Я кинула рюкзак на сидение и устроилась подальше от старушек и девчонки. Разговаривать совсем не хотелось. Хватила сумасшедшей кассирши с тряпочными завязками на косах.

Девчонка всю дорогу пыталась со мной разговаривать. Она ехала в город впервые, волновалась и старалась узнать о городе всё, чтобы не опростоволоситься. Когда я призналась ей, что сама из деревни, но не сказала, что пять лет училась в университете, чтобы опять уехать в глушь, она расстроилась и отстала от меня.  Старушки всю дорогу болтали и не обращая внимания на нас. Но потом, проголодались, открыли свои сумки, заполнив весь ПАЗик запахами еды. Разложили продукты на сидении напротив, накрыв его старенькой скатёркой, ехали, видно, не впервые и подготовились со всем старанием. Потом одна, кряхтя и переваливаясь, вылезла и подошла к водителю.

– Сынок, пойдём, покушаем, – старушка похлопала его по плечу.

Парень только этого и ждал. Видимо, тоже, не первый раз ехал с бабушками. Остановил автобус, не глуша двигателя, в морозы в наших краях технику вообще не выключают, гоняют сутками, выскочил из кабины. Все знают: если заглох – то замёрз, наверняка.

 Потом бабушка пригласила меня и девчонку.  Я поупиралась, но старушка отказов не слышала просто взяла меня за руку, как маленькую и привела. Рука у неё была сухая и морщинистая, как у моей бабушки. И я не смогла отказаться. Старалась не плакать, хлюпая носом. На кожаном растрескавшемся сидении старушки разложили стряпню, картошку и курицу. Еды было приготовлено на роту голодных солдат.  На улице быстро темнело, под потолком горела тусклая лампочка, печка грела и было даже уютно в старом ПАЗике.

Бабушки ехали к внукам в город. Они показали всем истрёпанные фотографии внуков, тыкая пальцами в малышей и ребят постарше, и рассказывали. Эта процедура проходила, видимо, тоже постоянно, потому что водитель знал, кого и как звать и с любопытством спрашивал. Особенно интересовался внучкой одной из старушек. Она хитро улыбнулась и погрозила ему пальцем.

– Мала ещё женихаться! – строго сказала бабушка и спрятала фотографии.

– Пятнадцать! – не сдавался водитель. – Ты сама то, анеква, во сколько лет замуж вышла?

– Какая я тебе бабушка! – усмехнулась старушка. – Бабушкой я тебе буду, когда ты на моей внучке женишься!  – она вздохнула и похлопала его по руке. – Не грусти парень!  Поехали уже, а то скоро лопнешь от моих булок!

Водитель нахмурился и пошёл в кабину. Старушки, складывая пирожки и булки, вздыхали, какая нетерпеливая молодёжь пошла! Всё и сразу давай!

– Ты не печалься, – сказала одна из бабушек, и  вручила мне пакет с едой. – Тебе долго ехать ещё, бери, бери!

Я отказываться не стала. Засунула пирожки и булки в рюкзак, ехать мне ещё долго. Ночью приедем в город, там бы на проходящий до Перми. А из Перми электричкой до Розепино. А там, там лучше не думать.

В поезд я села ночью. Тихо пробралась по плацкарту, между свисающих простынёй и торчащих ног  до своего места. Напротив меня спала маленькая старушка. Как сговорились. Всю дорогу бабушки. От этого плакать ещё больше хочется. Я села, уткнулась носом в прохладное окно и смотрела, пока не слиплись глаза на мелькавшие за окном станции, столбы и сугробы. Потом забралась под влажную простыню и заснула.

Утром проснулась от взгляда. Бабушка сидела напротив и непрерывно смотрела на меня.

– Проснулась! – обрадовалась она. – Давай, завтракать пора.

Она засуетилась, доставая из болоньевой сумки, сшитой из отслужившего зонтика, пакетики с едой. Яйца, сваренные вкрутую, бутерброды, шанежки. Шуршала и обстоятельно раскладывала это на столе.

– Давайте я чай принесу! – спохватилась я и побежала в начало вагона к титану за кипятком.

Потом тоже выложила из рюкзака пироги и булки, подаренные мне старушками из автобуса.

– Сама стряпала? – удивлённо и в то же время, хваля меня, сказала бабушка.

Я помотала головой. С полным ртом не разговаривай, это вбито с детства.

