Слезы градом бежали по ее лицу.

— Ну, еще что выдумала!.. — грустно сказал Сусанин. — Ступай в избу!.. — и, оттолкнув жену, отошел от крыльца.

Отряд тронулся к лесу.

Сусанин, опираясь на клюку, шел впереди, указывая дорогу. Небо нависло холодное, густо усеянное звездами. Было далеко за полночь.

Кони храпели, покрываясь инеем. Поляки ехали молча, кутаясь от холода в шубы. Сверху запорошил снежок. Опять началась метель. Лесник шел уверенно, не останавливаясь. Отряд углубился в середину леса. Мрак все сгущался. Метель заметала тропу. Она скоро исчезла под ровным слоем выпавшего снега. Переводчик-рейтар подъехал к Сусанину.

— Эй, холоп! — крикнул он. — Ясновельможный пан сотник спрашивает: скоро ли придем?

— Теперь недалече, — отвечал Сусанин: — свернуть надо влево, тут и будет.

Поляки повернули влево. Лес стал редеть. На пути показались кочки, занесенные снегом. Отряд приближался к громадной лесной прогалине.

Вдруг конь под одним из всадников, неосторожно свернувшим в сторону, стал проваливаться. Рейтар, ругаясь, спрыгнул с седла и тогда лишь понял, что попал в трясину. Но было уже поздно. Его стало засасывать. Он завопил о помощи.

Два всадника попытались ему помочь и тоже увязли Отряд остановился.

Конники, бранясь, соскочили с седел. Общими усилиями с трудом вытащили тонущих, но коней спасти не удалось. Отчаянно барахтаясь, лошади с жалобным ржанием погружались все глубже в болото.

Переводчик подбежал к Сусанину.

— Пся крев! — закричал он, схватив вожатого за бороду. — Где дорога?..

— Сбился малость, — прошептал лесник, глядя в искаженное яростью лицо иноземца.

Подъехал сотник.

— Ясновельможный пан, — сказал рейтар, выпустив бороду проводника, — он сбился с дороги.

— Скажи собаке, пусть ведет обратно. Как выйдем, мы его повесим! — приказал сотник.

Рейтар, ругаясь, перевел распоряжение.

— Да где же, кормилец, дорога-то? Я теперь не знаю, — отвечал Сусанин.

— Сыщи, пес! — зарычал рейтар.

Конники слезли и, ведя лошадей под уздцы, повернули обратно. Но едва они прошли несколько десятков шагов, как шестеро рейтар провалились в болото.

— Тонем!.. Спаси, матерь божия! — вопили поляки, погружаясь в жидкую тину.

Сотник и пан Кулжинский выхватили сабли и бросились к леснику. Переводчик-рейтар схватил Сусанина за шиворот.

— Куда ты завел нас?! — заорал сотник, сбив с мужика шапку.

^{— Куда ты завел нас?! — заорал сотник.}

— Рубите, вороги, — тяжело дыша, ответил Сусанин. — Не предам Русь! Все погибнете!

— Ясновельможный пан, — зашипел рейтар-переводчик, — он завел нас сюда на погибель.

— Ах, собака! — выругался сотник. — Рубите его! — и взмахнул саблей.

Сверкающее лезвие мелькнуло в воздухе и рассекло Сусанину голову. Он упал.

Разъяренные рейтары рубили мертвого до тех пор, пока не искрошили в куски.

Вдоволь натешившись над трупом, поляки принялись искать обратную дорогу.

Но вьюга замела тропу, по которой они пришли. Передовые всадники, пытаясь свернуть то вправо, то влево, попадали в трясину и, отчаянно вопя, тонули на глазах у своих товарищей.

Начинало светать. Тусклое зимнее солнце медленно поднималось над вершинами.

Один из рейтар влез на осыпанную снегом высокую сосну, надеясь сверху увидеть какую-нибудь дорогу. Тщетно он озирал горизонт. Кругом тянулся густой лес. Рейтар слез с сосны, полный отчаяния.

Пан Кулжинский, бросив коня, попробовал выбраться на твердый грунт, прыгая от дерева к дереву, с кочки на кочку. Так он прошел шагов триста и совсем уж было скрылся из виду, как вдруг до отряда долетел отчаянный крик. Несчастный поляк оступился и упал в болото. Его засосало.

Объятые страхом рейтары столпились на прогалине, и никто уже не решался отойти в сторону, боясь утонуть.

