Он заканчивает завещание на следующую ночь, заверяя его под пристальным взглядом Рона и Гермионы, прежде чем отправиться в кабинет Амбридж для очередной отработки.

***

— Я заметила, Гарри, — говорит Гермиона за завтраком, — когда ты нервничаешь, у тебя снижается аппетит, ты начинаешь терять вес, отгораживаешься от общества, и возвращаются панические атаки…

— Ты сказал ей? — шипит Гарри на Рона. Он успешно скрывал от них некоторые мелкие происшествия, такие как кровь из носа, которая пошла у него на прошлой неделе в библиотеке, но Рон застал несколько приступов паники. Невилл тоже. — Я тебе доверял!

Рон защищающе поднимает руки, и Гермиона многозначительно продолжает:

— Не говоря уже о вспышках гнева.

— Да, самое странное, ведь мне совсем не на что сердиться.

— Является ли повышенный сарказм тоже признаком? — тихо спрашивает Рон у Гермионы.

Гермиона игнорирует его.

— Это все физические симптомы стресса, Гарри. Меня это беспокоит.

— Мне не нужно, чтобы вы говорили мне, что у меня стресс, — резко произносит Гарри. Его тарелка остается нетронутой. — Я думаю, что сам понял это, спасибо.

Несколько дней спустя Гарри ковыряет свой ужин. У него не так много времени, домашняя работа накапливается. Подготовка к СОВ мучает всех пятикурсников, но ни у одного из них нет регулярных отработок, которые продолжаются с пяти до полуночи каждый день, в дополнение к руководству незаконным ОД. Ему нужно время, чтобы вновь вернуться серьезно к учебе.

Гарри не добирается до библиотеки. Его день заканчивается в ванной на коленях, когда его рвет. Он едва реагирует, когда Рон входит и запирает дверь. Его трясет, Рон касается его спины.

— Это только я, приятель, — бормочет тот.

Гарри открывает рот, чтобы что-то сказать, но его живот скручивает, и он поспешно наклоняется над унитазом. Рон водит ладонями кругами по лопаткам Гарри, так же, как он делал это, когда им было двенадцать, а Гарри гостил у Уизли, и ему было плохо после нескольких недель жизни на воде и консервированном супе.

Гарри пытается произнести «извини», но слово выходит искаженным и более отчаянным, чем ему хотелось бы.

— Не беспокойся об этом, — говорит Рон. — Это первый раз, когда тебя вырвало?

Рон смотрит на него в поисках ответа, и Гарри прочищает горло и отвечает:

— Я чувствовал себя плохо, но меня впервые тошнит.

— Все?

Гарри пожимает плечами. Он чувствует коленями холодную плитку. По крайней мере, рядом нет Миртл, что кричала бы на него. Во рту омерзительно: слишком много слюны, которая скапливается под языком, как предупреждающий звонок. Гарри снова сгорбливается над унитазом. На этот раз это просто желчь.

— Голова болит, — наконец признается Гарри в тишине. Рон продолжает водить круги по его спине. Когда в детстве Гарри болел, а тетя Петуния запирала его в чулане, пока она заботилась о здоровом Дадли наверху, он мечтал об этом, что кто-то сядет рядом с ним и будет терпеливо утешать, пока ему не станет лучше.

— И?

— Грудь. Не сильно, иногда. Кровь шла носом пару раз.

— Черт.

Гнев легче пережить, чем заботу. Гарри плюет в унитаз и говорит:

— Они все поймут, когда увидят, что Волдеморт действительно вернулся. Тогда они все поймут.

Гарри дрожит, и он не знает, от холода ли это, утомление от рвоты или жара. Рон ничего не говорит, но и не уходит. Он продолжает гладить спину Гарри, пока тот не встает, не умывается и не направляется на отработку.

***

Гарри направляет свои тревожность и гнев на руководство ОД. Это дает ему некоторое чувство контроля. Наконец, он чувствует, что делает что-то правильное, а не сидит и ждет, когда Волдеморт выследит его.

Приближается война. Им есть чему поучиться: атакующая магия; защитные заклинания; как не погибнуть в чрезвычайной ситуации; как привыкнуть смотреть смерти в лицо и продолжать двигаться вперед.

