— Хош! — простился Алдар-Косе, вышел из юрты, с помощью друзей, кряхтя, взобрался на коня, тронул поводья и медленно поехал к Мошеке-Обжоре.

Когда Алдакен садился в седло, то из юрты бая еще доносились крики и смех: богатеи угощали бия-судью. Но не успел конь сделать и нескольких шагов, как веселье в юрте стихло.

«Видно, жигит говорит о том, как он подслушивал и что услышал!» — про себя усмехнулся Алдар-Косе.

Так оно и было. Когда конь приблизился к Большой юрте, у которой был поднят входной войлок, то Алдар-Косе увидел освещенных светильником баев и судью. Жигит, стоя сбоку от Ускембая, что-то оживленно рассказывал внимательно слушающим богатеям.

Из темноты навстречу Алдар-Косе вышли два жигита. Один сразу юркнул в юрту, а второй, отдав салем, помог ходже сойти на землю.

Затем из юрты вынырнул первый жигит и, поздоровавшись с ходжой, попросил его от имени Мошеке-бая присоединиться к гостям.

Гости сидели на коврах. Сын Аблая Ускембай был худ и длинен, как шест — соил. Только там, где у соила петля для ловли коней, у тощего Ускембая — голова.

Бий-судья оказался еще не старым человеком, в меру округлым; его пышные щечки разрумянились от еды и питья, а узкие глазки казались едва видными щелками.

Хозяин юрты Мошеке-Обжора походил на большую бочку. У него не было заметно ни шеи, ни плеч — словно прямо на живот посадили толстую, круглую, как перевернутый котел — казан, смуглую до черноты голову.

Богатое угощение взволновало Алдар-Косе: он целый день не ел. А тут — груды баурсаков, похожих издали на шарики, истекающий жиром кеваб — мясо, жареное на вертеле, сочный, еще шипящий от воспоминаний об очаге куырдак — мелкие кусочки жареного мяса. На красивых блюдах лежали жент — творог, растертый с маслом и медом, колбаса — казы, сыр — курт.

Нечасто у бедняков случаются в жизни встречи с такими блюдами!

Оба бая и судья настороженно, с любопытством смотрели на входящего ходжу. Так как, судя по бороде, ходжа был старше всех присутствующих, то все встали, отдавая салем старейшему.

«Что же рассказал им жигит? — обеспокоенно подумал Алдар-Косе, занимая почетное место. — Не перепутал ли, не переврал ли чего?»

Начались положенные при встрече вопросы о родных, о здоровье, о том, что в последние дни видел прибывший, что слышал.

— Я чужой в этой степи, — сказал Алдар-Косе немощным голосом. — Я из рода Кенже, сын Масыбая…

Мошеке-Обжора не выдержал и первым спросил: не знает ли почтенный ходжа великого Сансызбая?

А Ускембай, глядя на «ходжу» немигающими глазами, полюбопытствовал: не слышал ли путник о жалобе жатаков, ради разбора которой сюда и приехал почтенный бий-судья?

Алдар-Косе ответил, что он плохо слышит и не разобрал вопросов. Затем, храня таинственный вид, придвинул себе жареное мясо.

Баи переглянулись с судьей.

— Угощайтесь, угощайтесь, — попросил Мошеке-Обжора. — У меня жарят мясо лучше, нежели у почтенного Сансызбая, — чем больше ешь, тем больше хочется!

И сам ухватил сразу горсть баурсаков.

Бий, чтобы как-то нарушить неприятную тишину, начал рассказывать историю о Жиренше.

— Однажды Жиренше велел своей жене приготовить сластей, хе-хе, которые, как он — слыхал, очень любят баи, — мелко тряся пухлыми щечками, говорил бий. — «У нас нет яиц!» — отвечает ему жена, хе-хе. А он ей: «Сделай без яиц». — «Так у меня и меда тоже нет!» — это ему жена говорит. «Так возьми молоко», — советует Жиренше, хе-хе. «А где его взять?» — «Ну, замеси тесто на воде», — советует Жиренше. «Но у нас мука давно кончилась!» — «Делай из толченого проса!» И она, хе-хе, напекла сластей из толченого проса, на воде. Жиренше ел и плевался: «Теперь я знаю, что такое сладости. Но не понимаю, как почтенные баи могут есть такую дрянь?»

Мошеке-Обжора охотно рассмеялся, протянул круглую, как лепешка, ладонь к блюду, взял горсть баурсаков, заглотал их и вытер жирные пальцы о свою короткую, стоящую торчком бороду.

