Зло нахмурившись, тот, тем ни менее, повиновался, поставив перед Духовладом ведро, а после положив рядом мешок. Под жадные взгляды крестьян, Духовлад с Далибором утолили жажду, набирая воду из ведра в сложенные ладони, после чего передали ведро им. Тут же Духовлад взял в руки мешок, и по одному разложил сухари на пять равных частей, передав потом по одной части каждому из работников. Будка наполнилась дружным хрустом пережёвываемых сухарей. Эти, кислые от плесени, куски сухого хлеба, казались изголодавшимся работникам вкуснейшим угощением. Хоть как-то утолив голод, они стали готовиться ко сну, пытаясь поудобнее устроиться на жёстком деревянном полу тесной будки.

Утром работники проснулись от шума, сопровождавшего сбор обоза в дорогу. Повсюду слышались окрики наёмников, занимающих свои места в колонне, по очереди начинали движение тяжелогружёные телеги, нарушая лесную тишину протяжным скрипом. Наконец тронулась и будка с работниками. Духовлад вновь сел под стенкой. Рёбра ныли от сна на голом дереве, а брюшные мышцы болели от вчерашних «посещений» обозлённого на Духовлада наёмника. Но это были сущие мелочи, по сравнению с болью, которая сопровождала утренние подъёмы молодого бойца, после немилосердных избиений деревянными мечами в учебных поединках, когда он только начал приходить на арену, и Военег ещё не учил его владеть оружием. Вспомнив это, он в душе презрительно посмеялся над своим теперешним состоянием. Спустя некоторое время, за решёткой снова замелькала ехидная рожа наёмника, который снова принялся за своё.

Потянулись длинные, однотипные дни, в унылом течении которых, Духовлад уже начал рассматривать посещения наёмника, как развлечение, причём стал ощущать от них ещё и пользу: его движения становились всё чётче, с каждым разом улучшалась реакция и, понемногу, он сам стал управлять действиями агрессора. Он даже видел возможность убить дурочка его же копьём, но не хотел привлекать к себе внимания, хотя помнил и постоянно обдумывал это. Пока отсутствовал наёмник, которого Духовлад про себя называл «тренировочным снаряжением», он общался с Далибором. Делясь рассказами о своей прежней жизни, молодые люди быстро сдружились. Иногда, правда, до Далибора сложно было донести суть какой-либо истории, из-за его бесцветного, исключительно чёрно-белого восприятия мира, но выдержанного Духовлада это даже забавляло. Он со спокойной улыбкой пережидал бурные, возмущённые возражения своего товарища и, когда они утихали, начинал по полочкам раскладывать ситуацию, показывая собеседнику тупиковую безысходность его позиции. Неопытному Далибору, не видевшему настоящей, суровой жизни, пока он не попал в обоз, нечего было возразить кое-что повидавшему Духовладу. Он замолкал, тем ни менее горделиво показывая собеседнику, что не согласен с ним. Эта незрелая гордыня весьма веселила Духовлада, который чувствовал себя так, как будто у него внезапно появился младший брат.

Прошло уже несколько недель в пути. Духовлад как раз развлекал своего постоянного посетителя, который, обильно истекая потом, оголтело пытался ткнуть его древком копья в рёбра или в лицо, как вдруг, со стороны головы обоза, донёсся непонятный шум, и послышались неразборчивые крики.

Наёмник замер в недоумении и, приподнявшись в седле, вглядывался в сторону начала обоза, пытаясь понять, что именно там происходит, при этом, забыв вытащить древко копья из будки. Духовлад сразу обратил на это внимание, но пока ничего не предпринимал, тоже вслушиваясь в происходящее. Шум и крики быстро приближались к хвосту обоза и, наконец, чей-то крик прозвучал уже вполне разборчиво:

– Разбои! Спасайтесь! Разбои!..

