«Моя несравненная Дженнифер!» Так к ней всегда обращался Мэй. Послание от сына можно было бы счесть посланием от любовника, да и восхищение королевского офицера собственной матерью, скрывать которое он не собирался, многие принимали за чистую монету.

Дженнифер обернулась, взглянула на свой портрет и не сдержала улыбки. Она бы убрала его, если бы двое ее мужчин — да, именно двое, вся ее семья, смахнула она сердитую слезу — не настаивали, что эта тщательно выписанная красавица с нежными, словно ласковыми чертами лица, со светло-серыми звездочками в темных волчьих глазах и есть она сама.

Сыновье обожание отпугивало кавалеров и позволяло Дженнифер не переживать, что ее, одинокую мать, не связанную узами семьи, постараются увлечь в забавы Лугнасада. Ведь тот, кого она хотела бы видеть рядом с собой всегда, обходил стороной ее покои все время праздника любви и свободы.

— Дженни, — прозвучало чарующе, невыносимо мягко, и Дженнифер уронила перо услышав голос того, к кому обращались ее мысли. — Я зашел без стука, но мне показалось, ты расстроена.

— Дописываю письмо для Мэя.

Дженнифер подхватила перо, поднятое Аланом, быстро закончила пожеланием удачи и просьбой не лезть в опасные места, решив поведать смутные и тревожные мысли про начальника замковой стражи со следующей оказией, свернула бумагу и протянула ее.

— Это слишком любезно с твоей стороны — самому приходить за сущей мелочью.

— Все, что касается тебя, не мелочь, Дженни. Ты всегда можешь положиться на меня, во всем…

Лугнасад, в этот раз особенно жаркий, может, из-за того, что у короля наконец появилась королева, заканчивался.

Дженнифер встала, оказавшись вровень с Аланом. Темно-серые, почти черные глаза были привычно непроницаемы, жесткая морщинка у рта, всегда манившая Дженнифер, очертилась резче. Сердце отчаянно застучало, она сделала еще один шаг вперед, и тут Алан закончил:

— Как на друга.

Ожидаемо, но как же больно! Дженнифер отвернулась, не в силах скрыть разочарование, и завела разговор о Мэе.

— Мне кажется, ему все-таки нужно узнать, кто его отец, — ответил Алан, и Дженнифер обернулась.

Начальник замковой стражи, сведя руки за спиной, разглядывал портрет, когда-то нарисованный Фаррелом. Небесная любовь, больно ударившая по Дженни и заставившая ее бежать из столицы…

Дженни указала на угольные наброски, буквально выцарапанные у Алана, где маленький Мэй смеялся на руках у совсем тогда юной Дженнифер.

— Мне кажется, нам всем известно, кто его отец.

Волчица набрала в грудь побольше воздуха, желая преодолеть привычную робость и сказать уже, что отец — тот, кто воспитал Мэя, кто на протяжении многих и многих лет заботился о них обоих, и благодаря кому Мэй в столь юном возрасте безо всякой протекции стал сначала королевским волком, а потом и офицером, но Алан еще сильнее закостенел лицом и вновь произнес словно бы для портрета:

— Наследный принц Дома Неба Фаррел ищет себе волчицу для очередного портрета. Он не женат, прекрасен, знатен, и думаю, что…

— Я думаю, что он найдет, обязательно. Алан, во имя нашей… — Дженнифер прокашлялась, — во имя нашей дружбы, умоляю, не говори ему обо мне. Когда-нибудь, обещаю, я расскажу ему о Мэе. Но не сейчас. И уж совершенно не надо предлагать мне позировать Фаррелу!

Смягчая резкость тона, Дженнифер провела ладонями по плечам Алана, удерживая себя от желания коснуться лица, и на мгновение та боль и мгла, что всегда пряталась в его глазах, смягчилась — и они стали просто темно-серыми, неожиданно теплыми, привычно родными.

