Кутаясь в тёплую шерстяную шаль, Триш сидела с закрытыми глазами на ступенях веранды перед главным входом, и пыталась усмирить разбушевавшиеся в душе чувства. Хладнокровие, упорно не желавшее студить огнедышащую лаву, разливавшуюся по телу вместе с кровью, сейчас было бы как нельзя кстати.
Как и, наверное, алкогольное забытье.
Потому что переносить всё это на трезвый рассудок было чересчур тяжело.
- Рено, ты можешь мне кое-что пообещать? – ведьма раскрыла свой дневник с неоконченной в нём записью, и продолжила писать предложение до тех пор, пока не поставила точку.
- Я дам любое обещание, которое мне будет под силу выполнить, Триш, - фамильяр коснулся передней лапкой щеки своей подопечной.
- Когда этот дневник найдут… - ведьма застопорилась и покачала головой. – Нет, не так. Когда то, что скрыто в этом дневнике будет найдено, прошу тебя, позаботься о том, чтобы тот, кто найдёт это, понял всё обо мне, как о ведьме. Расскажи то, что запрещено объяснить Алауди, и что не может рассказать Джотто.
Потому что самой Триш, казалось, что даже на бумаге ей не хватит слов и решимости для того, чтобы разумно всё объяснить, не пытаясь оправдать себя.
VIII.
«Но знаешь, теперь, встретив всех вас, я всё больше и больше начинаю думать, что благодарна за то, что родилась, будучи той, кем являюсь сейчас. Сомневаюсь, что если бы я не была ведьмой, то смогла бы попасть к вам – первому поколению Вонголы».
От её слов хотелось плакать. Буквально каждая строчка… каждая буква была пропитана эмоциями, чувствами и мыслями. Возможно Триш заколдовала этот дневник, но мнение склонялось в сторону того, что смысл всех её фраз был настолько глубок и проникновенен, что сердце само отзывалось на них.
«Я узнала о том, что попала в ваш век не без умысла, намного позже: когда нашла работу и крышу над головой. Не буду вдаваться в подробности. Скажу лишь, что сам Господь-Бог захотел, чтобы оно так случилось. И оно случилось».
Рисунок удивлённой девочки, разговаривавшей с небом, на котором расступились облака, пропуская божественный свет, теперь, после прочтения этих строк, приобретал гораздо более глубинный смысл.
«Мой конфуз, думаю, вполне понятен. Эгоистичные высшие силы отправили меня разбираться с их ошибкой и бросили в свободное плаванье, ничего толком не объяснив, но дав указ: “Спаси человека, иначе не видать тебе дома, как своих ушей”… Ох, только не говори Наклу – без веры в бога (каким бы тот ни был) он утратит веру в жизнь».
Строчка за строчкой и одна прочитанная страница следом за другой – секреты вскрывались и тайны становились явью, проливая свет на историю Патрисии Терри Холмс.
Печальную историю.
IX.
- … Клото сказала, что после спасения Елены, мой выбор стоит между возвращением домой и смертью. Что если я не пройду в дверь, через которую попала сюда, ровно в десять утра, то попросту исчезну.
Триш вспоминала последнюю встречу с Судьбой, как самый страшный в её жизни кошмар, после которого ведьма проснулась в холодном поту и со слезами на глазах.
Что за чудовищное условие – уйти добровольно или же остаться и умереть?
- Как жестоко. Ты их спасла, а они…
- Но что толку сейчас судачить?
Прервав не начавшуюся тираду фамильяра, колдунья неспешно открыла дверь в одну из комнат, выделенную специально для неё на эту ночь, и заперла её изнутри. Пустая кровать была идеально застелена, трельяж абсолютно пуст, и шторы задвинуты.
Если бы не сундук у подножья кровати, крышка которого была откинута наверх, абсолютно ничто не свидетельствовало бы тому, что в этой комнат вообще кто-либо жил.
На негнущихся ногах Триш подошла к окну и раздвинула портьеры.
Занимался рассвет.
До возвращения домой оставалось меньше пяти часов.
Впервые после смерти своего аввы, Триш считала время по секундам
X.
«Даже не знаю, стоило ли мне всё это записывать. И стоит ли оставлять тебе то, что будет напоминать обо мне».
