– Если вам, делать нечего и вы пришли сюда на внучку Лясевны посмотреть,  я тогда  спать пошла! – и хлопнула дверью так, что со стен посыпалась труха.

Народ заволновался, но с места не сдвинулся.

 –Ладно, народ, коли нет никого в очереди я пошла, – сказала я и открыла дверь магазина.

Людка  сидела за кассой, обхватив голову руками. Пахло перегаром. В магазине тускло светила лампочка.

– Здравствуй, Люда.

 –И тебе не хворать, – Людка подняла на меня мутные глаза. – Говори чего, да я и вправду магазин закрою, назло баранам этим.

В доме еды не было никакой, поэтому я основательно закупилась. Крупы, консервы, чай, хлеб, мука, масло.

Рассчиталась, и не задавая лишних вопросов, пошла домой.

– Ты это, – Людка дохнула перегаром, – прости их. Умом все тронулись после смерти Ляксевны. Заходи если, чо. Хорошая она баба была.

– Спасибо, Люда.

Я вышла из магазина. Люди насторожённо смотрели на меня и не двигались с места.

Дома отыскав старые кастрюли и ещё кое-чего из посуды в сенях, я приготовила обед, накормила кота и себя с Веней. Ну, Веня, как жилец не обременителен – запахом питайся сколько хочешь.

Он, выслушав рассказ о походе в магазин, сказал:

 –Вот! А я тебе чего говорил!  Надо выяснить – кто напакостил.

Пара дней прошли вполне спокойно. На улицах меня обходили, как заразную, никто не здоровался и не отвечал на приветствия. Я приводила дом в порядок; мыла, чистила, разыскивала вещи на чердаке и в сенях.  Спать устроилась на печи.

На девять дней никто не пришёл. Хотя я и попыталась пригласить бабу Нюру, тётю Шуру и ещё кое-кого из соседей. Они не отвечали на мои вопросы, просто смотрели,  мимо меня в пустоту, словно я прозрачная.

Я настряпала пирогов, сходила на кладбище, и мы тихо посидели втроём: я, кот и Веня.  А ночью я проснулась от истошных воплей Капитона.  Сначала и не разобрала, что случилось,  но с перепугу свались с печи, сильно стукнувшись локтем. Из-под двери тоненькой струйкой просачивался дым.  Я рванула дверь, в сенях полыхало. Двери в дом были выворочены с петлями и валялись в снегу.

Я схватила вёдра с водой, стоявшие у печи, плеснула  в огонь, но лишь слегка прибила. Кот метался и орал как сумасшедший.

– Тихо ты! – шикнула я на Капитона и поддала ему, чтобы не путался под ногами.

Накинула на себя старый тулуп, закрыла лицо рукавом и бросилась через полыхающие сени на улицу.  Старой, обломанной деревянной лопатой стала кидать снег в сени, пытаясь затушить огонь.  Потушить получилось довольно быстро. Огонь ещё как следует не занялся.

Закидав огонь, я включила свет и обследовала дом. Вывороченные толстенные двери, валялись у дома. В сенях пахло горелым, но пострадал только потолок и старый коврик. Кто-то накидал сена и поджёг его. Если бы не истерика Капитона, я вполне бы могла сначала угореть в дыму, а потом сгореть вместе с домом.

Я взяла Капитона на руки и успокоительно почесала за ухом:

– Ты настоящий герой! Спас нас от верной смерти!

Кот успокоился и замурчал.

– А вот Веня решил нас бросить! – разозлилась на домового.  – Где его носит?

Тут до меня дошёл весь ужас ситуации, я стояла с котом на руках, в разворованном и подожжённом доме, никому не нужная. И кому–то очень мешающая в деревне. Колени предательски затряслись, и я разозлилась. Да, что это!  За последние дни я только и делаю, что плачу и боюсь!

– Вас нельзя оставить на пару часов! – пробасил Веня, появляясь у меня за спиной.

От неожиданности я выронила кота, Капитон упал на пол и очень разозлился.

– Что случилось? – не обращая внимания на шипение Капитона, Веня басил мне в ухо.

– Капитон геройски спас меня от поджога.  А вот где ты был?

 –Ну, – Веня замялся, – домовые тоже люди…

 –Ага, – согласилась я. – Мы на осадном положении, поэтому «тоже люди» отменяются.

– Да понял я, – обиделся Веня.

На следующий день вся деревня пришла посмотреть на неудавшийся пожар. Стояли, кивали головой, переговаривались. Как только я показывалась в окне, или выходила из дому, все отворачивались и быстро расходились.