— Я так скучаю! — вырвалось у Дженнифер, и она, презрев все условности, прижалась к груди Алана, очень надеясь, что он не сочтет ее навязчивой и не сбежит на несколько недель, как уже было однажды, когда она по глупости пыталась намекнуть на Лугнасад. Когда узнала от знакомой волчицы, что Алан порой не отказывается от традиций. Когда хотела, чтобы пусть на одну ночь — но он был бы ее. Но…

Она зажмурилась, ожидая чего угодно — даже того, что Алан оттолкнет ее. Но он очень осторожно привлек ее к себе и долго не отпускал, просто стоя рядом так близко, что Дженнифер ощутила — сердце его билось сильнее обычного. Она хотела спросить и про руку, которая, как ей показалось, опять беспокоила Алана, но не стала. Он все равно не скажет, а вот позвать его вечером на любимые пироги вполне возможно. Алану определенно становилось легче лишь оттого, что Дженни, как он ее называл, была рядом. И она была рядом как друг, не переставая надеяться на большее, как бы ни чурался ее Алана как женщины и что бы ни прятал так тщательно в своем прошлом и настоящем…

***

Джаред приказал стражам не будить Лианну, что бы ни случилось. Он сам узнает у Фордгалла причину их появления, хотя и так понятно — убит наследник одного Дома, обвиняют второй. Сейчас дело только во времени — в отсутствии владыки Благого Двора Дома способны на многое. Щадить сон лесного лорда Джаред не собирался, но, проходя широкими коридорами до покоев лесовиков, он неожиданно для себя свернул к обители одной очаровательной белошвейки, чьи умелые ручки порой словно возвращали магию одежде, даря если не защиту, то хотя бы спокойствие ее носителям.

И наткнулся на Алана. Алана непривычно взъерошенного и привычно незаметного, крадущегося чуть ли не по стеночке.

— А-лан, — тихо позвал советник.

И серая тень, почти исчезнувшая в стене, вздрогнула, проявила себя, не в силах противостоять зову Джареда. Как уже было один раз, пусть очень и очень давно…

Советник вздрогнул, отгоняя кошмарные воспоминания о том времени, когда ему пришлось жить без Алана. В конце концов это стоило вспомнить хотя бы для того, чтобы в очередной раз попробовать понять: что же тогда произошло, что такого сказала Этайн и отчего рухнул весь Нижний мир.

***

{Майлгуир, потерявший Этайн, зверствовал, характер не смягчила даже смена имени, но возле него сейчас был принц, и Джаред мог спокойно отчитываться на расстоянии.

Потом пропала мысленная речь. Магия проваливалась с уровня на уровень, отмирая сверху, опадая осенними пожухлыми листьями.

Дни складывались в недели, и мир, потрясаемый бурями, приходил в себя, собирался уже иным. Ши, теряя магию, осваивали ремесла. Ши стали умелыми мастерами, но…

Алана, закрывшего собой владыку от удара, не было. Алан не умер — его втянуло в камень Черного замка. Джаред отказывался верить, что это насовсем. Иногда приходил в его покои, заглядывал во все комнаты. Сидел и ждал подолгу, сам не зная чего, в своем кресле у камина. А кресло рядом сиротливо пустовало.

Пустело все. Магия уходила. Механесы, выполнившие массу работы по обустройству замка для новоприбывших, замерли статуями. Надежду внушало лишь то, что звериные головы продолжали осмысленно реагировать и следить за происходящим. Бдительность иногда отказывала волкам, но не Черному замку.

А Джареду отказывал рассудок. Он ловил себя на том, что обращался к стенам и произносил имя Алана вслух. Приходил в себя в его покоях, оглядывался недоуменно… и не мог найти такого незаметного, но очень нужного волка.

И в одну из бессонных ночей, ненастных, грозовых, в дверь кабинета советника грохнуло чем-то тяжелым. Джаред дернул ручку на себя — и свеча выхватила из мрака каменного механеса, абсолютно черного, вытесанного слишком грубо, непохожего на прочих. Он поднял голову, не открывая глаз, ориентируясь на звук, на запах…

— Алан!.. — Джаред не понял, когда успел ухватить каменное лицо обеими руками. — Алан!

Глаза не открывались, но голова повернулась, от шеи побежали крошечные камешки.

— Ты звал, — голос был потусторонним и глухим. — Ты помнишь, ты звал.

Механес покачнулся, запинаясь о порог, слепо подаваясь вперед, царапнул лапищей, не разделенной на пальцы, по косяку, оттолкнул другой советника и рухнул, всем весом грянул об пол!

Джаред всегда считал себя хладнокровным и выдержанным ши, но тут ощутил, как все душевные скрепы летят к фоморам в пасть.