Гермиона резко подскакивает со своего места и с тяжелым стуком бросает книгу на кофейный столик перед ними:

— Тут! «Волшебнику или ведьме должно быть семнадцать лет, или патриарху или матриарху из благородного рода», — при молчании Рона и Гарри она продолжает. — Как последний волшебник, ты — глава рода Поттеров, Гарри. Ты можешь написать завещание.

Что-то в желудке Гарри делает кульбит. Это странная смесь между облегчением и привычным беспокойством:

— Ты знаешь, как его заверить?

— Твоя магия сделает это. Сосредоточься на намерениях и эмоциях, когда пишешь его, и когда придет время, я научу тебя заклинанию заверения.

— Могу я получить твою «Молнию»? — спрашивает Рон. Гермиона бьет его рулоном пергамента.

— Конечно, — отвечает Гарри, и Гермиона бьет и его. Она не понимает, что Гарри серьезен.

***

Гарри склоняется над пергаментом за завтраком. В левом верхнем углу поставлено пятно томатным соусом. Но он не обеспокоен: это черновик.

Несколько человек с любопытством спрашивают, что он делает. Рон отвечает:

— Турнирные штучки, — но это лишь заставляет всех толпиться, вглядываясь, чтобы узнать подробности, поэтому Гермиона обрывает их, — домашнее задание по зельям, — всякий раз, когда люди слишком пристально смотрят на Гарри.

— Гермиона, — резко спрашивает Гарри, — какое твое второе имя?

— Джин, — отвечает она.

Гарри что-то записывает.

— Твое, Рон?

Уши Рона становятся розовыми:

— Тебе это обязательно?

— Ты хочешь мою метлу или нет?

— …Биллиус.

Гермиона давится своим тыквенным соком, проливая его, а Гарри начинает смеяться. Уши Рона темнеют до томатно-красного:

— О, замолчите!

— Биллиус.

— Я сказал, замолчи, Гарри!

***

— Формулировка не обязательно должна быть слишком точной, — говорит Гермиона, отталкивая пергамент Гарри, когда он пытается показать его ей. — Магия гарантирует, что твои слова будут юридически заверены, а я не думаю, что кто-то попытается найти лазейки, чтобы заполучить твои вещи. Не обижайся, Гарри, но у тебя нет ничего достаточно ценного, чтобы беспокоиться об этом.

— Мои вещи ценны, — возмущенно произносит он.

— Я не про это. Я просто имею в виду, что тебе не нужно показывать мне на проверку документ. Это личное.

Она рассказывает ему про процесс идентификации. Рон наблюдает за ними. Четырнадцатилетние не являются законными свидетелями, но свидетели и не нужны, когда существуют магические привязки.

Гарри читает заклинание. Воздух становится тяжелым и густым, а его тело — неповоротливым. Он чувствует себя так, словно он снова застрял на дне озера. И вдруг это ощущение исчезает, и Гарри может дышать свободно.

— У тебя получилось, — говорит Гермиона.

Он сглатывает, у него пересыхает горло:

— Спасибо.

Рон подталкивает его:

— Лучше?

Гарри смотрит вниз на свое заверенное завещание. Чернила на пергаменте переливаются в свете факелов. Если что-нибудь случится, его вещи будут в безопасности.

— Да, — отвечает Гарри. — Значительно.

***

Позже Гарри задается вопросом, знал ли он, что грядет что-то ужасное. Раньше он думал о своей смерти, как о логичной неизбежности, но составить завещание буквально за месяц до воскрешения Волдеморта — это совершенно новый тип удачи.

Петтигрю режет руку и неуверенно читает ритуал на крови. Гарри осматривает туманное кладбище. Он физически не может смотреть на булькающий котел или на тело Седрика.

«Сириус сможет пойти в парк», — думает Гарри, вздыхая. Тот сможет стоять под летним солнцем столько, сколько ему захочется. Благодаря мантии-невидимке Сириус сможет выйти из дома.

Узел из кожи и костей пронзительно визжит, и Гарри закрывает глаза. Его шрам горит.

Он думает о Роне на своей «Молнии», как тот будет волноваться на отборочных по квиддичу в следующем году. Он задается вопросом, поставит ли в рамки Хагрид фотографии родителей Гарри. Может быть, он повесит их в каком-нибудь красивом месте. У окна, например.

