Питер откашливается.

– Итак, Ронда. Каков будет урон?

Ронда идет к своему компьютеру и необоснованно долго стучит по клавишам. По-видимому, в свадебных магазинах выставить цену невероятно сложно. Я отворачиваюсь и делаю вид, что разглядываю атласные свадебные туфли. И платье, и свадьбу оплачивает Питер, который отклонил все наши предложения внести половину. Том, который, как и следовало ожидать, пришел в ужас, практически умолял его передумать, пока я не убедила его: Питер может счесть это оскорбительным. Кроме того, к большому моему облегчению Люси и Олли планируют очень скромную свадьбу, поэтому я уверена, что Питер ее потянет. То есть так я думаю, пока Ронда не произносит шепотом сумму, на которую можно купить новый автомобиль на целую семью.

С лица Питера сходят все краски.

– О боже, – говорит Люси. – Правда?

Ронда серьезно кивает:

– Это же настоящие стразы Сваровски. И это бальное платье, так что на него пошло много ткани.

– Я примерю что-нибудь другое, – тут же говорит Люси. – Что-нибудь попроще или витринный образец.

Схватив свадебный журнал, я делаю вид, будто сосредоточенно его читаю. Вот почему свекровей на подобные мероприятия не приглашают! Питер почувствует себя невероятно неловко от того, что я стала свидетельницей этой сцены, у него появится ощущение, что его загоняют в угол. Будь здесь Том, он уже вскочил бы на ноги, протягивал золотую кредитку, практически совал бы ее в руке Ронде. В моем стиле было бы сказать Люси, что есть, наверное, очень неплохое платье, которое стоит меньше первого взноса на дом.

Я думаю об Амине, которую навещала сегодня утром в ее квартирке. Она приехала из Судана три месяца назад, беременная близнецами, с еще тремя детьми, все младше пяти лет. Я привезла ей подержанную коляску для близняшек, а она разрыдалась и попросила Аллаха благословить меня и мою семью. Она сказала, что будет возить в ней двух своих младших до супермаркета, потому что обычно ее детям двух и трех лет приходится идти самим, а их маленькие ножки ужасно устают. По ее словам, иногда им требуется целый час, чтобы пройти километр.

– Это то, которое ты действительно хочешь? – спрашивает Питер.

– Папа… ты уверен? Это большие деньги.

– У меня только одна дочь, – говорит он. – И невестой она будет только один раз.

– Вам и вуаль тоже понадобится? – вставляет Ронда, эдакий стервятник. – Я спрашиваю просто потому, что это последняя, какая у нас есть в наличии. И я могу сделать вам скидку в десять процентов.

Она начинает снова стучать по клавишам. Через пару секунд она объявляет цену, от которой у меня на глаза наворачиваются слезы.

– Нет, мне не нужна вуаль, – качает головой Люси.

– Но ведь она очень даже завершает образ, правда, мамочка? – подстегивает Ронда, втягивая меня в свои отвратительные махинации. – И это небольшая цена за то, чтобы устроить вашей дочери идеальную свадьбу, верно я говорю?

На мой взгляд, Ронда сейчас поднялась на новый уровень зла. Заставляет несчастного отца покупать вуаль, которую он не может себе позволить. Подстегивает меня стать на ее сторону против несчастного. Намекает, мол, если он не купит кусок нелепо дорогого кружева, значит, он не любит свою дочь и не хочет, чтобы у нее была идеальная свадьба. Если бы это зависело от меня, женщину вывели бы на улицу и выпороли кнутом.

– Честно говоря, сомневаюсь, чтобы кто-то, помимо членов королевской семьи, посчитал бы такую сумму небольшой, – говорю я ей. – Это грабеж среди бела дня, и вам следовало бы постыдиться. Я не знаю, как вам спится по ночам.

Питер и Люси оборачиваются и смотрят на меня, а Ронда краснеет и делает угрюмое лицо подростка, который чувствует, что весь мир ополчился против нее и что ни в чем – вообще ни в чем – ее вины нет.

– И еще кое-что, – говорю я, раз уж привлекла к себе всеобщее внимание. – Как я уже несколько раз повторяла, я не мать Люси. – Я складываю руки на коленях. – Я ее свекровь.

