Он упал на колени и принялся медленно разбирать осколки.

Сиплое, с хрипами дыхание обозначилось из середины каменной груды, и теперь, о-о-о, теперь Джаред торопился! Оттолкнул одну каменюку, спихнул вторую, нащупал шершавый от пыли дублет Алана, перехватил поперек груди обеими руками и понял: дышит! Дышит! Сердце бьется! Медленно, глухо, с усилием, тяжело, но бьется!

— Алан! Ты как?!

— Пх-х-хи-ть, — он закашлялся, пыльный весь, с головы до ног, словно окунувшийся в известь, с меловыми волосами, пропитанный камнем от и до. — Дж… — и опять закашлялся, бессильно откатываясь на бок.

Джаред вскочил, сцапал с прикроватного столика сразу весь графин с водой, выплеснул часть на пыльную голову. Алан вздохнул. Джаред приподнял его голову снова, приставив к губам наполненный кубок.

Алан старался пить медленно, явно сдерживаясь и наслаждаясь. Зажмурился, перевел дух, прохрипел:

— Этот момент мне довольно часто снился, Джаред. Ты претворяешь грезы в явь, — приоткрыл все ещё серые веки, пригляделся. — Прости, я захламил тебе покои. Но можно нарушителю ночного покоя ещё воды?

Алан приподнял руку, удивленно присматриваясь к собственным дрожащим пальцам, пока Джаред не вложил в них кубок. Тут же понял свою ошибку и подхватил витую ножку крепче: Алан был совсем без сил. Серая пыль не осыпалась с волос, на лице начальника замковой стражи прорезались морщины, и Джаред поспешно отвел взгляд. Не стоит сейчас говорить Алану обо всех изменениях в его облике.

— Ещё вопрос, уважаемый советник. Ты себе кулаки не сбил? Мне слышалось, что стучал по стенам ты постоянно, — Алан с усилием подтянул ноги, усаживаясь удобнее. — Нельзя себя настолько не жалеть! Хотя стены ты, верно, пинал, раз руки целы…

— Я вообще не трогал стены, если тебя это утешит! Я звал тебя по имени, чаще мысленно, иногда — нет, а ты молчал. Молчал! — с прежней досадой произнес Джаред.

— Прости меня, уважаемый советник, я не хотел огорчать тебя и громыхать тут, сбивая косяки. Механесом, скажу тебе, быть неудобно: все время есть риск на кого-то налететь, что-то случайно сломать или протаранить стену, — Алан перевел дух. — Никакого удовольствия, один шум и сумятица.

— Какое уж тут удовольствие. Разве что ты жениться на ком-то внутри стены успел. Что это за кольцо?

Алан уставился на свою руку в непонимании, с трудом поднял к глазам кисть, отогнул ворот, рванул — и откуда только силы взялись? — заскребли, обламываясь ногтями, пальцы:

— Нет, нет-нет-нет-нет! Только не это! Опять!

— Алан! Алан, успокойся! Ты что творишь! Уймись!

Джаред насилу оторвал серые окровавленные руки Алана от его же шеи, сжал обе ладони, приводя в чувство, заставляя вернуться разумом в эту комнату, в этот момент. Признаться, это удалось далеко не сразу.

— Это очень прискорбно, но я знаю, кто меня проклял, — прошептал Алан. — Я уже сидел на цепи.

Ладони, по-прежнему сжатые в руках советника, дернулись снова, как лапы волка, взрывающие землю. Алан открыл наконец глаза, и вместо обыкновенной ясной серости там сияла яростная желтизна.

— Я был балаганным волком, очень хорошим волком, на меня всегда приходили посмотреть! Поначалу пускали даже маленьких детей, до того я был хорошим, умным, как собака, — Алан дернул головой, скребнул ногой.

Второй за жизнь ошейник — многовато для одного ши, тем более волка.

Да, ошейник, каменный, монолитный, плотно охватывающий шею. Широкий, с выбитыми по краю рунами. Словно вросший в белую волчью кожу.

— Боудикка постаралась. Погоди, Алан, погоди. На ошейнике есть знаки, возможно, мы их прочтем, — Джаред пожал пальцы и отпустил руки Алана. — Сейчас тебе в любом случае лучше, чем механесу в стене!

Знакомая, слегка насмешливая улыбка прокралась в глаза Алана, погасила желтое пламя, зажгла обычное серое.

— А может быть, и нет. Возможно, мне вовсе не стоило выламываться из той стены.