Наступило утро. В лесу стало совсем светло.

Чтоб не погибнуть от холода, поляки развели костер. День прошел в страшном ожидании. Люди жадно ловили каждый маленький шорох, надеясь, что какая-нибудь живая душа заглянет в эту чащу и укажет путь к спасению. Но тщетно — лес безмолвствовал.

Сумерки снова окутали лес. В небесной синеве замерцали звезды. За ночью наступило второе холодное и туманное утро, но и оно не принесло полякам спасения.

Шестнадцать дней длилась борьба со смертью.

На семнадцатое утро проходившие по лесу крестьяне встретили человека в изодранной польской одежде. На все вопросы он отвечал то плачем, то безумным смехом. Это был пан сотник — единственный воин, уцелевший из всего польского отряда.

ЧЕСТЬ РОДИНЫ

Лес мачт вздымался над Архангельской гаванью. Китобойные шхуны, транспортные шнявы, беляны, баржи, расшивы и лодки толпились у берега. Поскрипывали причалы. От воды тянуло летней сыростью, смолой, запахом свежей рыбы. Ребятишки у мола швыряли в набегающие волны мелкие камешки.

Грузный бородач в купеческой однорядке остановился у сходней и громко кричал:

— Эй! Матвей! Матвей!..

На шняве никто не отзывался. Бородач, плюнув, стал подниматься по сходням. Едва он переступил борт, как из кормовой каюты выглянул юнга.

— Что вы, оглохли, что ли? — спросил посетитель. — Позови-ка мне Матвея Иваныча!

Юнга исчез. Через мгновение из каюты высунулась голова шкипера с трубкой в зубах, затем туловище и ноги. Подойдя к гостю, он протянул ему широкую ладонь:

— Здравствуй, хозяин!

— Здравствуй, Матвей Иваныч! Я поговорить зашел.

— Ну что ж, — усмехнулся шкипер, — пойдем в каюту. Там попрохладнее… — и, повернувшись, зашагал к корме.

Хозяин пошел за ним.

В каюте восемь матросов хлебали уху.

— Что вы тут торчите? — проворчал шкипер. — На палубе места, что ль, нет? Ишь насорили!

Матросы, забрав миску, вышли.

Купец сел, отирая платком пот.

Шкипер смахнул со стола хлебные крошки, уселся напротив, пыхнул табачным дымом.

— Слушаю, Пал Палыч.

Бородач вздохнул:

— Ну и палит солнышко-то! Уф! Умаялся. Когда отчаливаете?

Шкипер повел плечами:

— Да хоть сейчас, Пал Палыч. Все дело за накладными.

— Вот я их и принес, — сказал купец, вытащив из кармана бумагу и надевая очки. — Вот видишь, — он щелкнул пальцем по документу, — здесь сказано:

«Его благородию господину Иогансону от купца второй гильдии Павла Попова.

Почтеннейший сударь!

По уговору на доставку ржи, оную в числе тысячи пятисот мешков на шняве „Евпл второй“ в сохранности и в срок доставляем, о чем надлежит вам, сударь, здесь расписаться. Третье июля 1810 года. С почтением. Павел Попов».

Вот, Матвей Иваныч… Сдашь товар норвежцу, а расписку мне доставишь. Да держи эту бумагу посохраннее. И еще кое-что я тебе хотел сказать: время теперь неспокойное. Англичане, слышь, за нашим братом охотятся… У Фрола Свечина три шнявы забрали. Так что… посматривай. Хоть и мое добро, но и ты в ответе есть. Ну, кажись, все.

Купец встал, отер еще раз платком потный лоб.

— Теперь вам мешкать нечего. В дорогу пора…

— Скоро тронемся, Пал Палыч, — ответил шкипер.

— Ну, ладно. Прощай. Счастливого пути-дорожки!

Оба выбрались на палубу.

Проводив купца до сходен, шкипер вернулся.

Матросы, пообедав, уже курили на корме.

— Матвей Иваныч! Зачем хозяин заходил?

— Известно… Рожь везти надо, — буркнул шкипер. — Воды запасли?

— Шестьдесят бочек, Матвей Иваныч.

— То-то! Путь дальний. В Норвегию идем… Чего прохлаждаетесь?! Выбирайте-ка якорь… Мишка, Федор, начинайте ставить паруса!

Через час шнява «Евпл второй» покидала Архангельскую гавань.

Берег отходил, заволакиваясь туманной дымкой, и скоро исчез из глаз.