На холоде боль притуплялась, но Цукаса знал, что она придет позже, даже при том, что Соквон специально не бил по лицу. Сам Цукаса все-таки разбил ему губу, и она почти сразу же начала опухать. Соквон действовал точно и мощно, от каждого удара выбивало воздух, но Цукаса стискивал зубы, чтобы… чтобы не засмеяться или не заорать, разнося эхом голос. Особенно досталось по ребрам и животу, и Цукаса даже не успевал понять, когда Соквон умудрялся доставать его корпус, но с такими длинными руками это было немудрено. Казалось, что они возились долго, хотя на деле прошла всего минута – дальше Соквон его все-таки достал и свалил, прижимая к снегу.

Из-за сугробов Соквон не мог прыгнуть, иначе это произошло бы с самого начала. Цукаса перекатился, оказываясь сверху и с чуть меньшей, чем ему хотелось, силой опуская кулак. Руки онемели от холода, и он почти ничего не чувствовал, только видел, как мотнулась в сторону голова Соквона за секунду до того, как он сам опять хлопнулся спиной в снег. Холод забился за воротник и пробрался через волосы к самой коже, но Цукаса не дергался. Наверное, это и было нужно – его лицо горело от адреналина, и остудить голову было даже необходимо.

– Почти как трахаться, – прошептал Соквон, наваливаясь сверху. – Не настолько, но тоже охуенно.

Он дышал как паровая установка, и даже через собственную куртку и его тяжелое пальто Цукаса чувствовал, как двигались его живот и грудь, набиравшие и выпускавшие воздух.

– Свали с меня, – тихо, но требовательно сказал он. – Дышать не даешь.

– Какой же ты умный, – улыбаясь и капая на него кровью из разбитой губы, продолжил Соквон, и не думавший слезать. – В снегу решил, да? Тут холодно, так что физически не встанет. А если бы встал, я бы выебал тебя прямо сейчас. Несколько раз, честно.

– Свали блять! – приподнимаясь, но тут же опускаясь под грузом напрягшегося сверху тела, крикнул Цукаса. – Сука ненавижу тебя.

– Не страшно, я тебя тоже иногда ненавижу, – ответил Соквон, перемещая руку на его горло и влезая ладонью под воротник, к горячей коже. От прикосновения холодных пальцев Цукаса сжался и задергался, пытаясь сбросить его. – Я бы задушил тебя, я бы своими руками тебя убил. Убил бы прямо сейчас. Потому что мне жить не хочется, понимаешь? Я жить не хочу! Из-за тебя, принцесса, слышишь ты или нет?

Слово «принцесса» прозвучало как ругательство.

– Нахуй свали, – ощущая, как растаявший под воротником снег потек внутрь мерзкой дорожкой, сказал Цукаса.

– Но я не убиваю себя, только потому что после моей смерти ты кому-то другому достанешься, – продолжил Соквон, склоняясь ниже. – Кто-то другой будет твои губы целовать, языком по твоему языку… Кто-то другой будет пальцами тебя изнутри… нет, этого не будет. Ясно? Буду только я.

– Отъебись, сказал.

Соквон почему-то послушался – наверное, потому что Цукаса перестал сопротивляться и полностью расслабился. Он перевалился вначале набок, а потом на спину, укладываясь рядом.

– Мы полетим домой. Я сейчас договорюсь, и у нас будут билеты.

– Я тебе говорил, что если ты что-то сделаешь с другими человеком из-за меня… если сделаешь кого-то инвалидом или убьешь – я больше никогда не буду с тобой трахаться. Кажется, ты забыл, – вполголоса проговорил Цукаса. – Ты, конечно, можешь связать меня или что-то еще придумать, но ничего не будет как до этого. Того, что тебе так нравится, больше не будет.

– Все равно. Пусть так, но ты и с другими не будешь. Я смогу прожить, если мы не будем трахаться, но я буду при этом знать, что никто другой тебя тоже не трогает.

Цукаса ничего не ответил. Зачерпнул снег и бросил, не глядя, на лицо Соквону, чтобы тот размочил и стер кровь. Через минуту поднялся, отряхнулся сколько мог, и пошел к машине. Соквон зашуршал шагами следом.

В автомобиле было тепло – в начале показалось, что даже слишком. Цукаса расстегнул воротник и вдохнул, растекаясь по сидению. Соквон сидел за рулем и больше никуда не отходил.

