Пятки Кима начали гореть, но он упорно бежал. Раз, два, раз, два…

Конечно, проще спрятаться в квартире, не отвечать на неудобные вопросы, не пытаться никого переубедить в своей честности.

Ким подозревал, что несговорчивость Робина связана и с его нежеланием объясняться с матерью и друзьями. Он боялся их реакции, разочарования, грубых слов в свой адрес, но без них Эли Уильямсу не победить. Ким и попытался бы защитить Робина от этого, но Эли четко сказал, что затягивать нельзя. Он надеялся, что после того, как в игру вступит Эйвери, мнение Робина изменится. Пока же он не имел права рассказывать ему план и ограничился только фразой о том, что на их стороне важный и надежный источник.

Переставляя ноги все быстрее и быстрее, Ким пытался противиться очередной идиотской догадке.

Что, если Робин ему соврал? Что, если вовсе и не детская травма привела его к диверсиям? Что, если было что-то или кто-то еще?

Мотнув головой, Ким остановился за пару метров от торговых палаток, которые активно монтировали продавцы.

В легких жгло, а вязкая слюна мешала глотнуть.

Год назад Ким не решался ходить здесь — его все узнавали в лицо, сопровождали презрительными взглядами, а некоторые даже тыкали ему обвинения в смерти журналистов. Но теперь его история превратилась в хронику, и он перестал быть интересен людям. У Кима по спине пробежал холодок при мысли, что СМИ раскроют местоположение Робина, и уж тогда о нем точно вспомнят.

Хватало того, что об их отношениях уже и так узнали.

***

Лорелайн остановилась у входа в больничное кафе на первом этаже.

Она посмотрела на свое отражение в стеклянной двери и одним движением распустила волосы. Локоны упали на плечи, она помотала головой, чтобы на голове получился небрежный беспорядок. И потянула ручку двери на себя. Больничное кафе представляло собой прямоугольное помещение с кремовыми стенами и плиткой на потолке и полу. Очень светлое, воздушное. За столами и тут и там сидели пациенты с родными. Почти все люди в разноцветной верхней одежде выглядели удрученно. Если они находились здесь, значит, кто-то близкий для них пребывал несколькими этажами выше в этом же здании в руках врачей.

Найдя глазами Фрэнсиса, беззаботно допивавшего кофе за крайним столом, она побрела туда, на ходу снимая рюкзак.

Он кивнул ей в знак приветствия и убрал рюкзак с соседнего стула, чтобы она села. Лорелайн взяла в руки меню — каждый раз она выбирала новое блюдо, будь то яичница или стандартный сэндвич. Еще в первый день она решила, что вычислит лучшее меню для Итана: потом он проснется, и она впечатлит его едой.

— Красная помада, красная футболка, вызывающий вид, — произнес Фрэнсис.

Отложив меню, Лорелайн вспыхнула. Выходит, он все это время пристально ее рассматривал. И на что он намекал? Футболка как футболка. Поверх нее она надела синюю куртку вообще-то.

— Я сегодня встречаюсь со своей бабушкой, — взмахнув рукой, Лорелайн на полпути застряла с оправданиями. — А что такое? Бабушка стремится сделать из меня леди, и я вспомнила об этом перед самым выходом. И у меня есть одна помада, подаренная ею же… И чего уставился?

Усмехнувшись, Фрэнсис вернулся к своему телефону.

Какое-то время Лорелайн безответно пялилась ему в лицо, а потом встала и подошла к стойке, чтобы заказать себе порцию картофеля «айдахо».

Она запоздало пожалела, что разболтала про встречу с бабушкой. Сама по себе она ничего особенного не представляла, но если сложить все мимолетные фразы, брошенные ею… Получалось, что Лорелайн демонстрировала выдающуюся откровенность, в то время как Фрэнсис ничем с ней не делился. Лорелайн рассказывала о своем обучении, о компьютерных пристрастиях, даже о матери-алкоголичке проболталась, хотя на хрена ему такое знать?

А Фрэнсис молчал как партизан.

Дождавшись подноса, она вернулась к нему. Шумно поставила его на стол и манерно улыбнулась.

— Так вы с Итаном… давно враждуете?

Фрэнсис свел брови.

— Что ты об этом знаешь?

Щедро полив свою картошку соусом, Лорелайн взяла нож и вилку в руки и решила блефовать.