— Слава аллаху, — прогудел он, — в моей юрте сладкое — всегда сладкое, жирное — всегда жирное…

Ускембай продолжал смотреть на «ходжу» немигающим взглядом, что, впрочем, ничуть не мешало «ходже» есть за двоих.

Наевшись до отвала, Алдар-Косе оглядел баев и сказал многозначительно:

— Не все ли равно, как взобраться на осла — справа или слева?

После этого он заклевал носом и лишь изредка бормотал что-то уж совсем непонятное.

Обжора, не обращая внимания на волнение Ускембая и молчаливость обычно болтливого бия, ел до тех пор, пока глаза не стали красными. Тогда он повалился на ковер и захрапел так, словно собрался умирать.

Жигиты развели гостей по юртам. Ускембай приехал со своей юртой, в нее он и отправился на ночлег вместе с бием. Для «ходжи» приготовили постель в гостевой юрте.

…Алдар-Косе спал плохо. Боялся, что во сне отвалится борода и кто-нибудь из случайно вошедших жигитов увидит это «чудо». Кроме того, Алдакен снова и снова перебирал в уме варианты завтрашних споров и торгов.

…Разумеется, Ускембай и судья сейчас не спят и обсуждают необычайное поведение «ходжи». Ведь жигит Ускембая слышал своими ушами, что ходжа приехал от Сансыз-бая. Это походило на правду — неподалеку кочевала Борсык, жена внука Сансызбая, и появление его посланца только лишний раз доказывало, что старый могущественный бай придает особое значение спору жатаков с Аблаем и Мошеке-Обжорой.

Разговор о «золоте» и торг с жатаками — все это, конечно, известно Ускембаю и судье. Вот они сидят сейчас и ломают головы: что же может означать такое странное поведение посланца Сансызбая? О чем ему удалось договориться с жатаками?

— Ну, думайте, думайте, — ворочаясь, бормотал Алдар-Косе, — а завтра овцы будут стричь волков…

Утром Алдар-Косе разбудил громкий, проникавший даже сквозь войлок юрты, топот копыт.

Это приехали на суд баи со своими жигитами.

«Только бы никто не прискакал от Сансызбая, — подумал Алдар-Косе. — Тогда конец».

Выходя из юрты, он наткнулся на сидящего в ее тени дряхлого жатака с внуком. Старик предостерегающе цокнул губами. Шустрый мальчуган сразу же отбежал в сторону, занял наблюдательную позицию, а жатак сообщил Алдакену, кто из богатеев прибыл:

— Ергалы-бай, дядя Аблая, и Бапас-бай. С ними два десятка жигитов. Заняли вторую юрту Ускембая. Берегись, Алдакен!

— Одного барана два раза не режут! — улыбнулся Алдар-Косе. — Не родился еще в степи такой волк, которому бы я был по зубам!

— Тогда дай я тебе хотя бы морщины поправлю! Почти половина стерлась за ночь! — сказал старик.

И Алдакену пришлось снова вернуться в полумрак юрты.

…Утро в Большой юрте Мошеке-Обжоры снова началось с дастархана — угощения.

Сам Мошеке, Ускембай, Ергалы, Бапас и судья уже вовсю работали челюстями, когда к ним присоединился Алдар-Косе.

После приветствий и расспросов о том, как прошла ночь, «ходжу» усадили на новое место — Ергалы-бай был старше и, значит, имел право на больший почет.

По поведению Бапаса и Ергалы было видно, что Ускембай рассказал сородичам все, что знал о загадочном посланце Сансызбая.

Алдар-Косе понимал: баев томил и мучил лишь один вопрос — о каком золоте шел разговор ходжи вчера в юрте жатаков? И что в связи с этим надумал предпринять хитрый богач Сансызбай, старейший из баев степи?

А когда начался суд, то подозрение богатеев о том, что дело здесь нечисто, перешло в уверенность.

Почтенный судья, с которым у тощего Ускембая все было твердо договорено (бий отказывает беднякам в их иске о потраве и за это получает десять коней), сразу же был поставлен в тупик.

Он спросил жатаков, как было дело. Поднялся рыжебородый, сероглазый казах, почтительно поклонился и сказал:

— О мудрейший и справедливейший, почтенные баи правы — потравы не было. Мы сами виноваты в том, что кони потоптали наши посевы. Откуда табунам было знать, где посевы, где трава? А мы, вместо того чтобы сторожить свои поля, спали. Мы сами виноваты во всем…