На колени, пальцы и страницы дневника солоновато-горькими градинами падали слёзы.
«Но я подумала, что ты имеешь право знать историю, частью которой являешься…».
Сколько же всего ты держала в себе, Триш?
«Мне никогда, наверное, не суметь вымолить у тебя… у всех вас прощение за то, что ушла, никому ничего не сказав».
И сколько боли ты забрала вместе с собой?
«Всё потому, что, если бы я попрощалась с вами, то, наверное, отдала бы жизнь ради того, чтобы пробыть вместе со всеми несколько лишних секунд… Не думаю, что хоронить меня и ежегодно посещать мою могилу вы хотели бы больше, чем знать, что я где-то существую, пусть и вдали».
Пожалуй, единственным, кто в то злосчастное утро, первого февраля, сразу понял, что Терри больше не было рядом с ними, был Джотто.
Не мудрено, в общем-то.
Он был тем, кто всегда стремился понять Патрисию, и кому это в действительности хорошо удавалось.
«Я не прошу меня простить».
После того дня он на какое-то время будто бы замкнулся в себе, тяжело переживая это расставание и не желая ни с кем делиться своими чувствами. Словно берёг их, как единственную нить, связывавшую его с Триш.
В относительный порядок Джотто пришёл лишь сейчас - спустя полтора года.
«Мой поступок был эгоистичен».
Он был разумен.
«… Но я хочу хотя бы попробовать вернуться. Хочу найти способ снова совершить нечто невозможное и вернуться туда, где, впервые после смерти аввы, почувствовала себя по-настоящему счастливой».
Однако в результате у неё снова никого не осталось.
XI.
Триш стояла перед зеркалом, в лучах рассветного солнца рассматривая своё отражение, и постепенно чувствуя себя всё более и более опустошённой.
Когда она только попала в эту эпоху и поняла, что задержаться придётся на весьма долгое время, то со временем заперла всё, что было связано с её родным двадцать первым веком в сундуке. Чтобы в один прекрасный день разом достать все эти вещи и с ликованием сказать «Аривидерчи!» этому времени.
Сейчас же, глядя на себя, облачённую в старый наряд, Патрисия с трудом верила в то, что возвращалась домой. В сравнении с тем, что было раньше, теперь платье слегка висело на её отощавшей фигуре, высокие гольфы до противного идеально смотрелись на худых ногах, а в ботинках на высоком каблуке, казалось, совершенно невозможно было ходить.
К этому ей тоже только предстояло привыкнуть.
- Кажется, все начали просыпаться… - шёпотом заметил Рено, когда Терри вытянула из сумки паспорт и взглянула на свою фотографию, чтобы сравнить.
Услышав, как снаружи отдалённо донеслась какая-то возня, Холмс бегло убрала все пожитки обратно в сумку.
Она медленно подошла к двери и схватилась за ручку, чтобы выйти.
Но так и не смогла на неё надавить.
С губ слетел судорожный всхлип. И прежде чем Триш поняла это, она уже съезжала вниз по стене, изо всех сил прижимая ладони ко рту и заходясь безудержным горестным плачем.
XII.
«Если этого не случится… Если я не вернусь… То даже не думайте о том, чтобы ждать меня до седых волос. Живите дальше и забудьте обо мне. А этот дневник, вместе с его содержимым, сожгите. Пусть я просто стану интересным моментом ваших жизней».
Поднялся ветер и небо затянуло грозовыми тучами, а страницы дневника время от времени поднимались и переворачивались, вынуждая придерживать их пальцами.
«Но если случится чудо, и я вернусь, то хочу, чтобы это коснулось тебя в первую очередь… Переверни страницу».
Рука бережно перевернула лист: в оставшихся страницах дневника посередине были вырезаны небольшие квадратики, образовывавшие своеобразную шкатулку, на дне которой лежал браслет.
Последний лист остался нетронутым. Он был исписан, как инструкция к применению этого браслета, и чернила были слегка размазаны от высохших слёз той, кто писал этот дневник.
«Он исчезнет, как только я появлюсь в этом времени – так ты узнаешь, что меня можно найти».
Подарок плотно обхватил запястье, и от него по телу волнами разошлось тепло.
