— Роберт, хватит прохлаждаться, на беговую дорожку.

— Пожалуйста, нет.

— Да.

— Я готов сделать что угодно, только не это.

— Ты сделаешь именно это.

Бостонский француз вышагивал рядом, усмехаясь, чем испытывал моё кружевное терпение. Беговая дорожка, какое несовершенное изобретение! Может, бросить ему гантелю на ногу?

— Ты в детстве ничем не занимался? — спросил Эл, переходя на бег.

— Теннисом занимался, какая тебе вообще разница?

— Просто спросил.

Я швырнул в него полотенце, пока тренер не видел, что ещё больше развеселило Эла. За последнюю неделю тренировок я заметил в нём необычные метаморфозы, которые ограничивались, к сожалению, только спортивным залом. Пока мы потели и сжигали калории — Эллиот не язвил, а когда мы выходили за пределы зала, то снова становился собой — ходячим плутонием, к которому не было никакого желания прикасаться. Хрупким, но опасным и недооценённым. Между прочим, первые атомные бомбы, испытанные мегадержавами, содержали в себе именно плутониевые заряды, так что, посторонись-ка, уран.

— Человеческое тело хрупкое, и лично я вообще удивляюсь, как можно умудриться дожить до старости, — разглагольствовал тренер, я изнемогал на дорожке. — Как избежать стычки в XIX веке, вам расскажут на других курсах, но я считаю нужным предупредить — будьте осторожны. Если столкновения не избежать, не используйте оружие.

— Да, сэр.

— Эффективный удар в спину требует большой точности, ваша мишень — почки, позвоночник. Если хотите попасть в живот, бейте ниже рёбер, чтобы они не мешали добраться до важных органов. И не забывайте, что мы нейтрализуем, а не ликвидируем противника.

К последнему на неделе занятию по психологии я поборол состояние угнетённости, которое про себя назвал бостонской депрессией, и готовился к путешествию в НьюЙорк. Эллиот, как обычно, молчал, предпочитая общаться исключительно с нашим психиатром — Элис Дей Майклс, а я, как обычно, упражнялся в умении вывести человека из себя.

Мамины гены делали своё дело: у меня неплохо получалось.

— Рассказать вам о нашем с Элом знакомстве? Что ж, я предстал перед ним голым.

— Голым? — переспросила Элис. — Того требовала ситуация?

— С обнажённой душой — он раскрыл мою душу.

— Продолжайте.

— Вошёл в меня, стал частью меня: у нас общие идеи буквально обо всём на свете!

Эл вцепился в подлокотники кресла.

— Что мне в нём нравится? — я закусил губу. — Его безотказность, готовность подставить… — пауза, — …ся, чтобы выручить кого-либо в сложной ситуации.

Я подмигнул напарнику, желая насладиться его горящим взглядом, который оставался таким, пока не закончилось занятие. Их больше в Бостоне не будет — повод отпраздновать. Уже завтра я вернусь на свою территорию, и Эл, а не я, будет гостем. К несчастью, Элис дала задание провести вечер вместе, чтобы побороть проблемы с коммуникацией, а поскольку Эл никогда не нарушал правила программы ВМом, он поплёлся в бар со мной.

Я выбрал первое же заведение, которое попалось нам на пути из Гарварда. Снаружи вывеска «Зеркала», изнутри — зеркала и тысяча отражений, от которых меня замутило.

Вместе с этим ощущением я вспомнил отчий дом: до чего же забавно, ассоциировать родителей с тошнотой. Маман по-философски относилась к рвоте: стояла рядом со мной с полотенцем наготове и приговаривала: «Пусть из тебя выйдет вся эта дрянь, пусть выйдет плохое!». Однажды я вставил, что тошнит меня после её стряпни, — с тех пор полотенце висело на крючке, а мама предпочитала околачиваться поблизости, чтобы вовремя вызвать врача, если я начну выплёвывать лёгкие или потеряю сознание.

Я смотрел на Эла из-за стакана с виски, пытаясь понять, как ему удаётся быть таким мудаком. Ну не хочешь ты со мной общаться, так не общайся! Тебя не выгонят из программы за то, что ты не провёл со мной время. Можно ведь сказать, что разболелся живот.

