Да и хватит ей уже нежиться, вспоминая бездонные темные глаза и отдающие горечью поцелуи. Гранницелла, вернее, Гранья, как ее звали все, так смеялась над ее признаниями, да и сопровождала тогда Мэренн неохотно. Неужели она тоже осмелилась просить у друидов любви? Зачем? И кто ее выбор? Мэренн не знала, но тревожилась еще и за подругу. Она окинула взглядом комнату и улыбнулась, увидев у входа стопку одежды, придавленную кинжалом. Наверняка Лагун озаботился.

Мэренн приучена была одеваться быстро и, натягивая штаны и камизу, не особо удивлялась, что ей все подошло. Даже мягкие, серой замши, сапоги. Сомкнула на запястьях серебряные наручи. На темно-синих эмалевых вставках таинственно играли блики. Цвет королевского рода, в который Мэренн попала, сама того не желая. Она торопливо застегнула крючки сюрко, заплела потуже тяжелую косу и вздохнула о том, что теперь точно не отрезать — уж больно нравилось ее волку пропускать между пальцами тяжелые, с синим отливом пряди.

Она вышла в зал — но и там не было ни одного волка. Не удержавшись, она подхватила с деревянного подноса хлеб с бужениной. Дожевала, распахнула дверь, прищурилась от света и ахнула. Свинцовое небо, черные горы… И трое волков, карабкающихся на Змеиный клык, самый высокий и почти недосягаемый для тех безумцев, кто обожал ползать по местным скалистым и очень скользким горам. Приглядевшись, она увидела белую прядку у одного из волков и пошатнулась, еле сдержав крик. Вот кричать теперь точно нельзя!

— Что они делают? — прошептала она.

— Наш венценосный гость — ваш супруг — и его брат думают, что там может быть Кайсинн, — безо всякого выражения произнес Лагун, появившийся как из-под земли.

— Но… кто третий?

— Антэйн, — ответил, поморщившись, Лагун. — Такой спокойный волк, я только радовался, что он не подвержен этим столичным веяниям…

Узкая фигурка первого волка покачнулась на отвесном участке скалы.

Мэренн прижала ко рту пальцы, боясь, что крик все-таки вырвется.

— Моя королева, настоятельно прошу вас, вернитесь внутрь, — непривычно настойчиво произнес Лагун.

— Не могу, я буду волноваться еще больше. Но как? Почему?

— Землю мы уже всю обыскали, — недовольно ответил Лагун, а потом добавил совсем как отец: — Вы поели?

***

Утро Майлгуира началось с истерики. То ли переворот с лета на осень так подействовал на всех, то ли купание в Колыбели, но брат взглянул на него, вышедшего от Мэренн, запавшими глазами, швыркнул носом в ответ на вопрос: «Так что же ты узнал?», и тренькнул кларсахом, каким-то чудом выжившим после всего. Майлгуир уселся рядом, внимательно глянул на брата и внезапно даже для себя покачал ногой в такт мелодии.

Мэллин проследил за покачивающимся носком, распахнул глаза, доиграл пару аккордов и прижал струны ладонью.

— А ты знаешь, что, Мэллин? — в тишине произнес Майлгуир.

— Что? — не дождался ответа сию секунду, резко выдохнул. — Брат?

— Ты — это нечто, — Майлгуир полюбовался обиженным выражением лица младшего брата. — Нечто очень постоянное.

— Это я-то? — фыркнул он. — Не шути так, Майлгуир, тебе-то точно не пристало!

— Сам, посуди, это не шутка: ты никогда не менял имя.

— Да почти все так живут! Кроме тебя, — опять забренчал на кларсахе, тихо и медленно. — Это ничего не доказывает.

— Возможно. Но никто, кроме тебя, не знаком всем предыдущим поколениям волков по одному лишь имени.

— Нашел, к чему прицепиться и рад, — теперь принц откинулся на спинку кресла, вытягивая босые ноги. — Знаю я твою вредную натуру. Тут меняй имя или нет, а ты ненавидишь оказываться неправым!

— Образ принца нашего Дома чрезвычайно крепко связан с образом легкомысленного и озорного волка, — помолчал Майлгуир, смакуя паузу и все более нервные аккорды. — Подобных волков немного. Не подскажешь почему?

— Потому что у кого-то слишком живое воображение для пятитысячелетнего реликта, — помрачнел Мэллин. — И не смей напоминать мне о возрасте!

