Никакого отведенного на исповедь времени не хватило бы, чтобы с души Ронана спало это бремя: он приснил человека.

Мэтью не знал, что он – сон.

– Ладно, – сказал Ронан.

Мерзкий запах нарастал; он уже почти заставлял дышать ртом.

– Я…

Внезапно неприятный запах обрел конкретную форму – материализовался Газолин, кабан размером с микроавтобус. Ронана сшибло с ног. Телефон полетел в грязь. Корова взмыла в воздух, и веревка захлопала, как хвост воздушного змея.

Ронан выплюнул все бранные слова, какие знал. Корова с закрытыми глазами, в невинном неведении, медленно летела к солнцу.

– Бензопила! – закричал Ронан, хотя не сразу понял, какие слова должны за этим последовать. – Крек!

Бензопила вылетела из сарая, описала круг и радостно каркнула:

– Керау!

– Нет! – Ронан указал на корову, которая парила на уровне крыши. – Крек!

Бензопила устремилась вверх и облетела поднимающуюся корову, с любопытством глядя на нее. Судя по всему, ей очень нравилась эта веселая игра. Какая прекрасная корова, какое сильное решение она приняла сегодня утром, как здорово, что она тоже поднялась в воздух. Издав несколько ликующих криков, Бензопила подлетела ближе, потом описала круг в другую сторону…

– Принеси мне крек! Я дам тебе печеньку! Жрать! Мясо! – Ронан предлагал весь возможный арсенал угощений. – Пирожок! Сыр!

Корова и птица становились все меньше.

– Мусор! – в отчаянии предложил Ронан – единственное, что Бензопиле всегда страстно хотелось и было нельзя.

Бензопила схватилась когтями за бечевку.

На мгновение Ронан испугался, что летающее одеяло окажется тяжелее ворона. Но затем Бензопила устремилась вперед и потянула, хлопая крыльями с чуть бóльшим напряжением, чем обычно. Ронан протянул руку в знак поддержки. Он пережил несколько неприятных секунд в самом конце, когда испугался, что она отпустит бечевку раньше, чем он за нее возьмется – Бензопила любила сачковать – но тут веревка оказалась у него в руке, и он втянул корову в сарай.

Достав нож, Ронан срезал одеяло с коровы. Она упала с высоты нескольких сантиметров на земляной пол.

И тогда наконец он позволил себе облегченно вздохнуть.

Ронан перевел дух и сбросил крышку с металлического мусорного бака, исполняя обещание, данное Бензопиле, а затем подобрал упавший телефон. На экране по-прежнему отражался номер звонящего с подписью «Баклан Линч».

Ронан поднес телефон к уху.

– Ты еще там? Я…

– Не желаю знать, – перебил Диклан. – Приезжай, когда сможешь.

Диклан Линч был лжецом.

Он лгал всю жизнь. Ложь давалась ему легко, непринужденно, инстинктивно. Где работает твой отец? Летом продает дорогие спортивные машины, а зимой страховку. Он анестезиолог. Занимается финансовым консультированием при разводах. Работает рекламщиком в международных компаниях англоязычного сектора. Служит в ФБР. Где он познакомился с твоей мамой? Они вместе учились в старшей школе. Их познакомили друзья. Она сфотографировала его на сельскохозяйственной ярмарке – сказала, что хочет сохранить эту улыбку навсегда. Почему Ронан не хочет на вечеринку с ночевкой? Он ходит во сне. Однажды он вышел на дорогу, и папе пришлось убеждать водителя, который едва-едва успел затормозить, что Ронан правда его сын. Отчего умерла твоя мать? Кровоизлияние в мозг. Редкое генетическое заболевание. Передается от матери к дочери – хорошо, что у Авроры рождались только сыновья. Как поживаешь? Хорошо. Неплохо. Замечательно.

Правда была хуже. Она напоминала закрытый гроб на похоронах, где присутствовали ее отчужденные родственники – Ложь, Безопасность и Секреты.

Диклан лгал всем. Возлюбленным, друзьям, братьям.

Ну…

Чаще он просто не говорил правду.

– Здесь всегда так хорошо, – сказал Мэтью, когда вылез из машины, и под ботинками у него захрустел гравий.