ЛЮСИ

НАСТОЯЩЕЕ…

– Кто-нибудь хочет чаю? – спрашиваю я.

Никто не отвечает, но я все равно иду на кухню, чтобы поставить чайник. Мысли у меня разбегаются. Диана мертва. Умом я это понимаю, но почему-то мне кажется, что это не так. Это странное, отупляющее или обезболивающее ощущение мне знакомо, оно напоминает мне первое время после смерти матери, когда я бродила как в тумане, не отдавая себе отчета, какой сейчас день недели или какое время суток. И только через несколько дней на меня обрушилась боль – стремительно и с силой, словно ее зарядили в рогатку и выстрелили в меня. Во время похорон я наконец сломалась под ее тяжестью и рыдала так истерично, что мой бедный отец не знал, что делать.

Я стягиваю с верхней полки и расставляю на стойке кружки. Небо за окном – черное. Патрик, Нетти и Олли остались в гостиной, расселись тут и там, но смотрят в разные стороны. У меня такое чувство, что Патрик и Нетти хотели бы уйти, но считают, что не должны, как будто это может быть сочтено пренебрежением к Диане. В конце концов, в такие времена члены семьи должны быть вместе.

Саймон и Стелла уехали больше часа назад, оставив после себя две блестящие визитные карточки и некое подобие спокойствия. Нетти с тех пор, похоже, переосмыслила свои первоначальные объятия с Олли и устроилась так, чтобы очутиться как можно дальше от него, не покидая при этом комнаты. Патрик сидит рядом с ней и гладит ее по ноге, искренне, но без эмоций. Из глаз Нетти текут слезы – наворачиваются и падают как будто без малейших усилий или вообще какого-либо участия с ее стороны.

У Олли глаза на удивление сухие. И вообще его реакция – невероятная комбинация замешательства и раздражения: он попеременно то качает головой, мол, «нет», потом кивает, мол, «да», – что бы это ни означало. Странно, но именно нечто подобное испытываю я сама. «Нет, Диана не может быть мертва», а за этой мыслью следует: «Да, она мертва, и это еще не самое худшее на свете». В конце концов, я никогда не скрывала свою неприязнь к Диане. Отношения у нас были бурные. В какой-то момент дошло даже до рукоприкладства. Интересно, узнает ли об этом полиция, когда будет расследовать смерть Дианы?

Пока я достаю мой «чай для гостей» (у меня такое чувство, что Нетти не помешал бы ромашковый), я не могу не думать о том дне, когда умер Том. Нас всех вызвали из дома или с работы в середине утра, чтобы попрощаться, но к полуночи он все еще цеплялся за жизнь. Это был не первый раз, когда нам позвонили. Мы уже дважды слезно с ним прощались, а Том все сражался и сражался, но на сей раз врачи сказали, что это конец. По-видимому.

По прошествии двадцати четырех часов, пока Том продолжал цепляться за жизнь, Олли спросил у медсестры, нельзя ли дать что-нибудь Тому, чтобы «положить конец его страданиям».

Когда медсестра объяснила, что ничего такого сделать нельзя и что мучения Тома могут продолжаться несколько дней, Олли потянулся за подушкой и объявил, что хотел бы «несколько минут побыть наедине с папой».

Всех слегка залихорадило измученным хохотом – даже Диана, что удивительно, улыбнулась, когда объясняла медсестре, мол, конечно же, ее сын шутит. Но сегодня никаких шуток не будет. Сегодня все бесконечно серьезны и мрачны.

Собрав кружки, я отношу чай в гостиную и протягиваю Нетти кружку, но она как будто не замечает. Через пару секунд Патрик берет кружку и ставит ее на кофейный столик.

– Наверное, еще слишком рано думать о похоронах, – говорю я.

Я, наверное, действительно поспешила, но я больше не могу выносить тишину, а о чем еще мы должны говорить? Нетти пялится в пустой экран телевизора. Олли уперся взглядом в свои ботинки.

Только Патрик смотрит на меня и слегка пожимает плечами.

– Полагаю, это зависит от того, когда нам отдадут тело, – говорит он.

Нетти заметно напрягается.

Я сажусь на подлокотник дивана рядом с Олли.

– Когда это произойдет?

– Думаю, будет вскрытие, – говорит Патрик. – А на это требуется время.