* * *

Тут, уважаемый читатель, позволь немного прервать повествование и перенестись на некоторое время назад. Но, поверь, всё это делается вынужденно (можно сказать, против воли) и лишь для того, чтобы ты лучше понимал происходящее.

Двадцать семь лет назад или чуть больше того (за точность дат поручиться весьма проблематично) в небольшом селении близ славного города Лупхоллена родился мальчик. Ребёнок был слабенький и болезненный, и то и дело норовил покинуть этот мир по любому поводу. Но, надо отдать должное его родителям, ибо они приложили массу усилий, чтобы пресечь его усилия на корню. Это и понятно, так как после пяти дочерей у отца семейства наконец появился наследник и продолжатель дела – будущий кузнец. Когда же к двум годам малыш окончательно оставил свои попытки умереть от насморка или сенной лихорадки, мальчугану дали звучное имя – Майнстрем.

Но если вы, дорогой читатель, наивно полагаете, что на этом и завершились родительские тревоги, но позвольте развеять ваши чаянья. Всё только начиналось. Теперь рыженький ангелок с упорством одержимого занялся поисками самых изощрённых способов членовредительства (в основном, себя самого, но иной раз перепадало и окружающим). Он поистине мастерски мог разбить себе лоб о глиняную чашку (без какого-либо ущерба для последней) или повиснуть вверх тормашками на колодезном журавле. Из шумной ватаги ребятишек, играющих в поле, именно его бодала самая флегматичная корова стада; а единственная пчела, не известно каким образом попавшая в банку варенья, непременно оказывалась в его ложке. Что же касается таких обычных для детей синяков, шишек, царапин и ссадин, то они появлялись на теле ребёнка с завидной регулярностью и постоянством. За сим в серьёз просто не принимались.

Родители относили все злоключения на счёт чудного нрава Майнстрема. Мальчик сызмальства отличался рассеянностью и неуклюжестью: он начисто забывал все родительские предостережения: мог схватиться за горячий котёл или пораниться столовым ножом, занозить палец деревянной ложкой или провалиться в приоткрытый погреб.

Но пришло время начинать обучение ремеслу и отец, вздохнув обречённо, взял мальчишку с собой в кузню. Вот уж где смог он развернуться на славу! Отбитым пальцам не было счёту. И, возможно, смирись батюшка раньше, но… Оставленный однажды у кузнечного горна в одиночестве, Майнстрем так увлёкся наблюдением за игрой огня и искр, что совершенно не обратил внимания на то, как разгорается деревянная половица, а за ней и стена. От стены занялась вся кузница, огонь перекинулся на крышу дома. Парень и сам наверняка погиб бы, если бы не расторопность его батюшки, который, впрочем, в первые минуты готов был сам довершить то, что не успела сделать падающая балка. А Майнстрем… в тот злополучный вечер он и сложил свои первые стихотворные строки, которые прочёл собравшейся на пепелище в чём мать родила семье немедленно. Тогда-то матушка Майнстрема и отправила его в город (от отца и от греха подальше).

Для юноши началась новая жизнь. Его успехам можно было лишь позавидовать, поскольку он проявил изрядный талант к науке, а преподаватели прочили ему большое и славное будущее в стенах университета. Но всё было бы не так любопытно, если бы речь шла о каком-то другом студенте. Мы же, уважаемый читатель, не должны забывать, что повествование наше посвящено господину Майнстрему Щековских.

Итак, юноша с головой окунулся в развесёлую студенческую жизнь с её забавами, шумными пирушками и прелестными барышнями. Но господин Щековских не был бы собой, если бы и тут не ухитрился всё испортить. В те времена он с завидной регулярностью посещал заведение, именуемое «Голодный селезень». Но не дешёвая еда и хмельное пиво манили его. Нет. Прелестная разносчица Беатрикс, с её светленькими локонами и румяными щёчками занимала все его мысли. И вот однажды, желая понравиться упомянутой особе, Майнстрем был так неосторожен со словами, что умудрился не только сделать витиеватый комплимент девице, но и как бы невзначай обидеть самых именитых магистров университета. Возможно, любому другому студенту это и сошло бы с рук, но ведь мы говорим не о ком угодно, а именно о господине Щековских! Доподлинно не известно, расслышала ли прекрасная разносчица комплименты юноши, но вот о чём говорить можно с полным знанием дела, так это о том, что их по достоинству оценили упомянутые магистры. На следующее же утро Майнстрем Щековских был исключён из университета.