Нет же, он мучил себя, угождая людям, которые даже не станут проверять выполнение директив. Вы не поверите, но мы действительно по два часа в день проводили вместе, в его квартире, где я слушал лекции о том, что принято и что не принято делать в Англии девятнадцатого века. Теперь я знал о паровых двигателях, лошадиных повозках, животном магнетизме (это и вполовину не так интересно, как звучит), помешанности на медиумах.

— Ты веришь в бога?

Внезапно. Я повернулся к Элу, всматриваясь в его замыленные алкогольными парами черты лица. Я с недоверием относился к региональным кухням, поэтому ограничивался вездесущим виски или вином. Он же взял колоритное яство — мясные шарики с бурбоном.

— В чьего?

— В своего.

— А он обязан быть? — я приподнял бровь, стараясь не обращать внимания на троящиеся изображения. Был ли Эл пьяным или пытался наладить со мной контакт?

— Ты же человек науки, физик.

— И?

— И ты знаешь о тех белых пятнах, которые мы никак не можем объяснить. Почему случился Большой взрыв? Что было до этого? Как так получилось, что мы, люди, появились на планете, сделанной специально под наши потребности? — медленно говорил он, крутя в руках съедобный шарик. — Есть атмосфера, защищающая от радиации, магнитные поля, нефть с газом, в конце концов. День и ночь, чтобы отлично спалось. Кислород, ровно то самое соотношение с другими газами, чтобы люди не отравились, дожди, деревья, еда, ах, сладкое…

— Сладкое придумали люди.

— Но без исходных компонентов ничего бы не было. Ты понимаешь, о чём я?

— Эл, чего ты хочешь?

— Твоё мнение, точнее, мнение физика, — спохватился он, вероятно, предположив, что едва не оказал мне слишком большую честь. — Когда я узнал, что буду работать с физиком, то составил небольшой перечень вопросов, на которые хотел бы получить ответ. Но потом…

— Потом оказалось, что ты ненавидишь меня, о да, — я отсалютовал ему стаканом. — Пусть так и будет, в мире и так слишком много хаоса. А я люблю стабильность.

Следующие двадцать минут он молчал, не доставляя мне дискомфорта. Может быть, и стоило ответить на его вопрос, тем более, совру, если скажу, что не хотелось. Но за последние две недели Эл начал мельтешить у меня перед глазами слишком часто, и я скорректировал стратегию поведения с ним — взаимная и крепкая неприязнь. Ничего личного, только работа.

Хватало того, что Эл мне периодически снился. Сознание упорно не хотело мириться с реальностью и изображало его во снах таким, каким я представлял его до знакомства. Милым, дружелюбным и скромным мальчиком из Гарварда, а не вот этим вот чудовищем. А позавчера у нас зашёл разговор о сексе, оказывается он обратился на анонимную площадку для консультаций при «Монгерли» и задал вопрос по поводу интимных отношений с напарниками, ему ответили, что за такое не выгоняют.

— Мне скучно.

— Пф, — я окинул его взглядом. — Не наблюдаю того, что тебя здесь держит.

— Хочешь узнать, как мы развлекаемся в Бостоне?

Я сделал большие глаза.

— Гольф?

— Нет, — он сполз со стула.

— Крикет?

— Заплати за выпивку, я подожду тебя на улице.

Тогда я даже не подозревал, что всё сведётся к употреблению веществ типа экстази и метадона, хотя Эл и был прав, когда называл развлечение местной оригинальщиной. В Нью-Йорке были популярны сплит, нейтин и другая химия, которая не вызывала привыкания. Но люди не были бы людьми, если бы не стали требовать вернуть им право принимать кокаин с героином и страдать от зависимости. Свободу вредным привычкам, ура и аллилуйя. Наркокартели, оставшиеся на мели, развернули масштабную кампанию, в которой иносказательно говорилось о неспособности сплита заменить старый добрый героин — мол, и кайф не такой уж и сильный, и действие не такое уж продолжительное. И вообще, разве прикольно колоться без угрозы того, что ты вот-вот откинешься насовсем? У вас начнут выпадать волосы, зубы, зато будете тру-наркоманом. Наркота в Нью-Йорке тоже продавалась, но здесь она до сих пор занимала ведущие позиции. Эл просветил меня насчёт специализированных магазинов: там можно купить что угодно, но при условии предъявления паспорта. Мы нашли нелегальный супермаркет, в котором метадон продавали из-под полы, а кокаин предложили понюхать в туалете.