— И пушки смолкли, как будто, — тихонько, себе под нос, пробормотала Зина.

— Не смолкли, — Леля замедлила шаг. — А просто ветер дует на запад. В открытом поле слышнее.

Вышли на дорогу. Тележные колеи уже залубенели, тускло поблескивали. За пологим холмом угадывались очертания сельской церквушки. Влево же одна из улиц между двумя рядами домишек дотягивалась до молодого сосняка. Сосняк подступал к огородам с другого боку деревни.

— Грузовых машин вроде не было здесь, — удовлетворенно сказал Коля.

Но тут же перемахнул дорогу, наклонился… Товарищи подбежали к нему: рядом с тележной колеей — размытый, едва заметный отпечаток рубчатой шины.

Группа рассыпалась вдоль дороги. Рубчатые следы нашлись еще и еще… Ребята смерили расстояния между параллельными отпечатками.

— Мотоциклы, — подытожил Коля. — И одноместные, и с прицепами. Он распорядился: бойцу Самсону занять пост в отдаленном конце деревни, куда через минутку подоспеет и сам; а своему сокурснику-геологу велел стать постовым в ближнем краю, где только что прошли.

Выслушав еще наставление о необходимых сигналах тревоги да о знаках зрительной связи, двое бойцов поспешили на свою караульную службу.

— Мы тоже не хворые, — упрямо сказала Нина. — Давай, командир, оставим Зину сушить стеганки. Мы с Тоней тоже сгодимся постовыми.

— Девчата, сюда! — Коля показал на темно-зеленый небольшой домик, открыто смотревший на пришельцев двумя незавешенными окошками. Жидковатый дымок из его трубы поднимался почти вертикально — верный признак, что печь уже истопилась. — Похоже, здесь только старушка с детьми…

Леля повернула входное кольцо и, чуточку приотворя дверь, спросила, можно ли войти. Последовал обычный ответ, что добрым людям всегда рады…

У стирального корыта стояла женщина, далеко еще не старая, с очень большими руками, в калошах на босу ногу и выцветшей черной юбке, усеянной мельчайшим белым горошком.

После поклонов Леля отрекомендовалась так, как и предписано: они — студентки, бывшие на земляных оборонных работах, а ныне пробирающиеся домой, вот хотели бы обсушиться.

Хозяйка, прежде чем девчата успели помочь ей, сноровисто поставила наземь корыто и чугунок с горячей водой, освободила проход в кухню.

Вскоре от стеганок, от портянок, расстеленных на загнетке, от носков, уткнутых в печурку, повалил пар, и кухонное окошко запотело. А девчата сели за столик, где красовался котелок, наполненный почти до половины еще теплой картошкой. Леля достала банку консервов и чуть поржавевший нож, чтобы вспарывать банки, но хозяйка с обидой заставила сунуть этот припас обратно. Большими и темными, в глубоких трещинах руками она взяла только несколько кусочков сахару, благоговейно положила их на полочку рядом с иконой, пояснила, что внучата, снова изгваздавшие всю верхнюю одежонку, получат гостинцы только вечером. Рассказала, что свекор ее еще до гражданской самого царя скидывал, что среди деревенских стариков и крепкие сыщутся… Скажем, Ермил или Флегонт.

После завтрака девчата улеглись спать.

— А я — достирывать, — сказала хозяйка. Она глянула на печь, откуда не доносилось ни звука. — Уснули, поди-ка, слава тебе… Пострелята без меня через огород и дыру в плетне, считай, уже в самый овражек угодили…

Насквозь изгваздились. «Мы в лазведке, ба, мы в лазведке», — передразнила она ребятишек, направляясь к своему корыту.

Осторожно затворила за собой дверь. Девчата заснули.

Зина вздрогнула во сне. Послышались ей тяжелые, беспощадные удары, после каждого — стоны: тонкие, дробно-прерывистые, почти нечеловеческие… Не ребенка ли бьют?.. И тут же, сквозь глубокое забытье, вдруг ее пронзило яркое воспоминание: лет пять назад она, плача, просыпалась от одной повторявшейся много ночей картины, как маленький Родя Раскольников умолял отца вступиться за насмерть избиваемую лошадку… Зина стряхнула обессиливающий бред, рывком приподнялась.

— Подъем!.. — крикнула Нина.

Тоня вскочила, метнулась к одежде. Но улыбка Зины, ворвавшейся в кухню со двора, всех успокоила.

