А еще в глубине души я с болью осознаю, что это наш последний шанс, наш с Дианой. Если она не станет теплее относиться ко мне после того, как я родила ее первого внука… Какая еще надежда у нас осталась?

– Да, – соглашается Том. – Да, ладно. Сейчас позвоню.

Том уже тянется к телефону, как вдруг в дверях появляется она сама. Мы все смотрим на нее, потом всматриваемся внимательней. Она выглядит взволнованной… Нет, она выглядит как жертва катастрофы. Колени ее льняных штанов мокрые и грязные, а льняная рубашка измята. Я никогда не видела Диану такой растрепанной.

– Ди! – восклицает, вставая, Том. – С тобой все в порядке?

– Я в порядке. Простите за опоздание, у меня был… Ну не важно, теперь я здесь. О! – Она останавливается в нескольких шагах от кровати и резко вдыхает. – Вот и он!

Арчи не выказывает никаких признаков пробуждения или желания есть, поэтому я поворачиваю его лицом к бабушке. Я улыбаюсь.

– Вот и он.

Несколько мгновений Диана стоит как вкопанная. Может, воображение играет со мной злую шутку, но мне кажется, что глаза у нее чуть затуманиваются. От этого и мне хочется заплакать.

– Хочешь его подержать? – спрашиваю я.

Диана несколько секунд молчит, потом все так же молча кивает. Потом моет руки – аккуратно и тщательно – и подходит к моей кровати. Я протягиваю ей Арчи, и она мягко забирает его у меня, пристраивает крошечную головку на сгибе локтя.

– Ну приятно познакомиться, молодой человек, – тихо говорит она. – Очень приятно.

Поднявшись со стула, Том встает рядом с Дианой, глядя на Арчи.

Царит полная тишина, которую нарушает только блаженный звук дыхания Арчи. На несколько мгновений я чувствую себя комфортно, всеми любимой.

– Где плюшевый мишка? – спрашивает у Дианы Том.

– О… – Диана поднимает глаза, внезапно ей снова не по себе. – На самом деле моя… подопечная… она… так уж вышло… сегодня родила. Вот что меня задержало. И…

Воцаряется долгая напряженная тишина. У Тома отвисает челюсть.

– У нее не было игрушек для ребенка, и, наверное… я просто…

Не знаю почему, ведь у меня нет особой привязанности к плюшевым мишкам, и, уж конечно, я не думаю, что Арчи нужен плюшевый мишка, когда ему всего один день от роду, но по какой-то причине то, что Диана отдала его плюшевого мишку… ощущается как нечто глубоко личное. Предательство.

– Мы купим Арчи другого, – наконец говорит Диана.

– Да, – соглашается, приходя в себя, Том. – Конечно, купим. Прямо сегодня. К вечеру уже привезем!

– Ребята, ребята! – вмешивается, поднимая руки, Олли. – Успокойтесь. Арчи не нужен огромный плюшевый мишка, и уж точно не прямо сегодня. – Он улыбается, наслаждаясь тем, какой он разумный, какой он миротворец. – Я бы сказал, что мишке гораздо лучше у твоей беженки и ее малыша. Нам все равно некуда положить гигантского плюшевого мишку, правда, Люси?

Все оборачиваются и смотрят на меня. Я опускаю глаза.

– Я лучше возьму Арчи, – говорю я, забирая моего спящего мальчика из рук Дианы. – Его пора покормить.

ДИАНА

ПРОШЛОЕ…

Сделав глубокий вдох на пороге дома Олли и Люси, я энергично стучу. Энергичность и живость – попытка противостоять сомнениям, которые меня уже охватили. Арчи исполнилось две недели. Как отнесется Люси к тому, что я появилась без предупреждения? Ей будет неприятно? Кто знает? Том несколько раз заглядывал, конечно, ни разу не спросив, будут ли ему рады. Подобная уверенность в себе – уже залог успеха. А мои сомнения и неуверенность, похоже, залог неудачи.

По правде говоря, думаю, я держалась в стороне как раз из-за того проклятого медведя. Когда я отдавала его Гезале, это казалось абсолютно правильным. Этот мишка, вероятно, будет лучшей игрушкой, которую ребенок когда-либо получит. Возможно, даже единственной. И когда я отдавала его Гезале и смотрела, как она плачет, игрушка вдруг перестала казаться такой глупой.