— Ничего, Алан, ничего, — умерил дрожь в голосе Джаред. — Может, мне тоже стоило умереть. У меня ведь тоже есть личное проклятие. Я «не смогу защитить женщин». А наш принц «погибнет из-за женщины». Вот и подумай, чье проклятие страшнее.

— Вина есть на каждом из нас. А бутылки вина у тебя нет?

Алан. Проклятый, вымотанный камнем и поседевший, однако — Алан. С его мягкой иронией и отчаянной преданностью. Это искупало многие и многие несовершенства мира…

Теперь Алан не может покинуть стены замка и не может обратиться в волка. Временами у него немеет рука с кольцом, что не мешает ему быть самым лучшим начальником замковой стражи. И уж точно — лучшим другом.

Позже, в его личных покоях, за бутылкой вина и перед самым уютным камином на свете Джаред выяснил, что Алан услышал из речи Этайн. «Пусть иная, прошедшая моим путем, подарит истинному королю, что взято быть не может».

Вот и суди теперь, какой король истинный и что это может быть за подарок.}

***

Джаред из настоящего удержал себя от желания схватить Алана сегодняшнего на рукав, чтобы точно никуда не исчез. Поймал чуть виноватый и печальный взгляд, и не сдержался:

— Алан! Двести лет тебе понадобилось, чтобы осознать свои чувства к твоей Дженни.

Алан сердито мотнул головой, контуры его начали растворяться, и Джаред все-таки схватил его за руку. Телесный контакт он не любил, начальник замковой стражи, много раз удерживающий себя от объятий, это знал, поэтому вздрогнул и задержался. Открывать порталы в Черном замке и пропадать в камне у него выходило удивительно легко. Впрочем, появлялся Алан так же легко и в то самое время и место, где он был более всего необходим.

— Так что, через сто лет пора тебе уже понять самое простое и очевидное, то, что лежит у тебя под носом.

Алан не отвечал, сморщив этот самый нос и рассматривая невероятно интересную пыль в проходе.

— Я продолжаю! — сурово произнес советник. — За сто лет можно было осознать, что и наша очаровательная белошвейка не просто так отшивает всех волков. Что ей нужен один-единственный, а этот волк…

Алан поднял глаза на Джареда, тот опустил воздетую к небу руку, и очередная воспитательная речь осталась непроизнесенной. Пожалуй, никогда советник не был столь близок к объятиям — насколько Алан выглядел несчастным.

— Я слишком эгоистичен, Джаред. Мне следовало бы вовсе исчезнуть из ее жизни, но когда я пытаюсь пропасть, она… Дженни слишком переживает, а я не могу допустить, чтобы из-за меня она расстраивалась. Мне нужно было бы переждать этот момент, но ее боль лишь растет. Я готов мучиться сам, но не готов мучить ее.

Логика Алана заставила Джареда проморгаться, вздохнуть и выпустить рукав. Джаред находил кучу доводов, что только с Аланом Дженнифер и не будет мучиться, причем в тесной компании, и тут же останавливал себя. В конце концов, что делать со своей личной жизнью, решать каждому волку. И сам Джаред в этом далеко не лучший пример.

***

Майлгуир, задремавший после плавания, просыпался тяжело. Перекатывал в голове, как морские голыши, давние проблемы, упавшие вскоре после падения Проклятья, когда многое в жизни благих ши пошло наперекосяк. Изменения были поначалу небольшими, но складывались в общую безрадостную картину: магия уходила, истончалась, не слушалась привычных схем, реагировала лишь на самые приземленные и грубые обращения, все меньше помогала в повседневной жизни, искрясь где-то на задворках восприятия.

По чести сказать, эти искры — единственное, что осталось от прежнего порядка вещей.

Открывать Окна стало невозможно, поэтому бывший Мидир, нынешний Майлгуир не знал, что творится у неблагих и фоморов, но предполагал, что ничего хорошего. Молчание королей беспокоило Майлгуира тоже, но не так сильно, как творящееся в собственном королевстве. Умом он понимал, что Лорканн бы уже как-то дал знать, насколько он недоволен новым порядком вещей, а Айджиан хоть пешком бы пришел, чтобы весомо постоять над душой, сложив руки — и добиться от волка хоть каких-то извинений, если не раскаяния. Молчание обескураживало. Или им не было до Мидира дела, что вряд ли, или их тоже удерживало на месте что-то сильнее просто долга короля. Особенно тревожно было за неуравновешенного грифона, чтобы Лорканн смолчал, он должен был по меньшей мере умереть. Думать о таком не хотелось.