, не будь он настоящим мужчиной хоть изредка, взял себя в руки и, постукивая зубами, произнес:

— Поэт, госпожа! Я пришел сюда, чтобы воспеть твою неземную красоту, — пиит старался предать голосу чувственности и страсти. Хотя у него же большой опыт обольщения женской половины самых разных слоев населения. Вот теперь еще и суккубом сможет похвастаться за кружкой пива. Стихотворец торопливо добавил: — Если только ты окажешь честь и предстанешь перед моими очами.

Голос сразу же согласился:

— О да, я предстану во всем великолепии. И не только перед очами. Я дарую радость всем твоим чувствам. Тебя ждет самое яркое свидание в жизни, милый поэт…

Я хихикнула. Как, все же, аборигены любят пафос! Прямо хлебом не корми — дай произнести что-нибудь высокопарное, и чтоб было побольше ярких эмоций в словах. Словно основным принципом общения этого мира было «в любой непонятной ситуации — драматизируйте!». Недалеко открылся почти не приметный люк. Ага, значит, она и правда клюнула. Что ж, теперь мой выход.

Во мне заметно поубавилось энтузиазма, но свою лепту в общую копилку внести надо. Все-таки контракт обещал быть прибыльным. Может, от суккуба можно добиться больше денег, если договориться отпустить её с миром? У меня в родне определено была парочка евреев — мысли о возможной прибыли начали подгонять.

— Обожаю, когда влюбленные слагают стихи в честь моей красоты. Но никогда прежде мне не читал стихов настоящий поэт, — донеслось из люка. Лютик, было, двинулся навстречу «неземным наслаждениям», но Геральт, преодолев разделяющее их расстояние за секунду, резко дернул приятеля за рукав и повалил на землю. Поэт попытался скинуть ведьмака, но тот придавил его всем своим весом и накрепко вцепился. До меня донеслось повизгивание: Лютик, возомнив себя боевым тушканчиком, попытался расцарапать Геральту и без того многострадальное лицо.

Стараясь не особо покалечить друга, Белый Волк изворачивался, вошкаясь по барду, создавая странную, двусмысленную, я бы сказала, ситуацию. Я в два счета добежала до люка и спустилась. Мой мозг настойчиво рисовал яойные сцены, а думать об этой парочке в таком контексте было черевато.

Я оказалась в небольшой, богато украшенной комнате, обильно пованивавшей серой. В центре, на огромной кровати с балдахином, рассиживала очень красивая и практически голая женщина. В ней было идеально все — от правильных черт лица до роскошной оголенной груди. Только рога и копыта немного смущали. Она была практически не одета, срам прикрывали длинные бусы в несколько рядов. В комнате вообще не было ничего, что могло бы сойти за элемент гардероба — дьяволица в нем просто не нуждалась (разве что зимой). Зато плетки, веревки и даже наручники обнаружились в большом количестве.

— Хм, не помню, что бы я тебя сюда приглашала, — с притворной задумчивостью проговорила женщина. — Девушка из другого мира.

Я фыркнула. Прямо-таки поражает способность всех, кто не является даже приблизительно похожим на человека, сразу разгадывать мое прошлое. Словно они передают друг другу картотеку, в котором есть моя фотография и досье. Стало обидно. У меня что, на лбу все написано?

— Отпусти барда, — посоветовала я. — Он — народное достояние! Его нельзя просто так убивать.

— С ним ничего не случится, если ведьмак сюда не сунется, — так же, не меняя ни выражения лица и тона, ответил суккуб. Она и о нем знает? Значит, догадывается и о цели моего визита. Тем проще — не придётся ничего объяснять и тратить время впустую.

— Я никого не убивала, — словно угадывая последнюю мысль, сказала демоница. — Те, кто приходили сюда, познали неземное наслаждение и только.