— Кое-что.

— Не думаю. Есть вещи, о которых никто не рассказывает.

— Откуда же я тогда знаю, что ты чудовище?

— Что, прости?

Фрэнсис подцепил пальцем кусочек картошки из ее тарелки и бросил себе в рот, он великолепно играл удивление.

— Итан тебя так называл… Куда ты идешь?

Лорелайн умолкла, когда Фрэнсис начал собираться. Спокойно, медленно. В его движениях не оказалось ни грамма нервозности. Он будто мгновенно потерял интерес к этому разговору, вспомнил, что есть дела поважнее.

— Я допил кофе, долг зовет.

Поднявшись на ноги, он закинул на плечо рюкзак.

— Фрэнсис, я…

— Не хочу иметь дело с мисс Марпл. Когда вернется Лорелайн, дай мне знать, — он склонился к ее лицу и подмигнул.

И Лорелайн даже обрадовалась, что Фрэнсис опустил глаза и занялся своим кошельком.

Он не увидел затрепетавшие веки и кое-как проглоченный ком в горле.

Бросив деньги, Фрэнсис шумно отодвинул стул и потопал в направлении выхода. У Лорелайн возникла идеи бросить ему вслед «пока», но лицо продолжало гореть, потому что Фрэнсис приблизился к ней слишком близко физически и сразу же отдалился эмоционально. Закрылся. Непробиваемая стена.

Дождавшись, пока Фрэнсис выйдет из зала, звякнув колокольчиком над дверью, Лорелайн прижала ладони к голове. Боже. По радио в больничном кафе заиграла рождественская песня, и Лорелайн почувствовала приступ отчаяния. Рождественское время для Лорелайн был худшим периодом в году. Все вокруг без умолку твердили о том, как важно держаться за семью, по ТВ запускали эти образцовые рекламы, а в магазинах и кафе было не протолкнуться.

Лорелайн не любила Рождество, празднуя его всегда исключительно с мамой-алкоголичкой. И лучшим подарком для той оставалась достаточная доза алкоголя. Лорелайн с грустью вспоминала, как в юности до нее постепенно начало доходить, что пить каждый вечер вино — ненормально, что в большинстве семей спиртное позволяют себе только по поводу. Она же росла в атмосфере ежедневного алкогольного опьянения, и почему-то именно на Рождество ей становилось особенно уныло. Лорелайн весь день проводила волонтером на распродажах, помогала таким же, как она, детям без родителей, подросткам без опеки и тем, кому осталось жить несколько месяцев. Она дарила им тепло и чувствовала себя живой и не бесполезной. А вечером приходила домой и запиралась в комнате.

Как-то Итан проговорился о том, что его семья каждое Рождество шла на вечернюю службу. Однако в эту идиллию не вписывались отношения с братом.

Ну уж нет. Лорелайн так просто не сдастся после всего, что случилось.

Она накинула на плечи рюкзачок и пошла в направлении выхода. За стеклянной дверью увидела Фрэнсиса, который быстрым шагом отдалялся. Лорелайн спокойно пошла за ним. Она не будет бежать и вести себя как истеричка, найдет подходящий момент и спросит его об Итане. А если нет, если Фрэнсис ее так и не заметит, она, по крайней мере, сможет проследить, куда он пошел.

Впрочем, ее планы быстро разрушились — Фрэнсис свернул на боковую улочку и увернулся от стайки подростков, распивающих энергетики. Он оказался на почти заброшенной детской площадке. Лорелайн даже притормозила. Она не заходила сюда, неужели Фрэнсис жил в этом районе или… Пока она осторожно приближалась, Фрэнсис уселся на качели, едва поместив на них свой взрослый зад, и начал набирать чей-то номер. Он медленно покачивался, опираясь одной ногой об асфальт, располагаясь к Лорелайн спиной. Она молниеносно приняла решение достать из сумки сверхчувствительный микрофон. Потом подумает. Нажала на кнопку «плей», повернула маленькое горлышко в сторону Фрэнсиса и заткнула уши наушниками.

— …Кто тебе сказал? Нет, мне пока не до ЧВК, — услышала она голос Фрэнсиса. — Ты подобрал для меня что-нибудь?

Лорелайн нахмурилась — мощности микрофона не хватало, чтобы услышать ответ собеседника.