– Я вот к внучке ездила, – продолжила она без перерыва. – Она у меня хорошая. Только вот развелась недавно. А мальчонка ещё маленький, помогала я, нянчилась.

– Повезло, – вздохнула я, подумав о неизвестной внучке, к которой ездила бабушка.

– Конечно, – согласилась бабушка, – лучше сейчас расстаться, чем всю жизнь маяться.

Сказать–то  она сказала, но была несогласна.

– Мы вон с дедом по–разному жили, – она вздохнула, – но не разводились. Мы с ним на войне познакомились. Он ушёл сразу после школы воевать и я тоже. Поучилась маленько на медсестру, и на фронт.

Было видно, что бабушке хотелось поговорить. Не слушают дома рассказов её. Не до того. Маленький ребёнок, развод, не до бабушкиных историй.

– А как познакомились? – спросила я.

– Да всё ж просто бывает, – сразу оживилась бабушка. – Ты вот знаешь, – она понизила голос,  – на фронте–то как было… – она опять вздохнула, – всё твердили по радио «а ты записался добровольцем?», плакаты везде висели…– она вздохнула тяжело. – Все наши мальчишки из класса ушли на фронт. И мы, девочки тоже решили.

Бабушка потеребила рукав кофты. Вздохнула ещё раз тяжело, вспоминая девочек и мальчишек из класса.

– Мальчишки-то почти все сгинули. Да и девочки.

Она пригорюнилась, сжалась, словно ссохлась.

– Да, мы с девочками-то тоже пошли. – продолжила бабушка. – Кто в связистки, кто в медсёстры. Почётно это было. Пока уходили на фронт.

Она отпила остывшего чая.

– А на фронте, там по-разному было. Многие к нам относились,  ну, как к распутным девкам. Понимаешь? – она посмотрела на меня прозрачными, почти выцветшими глазами, немного испуганно.

– Нет! – я помотала головой. – Как это? Вы же за Родину воевали!

– Плохо относились, – бабушка испуганно посмотрела на меня, – нельзя только об этом говорить. Да я уж старая стала, не страшно. Особенно плохо было, когда мы вернулись домой, после войны. Подстилками нас обзывали. А ведь я честь свою сберегла!  – в глазах блеснули слёзы. – Подругу мою по санбату, мать из дома выставила. Она домой в деревню вернулась, а мать ей чемодан через неделю собрала и из дома выгнала.

– Нет! – я не верила, что такое возможно.

– Она ко мне приехала в город. Мать ей сказала, что ты меня прости, но у меня ещё двое девок младших, и замуж их не выдать, если ты останешься, про вас, кто с фронта вернулся, дурное говорят. Мы с ней долго скрывали, что на фронте были. Она так плакала, что все документы наградные сожгла.

– А замуж как вышли? – спросила я.

– Да, Коленька любил меня.  Спас он меня, заступился.  Не все думали, что на фронт только пропащие девки идут. Я-то  девушкой замуж за него вышла, – бабушка серьёзно посмотрела на меня.

Я заплакала. От обиды за несправедливость, что у всех есть бабушки. А у меня нет. И, вообще, никого больше нет.  И от обиды за эту бабушку.

– Не плачь, – бабушка забеспокоилась и стала искать по карманам вязаной кофты платок.

Платок оказался за отворотом рукава. Бабушка, ругая себя, что мол старая совсем, памяти нет, принялась как маленькой мне вытирать платком нос и щёки.

– Не плачь. Платок чистый, не волнуйся. Что ты так расстроилась милая? – она сыпала вопросами, не дожидаясь ответа просто чтобы отвлечь меня от слёз.

Я вышла ночью на станции Пермь Вторая. Прошла в продуваемый вокзал, купила билет на электричку до своей деревни Розепино. Сквозняк метался между тускло-серых стен вокзала, становясь всё пронзительней к залу ожидания. До электрички оставалось ещё часа два. Я обняла рюкзак и устроилась на жёстком фанерном сидении подремать.  Но заснуть не удалось. Вокзальная девушка заспанным голосом беспрерывно объявляла о прибытии и убытии поездов и электричек, зевала в микрофон, и читала информацию для пассажиров. По вокзалу бродили пассажиры с озабоченными и хмурыми лицами, и даже не пытались устроиться поспать.  Надеялись выспаться в тепле вагонов, покачиваясь в такт и глядя на проносящиеся за окном деревья.