ОД практикует связывающие заклинания, освещая комнату красными и золотыми вспышками палочек, когда Гарри подумывает научить их писать завещание. Некоторым из них семнадцать, или скоро будет. Если он учит их защищать себя, разве он не должен научить их защищать и свое имущество?

Криви вскидывает руку в воздух, резко отталкивая Гарри заклятием прямо в Джорджа, сильно столкнув их. У Криви большие глаза, а рука с палочкой дрожит. Так легко было бы вырвать палочку из его хватки. И тут Гарри понимает, что никогда не затронет эту тему в ОД. У них есть проблемы, но они не Гарри; они не в той же непосредственной опасности. Кто-то защитит их. И если он должен быть тем человеком, что лично убедится, что ни одному из этих детей никогда не придется составлять завещание, пока они еще учатся, пусть будет так.

***

— Гарри, — говорит Луна, — у тебя кровь.

Он смотрит вниз. На бинтах руки, кисть которой прячется в кармане брюк, проступает кровь. Весь карман брюк — темное алое пятно. Это выглядело бы безобидно, словно он опрокинул на себя банку чернил, если бы пятно не было красным.

Гарри вытаскивает руку из кармана. Бинты — полоски старой футболки — промокли. Луна копается в сумке и достает фиолетовую ленту для волос. Она протягивает ее со слабой улыбкой.

— Ты уверена? — спрашивает Гарри.

— О, да. У меня много лент.

Гарри стягивает бинты. Порезы кровоточат, сильнее, чем во время первых отработок. Он уже не может разобрать слова. Гарри наматывает ленту на руку и завязывает узел.

Луна произносит несколько очищающих заклинаний, и пятна немного светлеют:

— Видимо заклинание не так эффективно на крови, как на грязи, — говорит она.

— Спасибо, — произносит Гарри. Он убирает руку подальше от одежды, чтобы больше не оставить пятен. — Так что ты говорила о пожирающих лица медведях из Австралии?

— Не так, — медленно говорит она. Она протягивает ладонь и берет его здоровую руку, соединяя их пальцы вместе. Ее ладонь маленькая и нежная, и Гарри сжимает пальцы сильнее, чем следовало, словно он цепляется за край стола во время отработок с Амбридж. — Они не просто поедают лица, Гарри, они съедают всю голову.

***

После десяти месяцев кровавых отработок и насмешливых шепотов, преследовавших Гарри, когда он призраком ходил по коридорам Хогвартса, весь Волшебный Мир и Министерство, засунувшие пальцы в уши и притворяющееся, что нет никакой войны, просыпаются, видя Волдеморта перед собой живее всех живых.

Гарри прислоняется к стене, так сильно дрожа, что едва может стоять на ногах. Ему кажется, что одним неверным движением он разлетится на миллион кусочков.

Он достает портключ в кабинет Дамблдора, и там он дрожит и кричит громче, чем когда-либо в своей жизни. Он хочет, чтобы все прекратилось, он не хочет больше жить, как Мальчик-который-выжил, он не хочет снова оказаться в таком положении, наблюдая, как его друзья и семья погибают, корчась на каменном полу, беззвучно крича от боли и моля, чтобы кто-то смиловался и добил…

А затем Дамблдор насильно усаживает Гарри и рассказывает ему о пророчестве. Внутри все сжимается в толстый узел, который оседает где-то в животе. Все, что остается, — это потеря и невыносимое осознание того, что эти боль, горе и вся война укоренились в нем так же глубоко, как и его шрам. Отсюда нет выхода. Не для Гарри.

***

Теперь, когда Пророк верит, что Волдеморт вернулся, они становятся одержимы Гарри. Они называют его «одиноким голосом правды». Они хвалят его, говорят что-то вроде «все думали, что он сумасшедший, но на деле он настаивал на своем», но Гарри едва замечает это. В начале года мысль о том, что однажды все узнают, что он прав, заставляла его двигаться вперед. Но сейчас Гарри стоит на месте. Он просто устал.

Рон и Гермиона злятся сильнее, чем Гарри. Их праведные тирады от его имени о Пророке и Министерстве были бы ценнее, если бы они их произносили не с кроватей в Больничном Крыле.

Гарри не говорит им о пророчестве. Он никому не говорит о нем.

***

В начале шестого курса Гермиона тянет их в пустой коридор.