Услышав это, Духовлад мгновенно схватил древко копья обеими руками, и потянул на себя. Наёмник, опомнившийся от того, что копьё стало выскальзывать из его рук, успел крепко ухватить его только возле самого наконечника, и тоже стал тянуть его на себя изо всех сил, сперепугу упустив из вида опасное положение копья, направленного теперь наконечником ему в грудь. Духовлад тут же сделал выпад, лишь слегка подправив направление удара, а пытавшийся освободить своё оружие наёмник, только усилил этот удар. Копьё воткнулось ему в самое основание шеи, не защищённой кожаным нагрудником. Намник выпустил из рук древко, и с предсмертным хрипом вывалился из седла. Его испуганная лошадь галопом затерялась в чаще леса, волоча за собой тело наездника, нога которого застряла в стремени. Копьё никак нельзя было втянуть в маленькую будку целиком, да и Духовлад рассудил, что в такой ситуации выгоднее иметь оружие, которое до поры можно спрятать в рукав. Он сразу же втащил копьё в будку насколько это было возможно. Уперев его наконечником в угол между полом и стенкой, тупой край копья оставил лежать на окне противоположной стенки, и с максимальным усилием напрыгнул обеими ногами на древко у самого наконечника. Отломанный наконечник со звоном покатился по полу будки. Осознав, что Духовлад пытается вооружиться, старший крестьянин в ужасе бросился к наконечнику, крича:

– Выбрось его! Всех нас погубишь!

Далибор сразу же его перехватил, и толкнул на остальных крестьян. Трое перепуганных земледельцев сбились в кучу, запутавшись друг в друге. Духовлад бросил на землю ненужное древко и, быстро подняв наконечник, направил его на крестьян.

– Кто хочет умереть первым?! – злобно процедил он сквозь зубы.

Все трое в ужасе вжались в стену, истово моля Ису о милости.

– Если кто-то откроет дверь, держись у меня за спиной – глубоко дыша, сказал Духовлад Далибору, пряча наконечник в рукав рубахи.

Тот согласно закивал, закусив нижнюю губу, дабы скрыть её дрожь. Они присели на корточки, внимательно прислушиваясь к происходящему снаружи. Там царил полный хаос: крики людей, звон оружия, топот ног, ржание напуганных лошадей – всё это рисовало в воображении самые ужасные картины, леденящие душу своей жестокостью. Вдруг кто-то начал возиться со щеколдой, запиравшей снаружи дверь будки. Духовлад приготовился атаковать кого бы то ни было. Но тут за решёткой возникла чумазая рожа с всклокоченной шевелюрой и злыми, выпученными глазами. Мельком оглядев работников, находящихся внутри, её обладатель нервно закричал, очевидно обращаясь к тому, кто пытался открыть дверь:

– Не возись! Здесь только несколько голодранцев!

Возня возле двери прекратилась, и работники снова стали ожидать своей судьбы, вслушиваясь в происходящее.

***

Только один человек в обозе оставался спокоен. Он сидел в своей роскошной повозке и наблюдал за Сбыней и Здебором, сидящими напротив, в ужасе переглядываясь. Никто из разбойников, под страхом лютой смерти, даже близко не подходил к этой повозке, как, впрочем, и остановившейся сразу за ней, грузовой телеге, так как и на повозке, и на телеге, был нарисован герб владельца – отпечаток медвежьей лапы на круглом щите. Когда звон оружия понемногу затих, снаружи, совсем рядом с повозкой послышался голос:

– Брат! Всё закончилось, можешь выходить!

Человек в рунейском халате спокойно поднялся и, открыв дверцу, вышел из повозки. Сквозь проём открытой дверцы за ним с ужасом наблюдали Сбыня со Здебором. Вокруг повозки толпились разбойники. Большинство из них были не ухожены, и одеты, как попало. Впрочем, и вооружены были похожим образом, но некоторые (очевидно наделённые в этой среде властными полномочиями) выглядели прилично, и имели достаточно дорогую амуницию. Человек в рунейском халате, раскрыв руки для объятий, направился к разбойнику, стоящему впереди всех, носившему дорогую, красиво блестевшую на солнце, кольчугу, просторные, ярко-красные штаны и сапоги из рыжей кожи. Они тепло и радушно обнялись. Черты лиц этих людей были очень схожи, выдавая их кровное родство, хоть разбойник был гораздо более крепкого телосложения. Но что действительно сильно отличало их друг от друга, это глаза… Точнее то, что в них читалось. Взгляд человека в халате, излучал проницательность, холодный расчёт и чувство собственного достоинства. В глазах же его брата, виднелись лишь самоуверенность и самодовольство, за которыми недалёкие люди зачастую пытаются скрыть природную умственную обделённость. Выпустив брата из объятий, разбойник с довольной улыбкой заговорил, обращаясь как-бы к своим соратникам: