К сожалению, это желание помочь часто оборачивалось смертью для тех, кто выполнял приказы короля, как в дни мира, так и в дни войны. Майлгуир не приказывал Антэйну — тот сам упорно полез на Змеиный зуб, обещая показать более или менее сносную дорогу. Но на середине поднялся ветер, и молодой упрямый волк поскользнулся на крутом повороте. У Майлгуира замерло сердце, когда он представил себе упавшего с такой высоты. Тут не спасет никакое восстановление ши! Оставалось лишь сжимать зубы, прося старых богов-магов и саму прародительницу-волчицу смилостивиться и помочь своим детям.

Единственное, о чем он не думал, так это о том, что зря они все затеяли. Запахи Майлгуир, как и Мэллин, всегда чуяли куда лучше прочих волков, а запах Кайсинна ощущался все более четко. Вот только как этот волк сюда забрался и зачем? Для благого ши Дома Волка при беде, болезни или горе было свойственно, подобно зверям, забиваться в нору и пережидать скорбь в одиночку. Но не на промозглом, продуваемом всеми ветрами одиноком утесе!

Антэйн, взбиравшийся первым, тыкал ножи в неприветливо вспучившийся Змеиный зуб. Мэллин, привычный ползать по всем доступным кровлям, фасадам, балкончикам и колоннам Черного замка, прижимался к скале, словно ловкий паук. Майлгуир к собственному стыду обнаружил себя самым тяжелым и самым неловким, хотя по клинкам Антэйна подниматься было чуть ли не в удовольствие. Да и к собственному покорению вершин — не считая магических — можно было отнести разве статую волка над въездом в Черный замок, и то — еще ребенком.

Преодолев последний поворот, они упали на небольшую площадку, еле переводя дух.

— Устал? — справился Мэллин, и Майлгуир ощутил, как сверкнули глаза и сами собой вытянулись клыки. — Шучу-шучу! А я ведь говорил, давай один! Так нет, сразу: «Куда собрался, обормот?»

— Мэллин! Оставь «я ведь говорил» советнику!

— Я, между прочим, никакой не обормот! Я бормотун! Или бормотуха, хе-хе, — посмеялся своим мыслям брат и повернул голову к волчьему королю. — Слово-то какое красивое! Ты не слышал раньше?

Озорной блеск глаз лучше всего подсказывал Майлгуиру, что слово там какое-то неправильное, но времени залавливать Мэллина не было. Не сейчас и не здесь.

Пусть с ним правда советник разбирается.

— Кроме того, пообещать мне переломать ноги, если я полезу один, было совершенно невежливо! — поднял палец Мэллин. Палец предательски дрожал, и он тут же его спрятал. — Нет, ты видел, да? — обратился он к Антэйну. — Он еще и так посмотрел мне в спину, словно нож воткнул!

Антэйн переводил взгляд с принца на короля, дышал загнанно, а потом выдал сквозь зубы:

— Не стал бы.

— Вот! — обрадовался Мэллин. — Я тоже так думаю. Но знаешь ли, проверять не хотелось бы. Только что-то задумаешь приятное для себя и разнообразное для окружающих, как тут же сзади «Мэллин, стоять!» и королевская длань на загривке. Обидно, знаешь ли. Еще ничего не сделал…

Бухтение брата, привычно-успокаивающее, неожиданно дало Майлгуиру возможность выдохнуть, прогоняя на время тревогу и беспокойство, ставшие почти постоянной тенью каждого дня. Майлгуир открыл рот, чтобы ответить как полагается, но очередной порыв ветра полоснул по лицу, вновь сбивая дыхание.

— Туда, мой король, — показал Антэйн на темнеющий вдали зев.

Ползти на карачках по узкой тропке до пещеры было неудобно, неприятно, но единственно возможно. Мэллин же полз так шустро, словно всю жизнь этим и занимался. Капли, прилетевшие непонятно откуда, охладили пылающий лоб и задали новую задачу — как они спустятся? Майлгуир поднял взгляд — небо по-прежнему голубело, но из мелкой смешной тучки лились золотистые нити дождя. Под ногами шелестели, падая вниз, камешки, склон мгновенно стал невероятно скользким. В другой момент Майлгуир, возможно, и полюбовался бы синей гладью Колыбели в золотом песке, осеннем пламени деревьев и короне коричневых гор, но сейчас все это показалось невероятно далеким, а сами волки — невероятно высоко забравшимися существами. Здесь и впрямь казалось рукой подать до Девятого Дома, Дома Полудня, прибежища старых богов и мятежных душ.