Они посидели молча какое-то время, а потом Соквон догадался включить печку, одновременно опуская стекло и тут же снимая с панели телефон, который держался на специальной подставке для громкой связи. Он говорил по-японски, видимо, договариваясь с каким-то оператором или еще кем-то. Потом позвонил еще куда-то, теперь уже объяснялся на корейском.

Прямых срочных билетов не было, да и рейс из Саппоро уходил слишком рано, а до второго было слишком долго ждать. Соквон договорился долететь до Кансайского аэропорта, а оттуда пересесть уже до Гимпо. Так они тратили впустую целый час, да еще и теряли время на регистрации и прочей фигне.

– У меня паспорта нет, – сказал Цукаса, поворачиваясь к Соквону. – Куда я без документов?

Соквон покусал губу, поморщился от боли, а потом, решив что-то про себя, кивнул:

– Я поеду к тебе домой и заберу твой паспорт. Закрою тебя в машине на стоянке, а потом вернусь на такси.

– Прекрасно блять. То есть, домой ты мне зайти все равно не дашь?

– Нет.

– Но почему? Мама с Наоко тут совсем…

– Я знаю. Просто не могу тебя сейчас отпустить. Не могу, и все, не спрашивай. Месяц не виделись, даже больше. Думал, с ума сойду. Ты вчера спал за стеной – ты спал, не я. За месяц обдрочился уже, не хочу я больше… я тебя хочу, с тобой. А ты… похер тебе на все.

– А почему мне должно быть не все равно? – нахмурился Цукаса. – Нет, правда, почему это я должен еще беспокоиться?

– Знаешь… тот факт, что ты ничего мне не должен, только усиливает мое желание нахуй запереть тебя под замок и никуда не выпускать.

– Я должен зайти домой, – через некоторое время сказал Цукаса. – Сам. Объясниться с родными, позвонить Таки-куну, взять паспорт. Я вернусь сразу же, тебе даже не нужно выходить из машины.

– Ты боишься за Камитани? – уточнил Соквон. – Все-таки тебе страшно, что я его убью?

– Я не хочу, чтобы ты с ним что-то делал.

– А, так ты не веришь, что я могу его убить?

– Я уже не знаю, чему верить. Просто дай мне зайти домой, а потом я полечу с тобой, куда захочешь.

*

До Кансайского искусственного острова было чуть больше получаса. Цукаса в своей дешевой дутой куртке выглядел как пришелец – среди пассажиров бизнес-класса никто таких вещей не то, что не носил, наверное, не видел даже. Лицо Соквона с припухшей губой тоже выглядело любопытно. Откровенно таращиться никто не стал, но косые взгляды немало позабавили Цукасу, пока они сидели в салоне. Впрочем, гораздо больше его мысли занимали мама и Наоко – они явно не поняли такой поспешности. Хорошо еще, Таки-кун согласился прийти сразу же. Цукаса оставил для него оплату за срочность, вытряхнул из шкафа паспорт и помчался назад – Соквон предупредил, что при необходимости войдет сам, а показывать матери эту разбитую корейскую рожу Цукасе хотелось меньше всего. Он обещал позвонить им из Сеула, а это было только через три часа с учетом формальностей.

В пересменке между рейсами в Кансай-Куко Соквон отвел его в магазин и заставил выбрать куртку, свитер и джинсы, которые не выглядели бы как домашние. Обувь тоже пришлось сменить, хотя в Кансайском регионе было заметно теплее – даже снега не было видно. Не хотелось выбрасывать старую одежду, но девать ее было все равно некуда, так что с ней пришлось расстаться.

Из Кансая они вылетели в Сеул первым же рейсом, и не прошло и двух часов, как приземлились в Гимпо. Оттуда Соквон позвонил в Японию, желая удостовериться, забрал ли рабочий сервиса арендованную «Хонду» с парковки аэропорта в Саппоро, после чего они сели в такси. Соквон назвал свой адрес и взял Цукасу за запястье, словно боясь, что он выскочит из машины. Они почти не разговаривали ни во время перелетов, ни сейчас. Цукаса слишком сильно устал, и его все еще изредка накрывало ощущение нереальности происходившего – хотелось проснуться, увидеть потолок своей родной комнаты и вздохнуть с облегчением.

В квартиру также поднялись в молчании, и уже внутри Цукаса сказал, что пойдет в душ, а потом спать. Ему даже не хотелось есть – только упасть в постель и проспать хотя бы пару часов.