Я почувствовал себя «Американским психопатом»: почему-то именно эта книга запала мне в душу в старшей школе. На тот момент я ощущал себя особенным, не нуждающимся в том, за чем люди так рьяно гонялись всю жизнь. Любовь, семья, дети — как обыденно и затасканно; другое дело — жизненный путь Роберта Уолтера, лишённый банальщины. Я сравнивал себя с выдающимися социопатами, а потом прочитал «Психопата», и меня вырвало. Вырезанные влагалища, раздавленные глазницы и порванные кишки… Кровь, грязь, физиологические жидкости — какая гадость. В мечтах, где фигурировал мозг Эла, я пользовался длинным скальпелем и работал в перчатках по самый локоть. Так вот, главный герой тоже нюхал кокаин, и я немного завидовал старой традиции кайфовать с друзьями.

Мы с Элом заперлись в кабинке. Он накрыл унитаз крышкой и поставил на него ногу. Пока я смотрел, как бостонский француз вытряхивал на цифровую бумагу кокаин, вспоминал, не было ли в договоре по ВМ пункта об употреблении наркотиков. Но Эл, сукин сын, точно не стал бы приглашать меня на туалетную сессию кайфа, если бы пункт был.

— Давай, ты первый.

Я втянул в себя воздух, и первое, что почувствовал — жуткое раздражение слизистой и зуд: чтобы не чихнуть, пришлось тереть нос. За этим стратегическим занятием я пропустил, когда Эл поглотил свою порцию. Он схватил меня за руку клещами, пришлось подчиниться и следовать в холл. Продавец улыбнулся, словно добавил в список всего того, что мы делали в кабинке, обоюдный минет, римминг и какой-нибудь бондаж. Обратную дорогу я помнил смутно: Эл потащил меня по, как он сам выразился, боковой улице, где между магазинами в прайм-тайм покупок сновало два три человека. Тут продавали наркотики, сексуальные игрушки, контрацептивы и органы. На одном заведении значилось следующее: «Химические препараты для приятного времяпровождения».

И красные звёздочки.

Как мило, что покупателей уведомляли о необходимости иметь наличные деньги. Я рассмеялся, да так сильно, что едва не подавился слюной. Не мог выдавить из себя ни слова, пока Эллиот пытался понять, что случилось. Наркотический магазин… Звёздочки… Супермаркет… После тренировки я едва переставлял ноги и в следующее мгновение упал на асфальт, зацепившись ступнёй за пятку. И угол зрения резко изменился: я видел себя будто бы со стороны, с ошалевшими глазами, расхристанного, растянувшегося на асфальте.

— Любопытно.

Эллиот улёгся рядом со мной.

— Я так понимаю, машины тут не ездят?

— Нет, — Эл оперся на локоть, заглядывая мне в глаза: эндорфины в крови делали его необычайно красивым. — Но даже если бы и ездили, ты бы наплевал на это, верно?

— И то правда.

Я посмотрел на небо, которое когда-то считали всей Вселенной, на звезды, которые изначально приняли за планеты, а потом окрестили одиночками. В XXI веке учёные разглядели, что у каждой звезды была экзопланетная семья. Может быть, и мне стоило присмотреться к Эллиоту, чтобы найти в нём хорошее? Чёртов кокаин, ненавижу, ненавижу, нена…

— Ты когда-нибудь задумывался о связи Нигерии с героином?

Я хохотнул и ответил «нет».

Очки просигнализировали о сообщении, я потянулся за ними, Эл перехватил руку.

— Что?

— Не надо, — протянул он, навалившись сверху. — Не порть момент.

— Я настроил переадресацию для всех, кроме папки контактов по ВМ, усёк?

— Плевать на папку контактов ВМ.

— Боже, кто ты такой?

Мы снова смеялись, но в этот раз, неловко стукаясь зубами. Эл даже не целовал, а скорее гладил меня губами по лицу, и если бы не его рука, игравшаяся с ремнём, я бы не счёл заигрывания сексуальными. Но он продолжал касаться меня, прижимать к асфальту и нахально хмыкнул, когда организм отреагировал надлежащим образом. Так и подмывало подоставать: кокаин делал из Эла безответственную напористую шлюшку.

— Серьёзно, а нас не отправят в полицию за нарушение общественного порядка?