Впервые за тринадцать лет Волдеморт встает на ноги, а фотографии его родителей, вечно кружащихся в осенних листьях, висящие где-то в хижине Хагрида, исчезают из его мыслей. По очереди появляются Пожиратели Смерти. Они смеются, когда Гарри дергается, а животный крик разрывает горло. Никто не придет. Ни к нему. Ни к Седрику.

Трава на кладбище влажная от дождя, а Гарри рвет кроссовки. Он не замечает этого до тех пор, пока не оказывается в больничном крыле, глядя на грязь на своих руках. И кровь на ладонях. Ему требуется немало минут, чтобы понять, что эта кровь его, а не Седрика.

Седрик умер без ран.

***

Гарри не помнит дни после смерти Седрика.

Он проваливается во времени. Вот он на уроке сидит неподвижно, а когда он в следующий раз поднимает взгляд, то видит Большой зал, а не класс Флитвика. Рон накладывает еду на тарелку Гарри. Он же не поднимает вилку. Гермиона убеждает его съесть что-нибудь, что угодно, и напряженно следит за ним, когда он грызет булочку.

— Гермиона, — хрипит Гарри. Он не говорил часами. Рон и Гермиона смотрят на него, как будто он собирается сломаться, они все время прогоняли любого, кто рисковал подойти слишком близко, и это было хорошо, потому что, если кто-то еще спросит, что случилось с Седриком, а Гарри откроет свой рот, чтобы зло ответить, его просто вырвет.

— Да? — спрашивает Гермиона.

— Ты можешь сохранить его? — он понижает голос. — Мое завещание. С тобой оно будет в безопасности.

— Если так хочешь, — говорит Гермиона. — Мы должны встретиться этим летом. Я поговорю с родителями.

— Моя мама тоже будет рада тебя увидеть, — подхватывает Рон. — Ну, ты знаешь ее. Мы не позволим тебе остаться с этими магглами.

Что-то в груди Гарри разжимается, совсем чуть-чуть. Нора. Он думает о летних днях, проведенных на корточках среди полевых цветов, растущих в саду, и игре в квиддич на заднем дворе. Даже воспоминания о яркой оранжевой комнате Рона со скатной крышей и скрипучей кроватью помогают избавиться от шума в голове Гарри.

— Хорошо, — говорит он и поднимает вилку. Гарри не пробует картофельное пюре, лишь ковыряется в тарелке.

***

На Тисовой улице Гарри чувствует себя неправильно. Он не должен быть тут.

Гарри снится смерть Седрика и мокрая трава, что щекочет ему нос, когда он дергается под непростительным. Когда он просыпается весь в поту, первое, что он видит, это Буклю, запертую в клетке, а затем учебник по Трансфигурации, брошенный на тумбочку. Гарри представляет, как Дадли добирается до Букли. Он воображает, что дядя Вернон сжигает его книги, как сделал это с письмами из Хогвартса. Он видит тетю Петунию в резиновых перчатках, она складывает его одежду в мешки для мусора.

Гарри закрывает глаза и читает по памяти: «Я отдаю Сириусу Блэку свою мантию-невидимку. Я отдаю Гермионе Джин Грейнджер мои школьные учебники и сову Буклю. Я даю Рональду Биллиусу Уизли свою метлу. Я даю Рубеусу Хагриду фотографии родителей».

Гарри трижды повторяет содержание своего завещания, пока не успокаивается, а видения дяди Вернона, разрывающего фотографии Лили и Джеймса, исчезают. Гарри не ложится спать.

***

— Сириус, — спрашивает Гарри, — ты не знаешь, оставили ли мне мои родители что-нибудь? Я имею в виду, кроме хранилища в Гринготтсе.

Они могли бы пойти разговаривать в гостиную, но есть что-то очень личное в сидении на лестнице. Миссис Уизли все еще на кухне перемывает шкафы. Гарри не винит ее; уборка сама по себе не помогает ему почувствовать себя лучше, но если это вдруг произойдет, если она развяжет узел в его груди достаточно, чтобы он смог нормально дышать, он не выпустит из рук тряпку.

— Ты владеешь Годриковой Лощиной, — говорит Сириус.

— Я?

— Ты не знал?

Гарри пристально смотрит на темно-зеленый гобелен напротив лестницы и думает об этом. Место, которое должно было стать его домом, принадлежит ему.

— Я знал, что мы должны были где-то жить, — говорит Гарри, — но, думал, я всегда думал, что оно погибло… вместе с ними.