Я должна была догадаться, что Том расскажет Люси и Олли про мишку. Когда я пришла в больницу с опозданием и с пустыми руками, признаюсь, я чувствовала себя виноватой. Ради моего первого внука мне следовало бы больше постараться. Ради Люси мне следовало бы больше постараться.

Значит, сегодня я постараюсь.

Я снова стучу в дверь, хотя в глубине души мне хочется вернуться в машину и уехать домой. Но что тогда делать с курицей? Я с сомнением смотрю на нее, сырую и тяжелую в синем пластиковом пакете. Люси, вероятно, дремлет или отдыхает, пока ребенок спит. Если ребенок спит. По словам Олли, Арчи с самого рождения не сомкнул глаз. Патронажная медсестра сказала, что у него колики. Меньше всего в такой ситуации Люси хотелось бы, чтобы неожиданно объявилась свекровь.

Следовало бы убраться отсюда со своей курицей.

– Диана?

Я поднимаю глаза. В дверях стоит Люси, одетая в серый спортивный костюм и пушистые розовые тапочки. Несмотря на ее быструю улыбку, ясно, что она не рада меня видеть. Арчи лежит у нее на плече и плачет.

– Какой сюрприз, – говорит Люси, смахивая с лица несколько прядей.

– Да. Я… э… просто привезла тебе курицу.

Я сознаю, что это странный подарок, я же не идиотка. Но когда Олли был маленьким, кое-кто принес мне домой курицу, и это был один из самых разумных и полезных подарков, какие я когда-либо получала. Это было до эпохи «Убера» и прочих доставок на дом, в те времена от самой мысли о том, что надо одеваться и брать ребенка с собой в супермаркет, опускались руки. Сегодня я подумала, что, наверное, расскажу Люси эту историю. Ну не знаю… это могло бы стать семейной традицией Гудвинов или чем-то вроде того – приносить курицу женщине, которая недавно родила. Но в данный момент это представляется сущим идиотизмом.

– О… – откликается она. – Ну, может, войдешь?

Я следую за ней в дом, отмечая пятно отрыгнутого молока на плече у Люси и еще одно ниже по спине. Арчи тянет вверх маленькие ручки, и мне хорошо видно его рассерженное личико, а он заводит вой. Милый мальчик.

Гостиная великолепно грязная. На полу валяется пакет, из которого высыпался попкорн, на журнальном столике миска с хлопьями, молоко в которой свернулось. Повсюду разбросаны пакеты детских салфеток, мешки для пеленок и грязная посуда. Я замечаю, что в углу валяется грязный подгузник, свернутый в комок, но не убранный в мешок. От меня требуется все самообладание, чтобы не охнуть.

– Я вчера вечером убиралась, – оправдывается Люси, – но просто… Арчи был так несчастен… у него колики… и у меня просто не было времени…

– Я все сделаю, – говорю я, потому что, правду сказать, не могу больше оставаться в этой грязи ни минуты. Не говоря уже о том, что в отличие от светской беседы в уборке я кое-что смыслю. Кроме того, Арчи явно голоден, и его крик похож на скрежет гвоздей по классной доске. – Садись и покорми ребенка.

– Ну если ты уверена…

– Уверена.

Положив курицу на кухонный стол, я принимаюсь за работу. Сворачиваю и убираю в мешок подгузник и выношу мусор на улицу, затем собираю грязные кружки и тарелки и несу их на кухню. Понятия не имею, как они могут так жить. В последний раз, когда я приезжала (кажется, на день рождения Олли), тут все блестело и сверкало, как в доме из телепередачи, вплоть до цветов, диванных подушек и негромкой музыки. Бедняжка Люси весь день в поте лица трудилась на кухне, готовя самый нелепый вьетнамский банкет. Я предложила просто заказать еду на дом, но Люси настояла. Она сказала, что хочет попробовать какой-то новый рецепт.

Боже ты мой…

Я опустошаю и загружаю посудомоечную машину и уже собираюсь включить ее, когда замечаю кое-что в духовке – полдюжины старых куриных наггетсов. Наггетсы твердые как камень.

В этом вся Люси, думаю я про себя. Пир или голод.

Люси появляется позади меня, когда я вытаскиваю поднос с наггетсами из духовки.

– О! Наверное, это Олли… боже мой… он вечно ставит что-то в духовку, а потом забывает об этом. О нет, дай я.