— Почему? Потому что пятитысячелетних реликтов в этой комнате на самом деле два? — Майлгуир тихо рассмеялся.

— Да! Поэтому! Потому что здесь ты и, и, и!.. И мой кларсах!

— Я и кларсах, который я тебе подарил… — Майлгуир напоказ задумался, разглядывая все более мрачное лицо брата. — Помнится, тебе было пять или шесть, когда я тебе его подарил. Помнишь?

— Помню я все, не бухти! Да, да, я почти твой ровесник! Для нынешнего поколения мы одинаковое старичье, что им разница в десять лет, на один зуб.

Мэллин тряхнул это самое нынешнее поколение в лице Антэйна, почти пришедшего в себя.

О чем он узнал этой ночью, все еще не говорил. Лагуна, с которым Майлгуир общался уже дважды за ночь, все еще не было, как не было и вестей от главы охраны Укрывища. Значит, можно было подразнить брата.

Послушный кларсах переливал в струнах мрачную, как сам Мэллин, мелодию, пальцы брата пластичные и гибкие, будто жили своей жизнью. И Майлгуир отчего-то перестал веселиться.

— Ты не старый, Мэллин, ты постоянный.

Брат необычно молчал, не поднимая головы и делая вид, что не слышал.

— Хорошо-хорошо, давай старыми будем мы с кларсахом, а ты моложе меня, так что ты просто младший. Какая разница, на сколько лет?

— Есть разница! — вскинулся Мэллин. — Тебе хоть какой возраст к лицу, а я до старости точно не доживу!

— С чего ты взял? — спросил Майлгуир, ощутив, как удивительно промозгло стало в комнате.

— С того, что я должен жить собой! А если я состарюсь, действительно состарюсь, брат, это буду уже не я, — Мэллин снова надулся и шмыгнул носом. — Да и проклятья эти, как собаки висят! То не спасешь, это не спасешь, там виноват, тут неправ!

Мэллин отвернулся, каким-то ему одному известным образом закручиваясь на лавке вокруг кларсаха.

— Не принимай так близко к сердцу…

До Майлгуира донесся приглушенный всхлип. Ну, так и есть — лунный костер горит до сих пор. Мэллин в своей душе слишком ребенок, чтобы разучиться плакать даже в возрасте пяти с гаком тысяч лет.

Помочь может только один способ, самый старый и самый безотказный. Волчий король, а сейчас — неловкий, разучившийся понимать брата — поднимается со своего места, чтобы приобнять расстроенного младшего. Мэллин затихает и сдвигается. Раскосые серые глаза опухли от слез, нос покраснел, губы еще дрожат.

— Д-да зн-наю я-а, вол-лки не пл-лачут, — хмыкнул и утерся рукавом. — А я-а пла-ачу, вот!

— Конечно, не плачешь, — живой и подвижный брат в объятиях успокаивал и самого Майлгуира. — Ты слишком задумался над новой грустной балладой, где один герой проходит через время, как сквозь воду, и ему грустно наблюдать за своей семьей, что меняется, теряет и находит, стареет и почти гибнет…

— Нет! Не будет такой баллады! — Мэллин, успокоившийся было, зарыдал истерически, вцепился в воротник и повис, отпустил даже кларсах, не обратив внимания на обиженное треньканье.

— Ну, раз владелец волшебной арфы говорит такое, я склонен ему верить. Мэллин! — тряхнул наконец Майлгуир брата. — Так что ты узнал?

— О, рассвет! — вскинулся Мэллин на первые солнечные лучи, упавшие из-за гор. — Теперь можно! Пойдем скорее! — и мгновенно перестав плакать, потянул за собой Майлгуира.

Владыка Благого мира скрипнул зубами, не поняв, то ли его дурачили все это время в ожидании рассвета, то ли Мэллин на самом деле так расстроился из-за упоминания возраста.

— Мой король, — откашлялся сзади Антэйн, тоже двинувшийся следом. — Вам нужно на кое-что просмотреть.

Трое волков вышли на залитый розовыми лучами кусок желтого песка перед домом. А прямо перед ними возвышался темный рог острого пика.

***

Подъем был утомителен и долог. Так долог, что волчий король успел пожалеть о нескольких вещах: что он не может, по старой памяти благословенной Первой эпохи превратиться в птицу, и что зря они потащили этого мальчишку, пылающего желанием помочь и доказывающего, что раз внизу Кайсинна не нашел и сам Лагун, то находиться потерянный волк может только здесь.