— Ишь, разнежило тебя перед печкой, полуголая расселась, — ласково укорила Нину. — Одевайтесь живей, сейчас братва ввалится… И снимаемся!

Трое парней быстро съели по настоянию девчат почти половину мятой картошки с маслом и, захватив подогретую в котелке добрую долю для оставшегося на охране боевого имущества Кима, вылезли из-за стола. Девчата, едва сдерживая слезы волнения, попрощались с Дарьей Гавриловной.

…В ельнике зашагали в затылок друг дружке, чтобы не каждому спотыкаться о замшелые корневища. Только передние — командир и Леля, шли по-прежнему рядом.

— Леля, повтори девчатам, чтобы не забыли. Ты сумеешь сделать это неназойливо… Если в деревне мы говорили, будто в родную Москву пробираемся, то сейчас — на случай опасных встреч — надо иначе: мы — смоленские студенты. Нас из Смоленска привезли рыть окопы в Подмосковье, вот и плетемся назад.

— Напомню, Коля.

— И чтобы поуверенней держались! Это в случае чего. Через деревню до нас брели самые настоящие мобилизованные. Немцы знают о таких.

— Девчата не подведут.

В следующий миг они расслышали нетерпеливый вопрос Зины:

— Уже близко, наверно?

Самсон отозвался тоном ироническим и покровительственным:

— Близко — да склизко. Вернее, спотыкливо. Не стреляй глазками. Ребята сейчас охладелые, прозябшие, никого не подожжешь. А под ноги смотри!

К вечеру следующего дня подрывники-комсомольцы вышли к дороге, по которой гитлеровцы подбрасывали к передовой подкрепления.

Парни начали рыть углубления для мин, а девчата парами в обе стороны пошли в дозор.

Напрягая глаза, Нина и Зина всматривались в смутно сереющую полоску дороги, скрытую вдали темнотой. Показались бы грузовики с фашистской солдатней! А еще лучше — орудия или танки… Наверно, ребята заложили не только противопехотки.

Но вдали по-прежнему ни огонька. Громче, чем раньше, погромыхивало на северо-западе. Может, охватывают Москву танковой подковой?

Наконец прозвучал условленный короткий свист. Это командир вызывает по одному бойцу из каждой пары дозорных.

— Беги к командиру, Зинка!

— Ты беги! Согреешься. Не бойся, буду зоркой.

Нина помчалась на свист.

— Заложили мины?

Командир выждал какие-то секунды и, когда подоспела с другой стороны Леля, пояснил:

— К минированию готовы. Мелькни вдали фары — управимся в полминуты… Мне говорили, что немцы впереди пленных прогоняют для страховки… Но пока — ничего! На авось минировать негоже.

— Полной гарантии никогда ни в чем не получишь, — с разочарованием, которое не сочла нужным скрывать, ответила Нина. — Ведь этак, со всегдашней оглядкой, не побьем немцев.

— Не со всегдашней, — сдержанно возразил Коля. — Притом оглядка — неточное слово. Нельзя бить вслепую — в этом все дело.

— Ты прав, — согласилась Леля и снова, явно ища кого-то, посмотрела по сторонам.

— Самсона мы отрядили к тайнику за винтовками, — ответил командир на ее немой вопрос. — Ждем с минуты на минуту. Надо бы раньше вооружиться. Не догадались.

— Почему послал одного Самсона? — спросила Нина. — В дозорные можно бы поодиночке… Но за оружием — обязательно вдвоем или втроем.

— Отрядил самого здоровенного. Такому ничего не стоит и вдвое больше винтовок притащить, — пояснил Коля.

Далеко, за черной массой леса, по другую сторону дороги, взмыла ракета, разбрызгалась искорками.

— Над главным шоссе, — буркнул Коля. — Артерия!.. Страхуются. Но мы перережем! Чего бы то ни стоило.

Гулкий винтовочный выстрел заглушил слова командира.

— Беда! — выдохнула Нина сквозь стиснутые зубы. — В той стороне, где братская могила! Напоролся наш Самсон.

Еще бахнуло… Еще и еще!..

— Не похоже, пожалуй, — отозвался командир, — Одни только винтовочные, значит, не Самсон отстреливается. И автоматных очередей не слышно.

— Разреши, Коля… Разреши, мигом выясним, — вызвались одновременно Ким и Генка.