— Пока мы в штанах, всем плевать. Ну как тебе? — Эл облизывал мою шею, мял рубашку, но не предпринимал попыток раздеть. Наверное, он вообразил себя собакой.

Я неопределённо пожал плечами, но Элу было не до того. Я едва чувствовал асфальт, казалось, что мне закрыли затычками уши и насыпали за ворот песка. Эллиот мычал о способности довести партнёра до оргазма при помощи рук, но я не дослушал: к тому моменту меня размазало на атомы, и я постыдным образом уснул.

***

То самое письмо, которое Эл убедил меня проигнорировать, оказалось результатами психологической экспертизы на нашу совместимость. Пришлось пересмотреть отношение к экспертизам: тест полностью отвечал действительности — всего лишь 16 постыдных процентов совместимости. Мы с Элом были худшим кошмаром друг для друга.

Он дисциплинированный и собранный; я, в общем, полная противоположность. Когда я получил возможность ознакомиться с письмом, направлялся в НьюЙорк, в свою естественную среду. В конце сообщения значились рекомендации психолога, смешные в своей нелепости. «Учитесь слушать друг друга», «Идите на компромисс», «Будьте терпимы».

Послушайте это, я должен быть терпим к человеку, который оставил меня на улице с расстёгнутой ширинкой, а сам ушёл домой спать — что же за скотина такая?

Меня могли убить, ограбить, изнасиловать, отправить в бордель или пустить на органы. О, эта трепетная дружба в понимании Эллиота Верцнера.

Манхэттен встретил меня дождём и прохладой, очки, наконец, перестали пикать от недостатка чипов, люди — рассматривать моё лицо, а в небе парили беспилотники, красота!

Эл должен был прийти в Монгерли в три часа дня с дурацкими лекциями. Он был не в восторге от моего предложения: подумал, что я хочу покрасоваться в лаборатории. Но суровая правда заключалась в том, что в «Монгерли» мне банально не дали дополнительный отгул. Я вернулся в лабораторию, едва успев заскочить в отель, чтобы принять душ и отмыться от бостонского и французского.

На двери нашего отсека красовалось несколько открыток с пожеланиями вернуться из Бостона живым — шутники, блин. Мои коллеги не знали по какому заданию я был откомандирован в Бостон, но начальство решило придерживаться принципа полуправды и раскрыло им некоторые географические детали операции.

В помещении 2/4 трудилось четверо: братья Тим и Рейн, специалисты по темной материи, Анджелика из восточной Европы, пробивающая себе путь в том числе острым языком — его, девушка, уж поверьте, использовала по прямому назначению, — и Дейл, ядерный физик.

— Слушайте, а Робби будто похудел!

— Точно-точно, и синяки под глазами появились, — вместо приветствия воскликнули ребята, подняв головы от аппаратуры.

— Взгляд потух, видишь?

Тим попытался оттянуть мне веко, за что был мгновенно послан на фиг, но я всё-таки улыбнулся: взгляд ласкали не их морды, а дорогое сердцу оборудование — калориметр, термостат, лазерная установка, омметры, сенсоры, часы, водомеры и тестеры. В отдел уместилось столько всего, и каждый прибор хранил отпечатки моих пальцев.

Вот она, лабораторная романтика.

Этот синхрофазотрон разрабатывали мы с Тимом, переругавшись со всеми электриками в радиусе тридцати миль. Рядом стоял «апокалиптический» ускоритель из легендарного Церна, тот самый Большой Адронный Коллайдер, точнее, уцелевшая его часть (хранили как реликвию). Около моего стола жужжал нуклотрон — тоже старенький, но самый точный в крыле.

— Ну, как оно, в двадцатом веке?

— Лучше вам и не знать, — отшутился я, крепко призадумавшись над иронией. До лекций Эла, чёрт бы его побрал, я воздавал должное шуткам о Бостоне, без которых не обходился ни один рабочий день. Уж очень близко по современным меркам размещались города и слишком отличались друг от друга. НьюЙорк и Бостон — как демократ и республиканец, как Специальная теория относительности и Квантовая механика*, как Земля и Астероид, в конце концов. А теперь меня передёргивало каждый раз, когда говорили об уродливом прошлом.

— Ребята, лучше введите меня в курс дела. Когда я уезжал, на столе были цезиевые часы, я точно помню. Какая тварь стащила их для своих тупых экспериментов, признавайтесь?