Для меня это было не привычно. Как бы ни ругались соседи из-за козы, поевшей капусту,  как бы не перемывали кости друг другу из-за  какой-нибудь ерунды, в деревне все приходят на выручку в случае беды. Как с бабушкой.  Собрали деньги, похоронили, поминки справили. Только вот потом… потом словно порчу кто навёл.

Я пыталась вернуть деньги соседям – меня в упор не видели. Шарахались, как от чумной.  Может и правда, порча?

– Так, ить вполне возможно, – откликнулся на мои мысли Веня. – Кому-то Лизавета Ляксевна поперёк горла стала. Надо пристальней присмотреться к людям.

– Вот скажи, – я посмотрела на Веню, задумчиво чесавшего седую бороду, – лечиться все ходили к бабушке?

– Да,  – Веня отвлёкся от бороды.

– Может кто–то в последнее время перестал?

– Да нет, – раздумчиво протянул Веня. – Я, конечно, не всё время туточки сидел, понимаешь…

– Понимаю, – хмыкнула я, вспомнив, что домовые тоже люди. – Личную жизнь устраивал?

– А что? – рассердился Веня. – Я что, права не имею?

– Ладно, – примирительно махнула я рукой, – кто-то новый в деревне появился?

– Нет.

– А докторица, что скандал устраивала? – допытывалась я.

Теперь-то и узнать не у кого. Раньше зашла к бабе Нюре, она тебе всё про всех и рассказала. А теперь?

– Та то… – пожал плечами Веня, – давно уехала. Только три года оттрубила отработки после института и уехала.

– А сейчас кто? – я побарабанила пальцами по макушке Капитона, неудачно устроившегося поспать у меня на коленях. – Слушай, может с Людкой поговорить? Она единственная со мной разговаривает!

– Сейчас внучка тёти Шуры докторицей работает. Недавно вернулась из города. Но тётя Шура перед самой смертью Лизаветы Ляксевны приходила с болячкой своей. И внучку приводила, та всё у бабушки твоей поучиться хотела. Любознательная такая… всё про травки спрашивала. Людка, она пропойца, – безнадёжно махнул на меня Веня.

Но я всё ж решила попытать счастья. Пришла в магазин к закрытию. Людка уже и ставни на замок закрыла, я в последнюю минуту заскочила. Людка покосилась на меня, но спросила:

– Чего тебе? Хлеба?

– Хлеба, – я не стала перечить. – Люда, что случилась на поминках у бабушки?

– А я почём знаю? – она шлёпнула буханку на прилавок.

Посмотрела на меня, как я покорно выкладываю деньги.

– Не знаю я, – смилостивилась Людка, – пьяная была. Здесь лежала, – она мотнула головой в сторону подсобки.  – Мужик меня бросил. К молодухе ушёл. Я и напилась.

Она помолчала, потом продолжила:

– Бабушка твоя всё меня уговаривала к ней прийти, полечиться от спиртного. А зачем? – она посмотрела на меня мутными глазами. – Зачем лечиться? Я эту жизнь едва-едва пьяная-то выношу! А как трезвыми глазами посмотрю, так сразу в петлю полезу! А это грех, – серьёзно сказала Люда.

– Эх, не понимаю я, что случилось. Народ от меня шарахается. Говорить не говорят.  Из дома всё подчистую вынесли!  –  я махнула рукой, на охнувшую Людку. – Да и бог с ними.  Но ведь ночью–то меня спалить решил кто–то вместе с домом!

– Да, – Люда пожала плечами, – гнилой народишко.  Знаешь, – она усмехнулась, – они ж меня за человека не считают, все при мне говорят, я послушаю. Заходи дня через два. Может, кто проговорится.

– Спасибо тебе, Люда.

Выйдя из магазина, я в темноте побрела домой.  Из окон домов пробивался свет – вот и всё освещение улиц.  К вечеру поднялся ветер. На улице никого не было, все попрятались от пронизывающего ветра по домам.  Даже собаки забились, не было слышно обычного ленивого брехания.

Я услышала, как Людка навесила засов на магазинную дверь и защёлкнула старинный амбарный замок.  Оглянулась и махнула ей на прощанье рукой, она махнула в ответ и пошла на другой конец деревни, к своей развалюшке избе. Единственный человек в деревне, кто со мной разговаривает – пропойца Людка.  Странно. Мы раньше и не общались с ней почти.