Ох, не надо, не надо думать о мертвых! Майлгуир, наощупь пробираясь вглубь пещеры, мотнул головой. Тот, кто находился тут, похоже, и так еле жив.

— Кайсинн! — кинулся Антэйн вперед и тряхнул что-то, очень похожее на комок старого тряпья, который только и ждет, чтобы его выкинули.

Майлгуир осторожно прощупал ауру: холодная, бирюзово-серебряная, почти мертвая или отрицающая саму жизнь. Ох, глупая Гранья, что же ты наделала? Любила ли ты этого волка или только мечты о нем? Мэллин обернулся тревожно, сверкнул лунной белизной глаз, словно почуял, как нехорошо стало брату. Память о наведенной любви резанула не хуже пропущенного удара, заставила упасть на колени. Этайн, Эохайд, любовь и предательство двухтысячелетней давности навалились вновь, с новой силой и новой болью — не продохнуть, не сделать шаг, не защитить себя и близких. Как он смеет обвинять Гранью, когда сам похитил любовь Этайн, любовь, предназначавшуюся мужу? Пусть Эохайд тогда не ценил ее, пусть сам волчий король полюбил отчаянно, так, что признался — и потерял все.

— Эй, братец… — тихо и без привычной иронии позвал Мэллин, словно понимал, как тяжело стало Майлгуиру.

Все это, купание в Колыбели, даже вот это предстоящее спасение Кайсинна — что это значило для Майлгуира?

Уж не хотели ли их просто задержать, а его, бывшего бога, лишить остатков силы? Если бы не Мэллин, если бы не Мэренн — могло бы сработать. Кто наслал ледяного дракона? Уж точно не Кернуннос. Дом Камня? Откуда у них эдакая мощь?

При мысли о третьей силе, живущей между мирами, о Не-сущих-свет созданиях, перед кем он должен и кто должен ему, у волчьего короля стало кисло во рту.

Он поднялся, отринув ненужные мысли, и пошел туда, где Антэйн о чем-то расспрашивал Кайсинна, а тот лишь мотал головой, бормотал что-то неразборчиво и пытался отползти дальше в угол.

— Что говорит? — хрипло спросил Майлгуир.

— Говорит, что собрал все углы в доме, что ходит, не помня себя, режется собственным оружием и что недостоин любви жены и памяти сына.

Майлгуир закрыл глаза, присматриваясь к ауре. Ну так и есть, серые тенета проклятия обвивали бирюзово-серебряный огонь, словно паучьи сети, выпивали силы и подтачивали разум. Странно, что он сопротивлялся так долго.

— Даже если ты не в себе, Кайсинн, не дело думать, достоин ты любви близких или не достоин.

Кайсинн перестал дрожать, вскинул голову и прищурился.

— Мой король! — коротко, словно на плацу, кивнул. — Зря вы сюда забрались.

Выглядел Кайсинн плохо: волосы спутаны, щеки запали, нездоровый блеск поселился в глазах, но, несмотря на это, он безотчетно вызывал доверие у волчьего короля.

— Мой волк, — положил Майлгуир руку ему на плечо. — тебе сейчас будет очень больно, так больно, что может остановиться сердце. Думай о жене, она любит истинной любовью, а сейчас на тебе надета привороженная. Не будет от нее толку, а грозит она лишь смертью.

— Я хочу умереть, — неожиданно ясно произнес Кайсинн.

— Твоя жена умрет вместе с тобой! Ты этого хочешь?! — рявкнул Майлгуир. Тащить вниз упирающегося волка — почти непосильная задача. Вытащить на этот свет того, кто хочет умереть — невозможно.

— Гердис все глаза выплакала, — произнес Мэллин словно бы мимо. — Но разве есть ее мужу до этого дело? Лучше упрекать себя в несовершенстве.

— Не смей! — рванулся Кайсинн к принцу и остановился, тяжело дыша. — То есть, простите, мой принц, но не стоит обсуждать мою жену даже вам.

— Нет, продолжай: когда ты был злее, ты мне больше нравился. Опа! — ухватился Мэллин за конец серой нити. — Бра-а-ат!

— Антэйн, не прикасайся, — приказал Майлгуир шевельнувшемуся волку. — Мы с братом можем трогать проклятия, потому что…

— Потому что сами ими увешаны, — хихикнул Мэллин. — Только ты прости, Кайсинн.

— За что? — удивился волк.

— Тянуть проклятие с живого волка — все равно что кожу снимать, — пояснил Майлгуир. — Так что терпи!