О возвращении домой и речи быть не могло и дело даже не в гневе отца. Попросту возвращаться было некуда (семья ютилась у многочисленных родственников). Тогда-то и оценил Майнстрем всю силу родственных связей. Его кузен Хемиш в то время был удачно пристроен на королевскую службу в должности стражника. И дела его шли весьма неплохо, пока… Словом, несостоявшийся магистр изящной словесности перешёл на службу его Величества Федерика Отважного.

И вот, около года назад (тут уж мы можем говорить более-менее определённо) незадачливому стражнику довелось (не по своей отметим воле) принять некоторое участие в судьбе принцессы Флоримель. В награду же уже упомянутый выше кузен испросил милости её Высочества на возвращение Майнстрема в лоно науки. Конечно, Хемиш сделал это руководствуясь исключительно благими побуждениями (не известно, правда, о чём тот беспокоился больше, о судьбе кузена или о сохранности новой кузницы, предшественницу которой спалил будущий магистр), однако с этого дня начался отсчёт новым злоключениям Майнстрема.

Но, справедливости ради, скажем, что несчастия магистра проистекали в основном из его собственной несдержанности. Так, принимая почётную должность из рук самой принцессы Флоримель, Майнстрем не упустил-таки случая уязвить самолюбивую напыщенность некоторых видных магистров университета, откуда, как мы уже говорили ранее, был изгнан за свои вероломные взгляды.

И вот, когда в парадной зале дворца её высочество вручала Майнстрему Щековских почётный титул магистра изящной словесности, он не придумал ничего лучше, как сказать, что надеется найти в лице принцессы не только покровителя наук, но и соратника в борьбе за право барышень получать образование наравне с молодыми людьми.

Нечего и говорить о том, что магистры и в первую очередь Триангулюр Эксесс, сжимая кулаки в беззвучном негодовании, вынуждены были согласиться. И тогда Майнстрем совершил роковую ошибку. Не умея остановиться во время, он вызвался стать первым магистром, кто примет на свой курс благородных девиц. Это была фатальная ошибка, расплачиваться за которую магистру предстояло дважды в неделю, по средам и пятницам. Сегодня была среда.

* * *

– Приветствую вас.

Ответа не последовало, вместо этого первые ряды начали спешно прятать в многочисленных складках юбок зеркала, гребешки и флакончики самых разных форм и размеров, о назначении которых свидетельствовало удушливое облако разнообразных ароматов. Последние же ряды не отреагировали на появление магистра вовсе и продолжали беседовать, изредка обмахиваясь веерами всевозможных цветов и фасонов.

– Здравствуйте! – сказал магистр несколько громче и смог наблюдать, как в движение пришли средние ряды.

– Итак, мы начинаем! – Майнстрем уже привык к тому, что последние ряды включались в работу только к середине его выступления (если, конечно вообще включались!).

– Сегодня мы будем говорить о таком искусстве словесности, как риторика. Осмелюсь предположить, что само это слово мало что скажет вам.

– Ну почему же, магистр? – заулыбался пухлый розовощёкий юноша на первом ряду. – Риторика – одна из древнейших наук, известных просвещённому обществу, ещё древние мужи…

– Достаточно, Пенсбери, – прервал магистр.

– Я Менсбери… – понурился студент.

Майнстрем до сих пор не был уверен, что не совершил очередной фатальной ошибки, когда принял на свой курс этого выскочку. Менсбери буквально заваливал магистра вопросами, ответить на которые тот нередко и сам затруднялся. Однако присутствие молодого человека вселяло в магистра некоторую уверенность, поскольку избавляло от неловкости, неизбежно возникавшей, когда Майнстрем появлялся на собственных лекциях, в аудитории, полной барышень.