Братья находились на вирджинской стороне национального парка Грейт-Фоллз, всего в нескольких милях от дома Диклана. Здесь можно было совершить приятную прогулку по историческому каналу и посмотреть, как Потомак задерживает дыхание и прыгает с семидесятифутового карниза, а потом, деловито бурля, утекает из Западной Вирджинии в Атлантический океан. Небо висело низко над головами, хмурое, серое, оттеняя осенние краски. В воздухе стоял ностальгический дымный запах мертвых дубовых листьев. Было красиво, особенно если ты приехал сюда впервые.

Диклан бывал тут очень много раз.

– Мне нравится сюда ездить, – соврал он.

– Ежегодный карнавал, – сказал Ронан, захлопнув пассажирскую дверцу.

Его девиз гласил: «Зачем закрыть, если можно хлопнуть». Гарвардское фиаско погрузило его в бездну уныния. Не всегда было легко определить, насколько плохое у Ронана настроение, но Диклан стал своего рода знатоком настроений брата. Если он хлопал дверцей, это значило, что его сердце еще качает кровь. Тишина означала опасность, медленно точившую вены. Сначала Диклан боялся мысли о Ронане, переехавшем в Кембридж. Теперь он боялся Ронана, который не смог уехать.

Он подумал: черт возьми, стольких вещей приходится бояться.

– Моя машина ничего тебе не сделала, – спокойно произнес Диклан, закрывая дверцу со своей стороны. – Мэтью, пакет.

Мэтью достал пакет с буррито. У него было превосходное настроение. Он всегда, конечно, бурлил энергией – это и значило быть Мэтью – но еще веселей ему становилось, когда его брали в Грейт-Фоллз. Он ездил бы сюда каждый день, если бы мог – Диклан выяснил это летом. Он серьезно взялся за роль опекуна. Он читал статьи о дисциплине, мотивации, поддержке. Он устанавливал комендантский час, проводил в жизнь последствия непослушания, был, скорее, советчиком, чем другом. Раз Диклан стал официальным опекуном, больше он не мог быть просто братом. Он должен был стать Законом. Иными словами, Диклан держал себя довольно строго с Ронаном после смерти родителей. А с Мэтью… что ж, Мэтью был так счастлив, что Диклан предпочел бы просто не нарушать баланс – любой ценой. Тем летом, впрочем, Мэтью просился в парк каждый день, пока старшему брату не пришлось впервые ему отказать.

Диклану казалось, что до сих пор он расстраивался из-за того разговора сильнее, чем Мэтью.

– Дай мне буррито, – потребовал Ронан. – Я такой голодный, что готов съесть ее дважды.

Диклану было ясно, что Ронан совершенно не в настроении шутить. Но средний Линч тоже сделал бы что угодно, лишь бы Мэтью был счастлив.

И это сработало. Мэтью залился искренним заразительным смехом, хлопая ладонью по своей безобразной шляпе. У него был чудовищный вкус. Из-за таких, как Мэтью, и придумали школьную форму.

– Моя туристическая шляпа, – сказал он, как будто ровная и чистая тропа могла быть предназначена для чего-то более серьезного, чем прогулка.

И они пошли. Они поели – во всяком случае, Ронан и Мэтью. Ронан – большими жадными кусками, Мэтью – с едва скрываемым восторгом ребенка на Рождество. Диклан оставил свою порцию нетронутой, потому что не прихватил с собой лекарство, а желудок у него, как всегда, болел. Тишину нарушали только шаги и постоянный шум водопада. Сырые желтые листья срывались с ветвей там и сям в гуще леса. Лужи на тропинке иногда дрожали, как будто в них падал дождь, хотя погода стояла ясная. Здесь было дико. Укромно.

Диклан осторожно затронул насущную тему.

– Учителя говорят, ты сидел на крыше.

– Ага, – бодро отозвался Мэтью.

– Матерь Божья, Ронан, прожуй, иначе подавишься! – и Диклан снова обратился к Мэтью: – Они сказали, ты смотрел на реку.

– Ага, – повторил Мэтью.

Тут вмешался Ронан.

– Реку с крыши не видно, Мэтью.

Мэтью рассмеялся, как будто услышал шутку.

– Ага.

Диклан не рисковал слишком глубоко исследовать причины загадочного влечения Мэтью к реке, поскольку это могло навести брата на мысли о своем происхождении. Почему Диклан молчал? Потому что родители воспитали Мэтью человеком, и казалось жестоким теперь лишить его этого. Потому что Диклан мог справиться лишь с одним братом в кризисе. Потому что он так хорошо натренировался хранить секреты, что секретом было буквально всё – пока ему не доказывали обратное или пока это у него не крали.