Владелец Фермы пришел к Освальду сам на второй день заключения. Он поведал Холмсу все тонкости системы их работы и её цели, а затем предложил заниматься исследованиями на благо его лаборатории.

(- Но твой отец ведь отказался? – уверенный в насильственном принуждении отца Триш заниматься изучением ведьм, спросил Джотто.

Колдунья медленно перевела свой взгляд на него и отрицательно покачала головой:

- Авва был хорошим человеком. Но я никогда не говорила, что он был хорошим для всех, - тихо пояснила она. – Он согласился, подбиваемый мыслью о том, что материала для исследований у него будет в разы больше, нежели та глупая, ничтожная пробирка с кровью.)

Поначалу Освальда шокировало то, что изо дня в день творилось на территории Фермы. Он не мог нормально есть и спать, а крики и слёзные мольбы отпустить стали его слуховыми галлюцинациями.

Спустя год запертые в клетках мужчины, женщины и дети стали привычным его глазам зрелищем. Необычные способности ведьм совсем перестали удивлять. А видеть, как очередную «сломанную» ведут на убой или как из грузовика выгружают ещё одну партию «исследовательского материала» – превратилось в самую настоящую рутину.

Так продолжалось ещё следующие полтора года. Освальд продолжал исследования вместе с остальными учёными, но уже без прежнего запала и рвения. Всё было лишь для галочки – Холмс понимал, что не смог бы выбраться из всей той грязи, в которой он погряз по собственной глупости. Выход у него оставался только один – ждать и готовиться. Чтобы впоследствии, если случится чудо и их вдруг обнаружат, выдать себя за жертву и не сесть в тюрьму.

Но чуда не произошло.

Но случилось нечто другое. На тридцатом году своей жизни Освальд Холмс встретил ведьму, привезённую на Ферму из родной ему Англии.

(- Так ты не полукровка?

- Глупый вопрос. Я никогда не говорила, что кто-то из моих родителей был итальянцем. Они оба были англичанами.)

Маргарите Бе́ргер едва исполнилось двадцать, когда она оказалась в числе похищенных и экспортированных в Италию ведьм.

Она была приютской крысой – во всех смыслах этого выражения – и вообще имела на редкость отвратительный характер, да и внешностью, в общем-то, красивой не блистала. Про таких, как она, говорят – палец в рот не клади.

Работала швеёй на частном ткацком предприятии, денег получала мало и поддержки со стороны никакой не имела – друзьями или приятелями не располагала, так что никто не хватился, когда девушка исчезла.

(- Авве она сначала сильно не понравилась: была острой на язык и грубила всем подряд, даже если её за это колотили так, что искры из глаз сыпались… Но авва был не вправе требовать замен: пришлось мириться с мерзким характером Маргариты.

- Ты не зовёшь её мамой, - заметил Примо. Ему казалось, что даже не имея особых, тёплых воспоминаний об этой женщине, при всём своём уважении к старшему поколению, Терри могла бы звать её так.

- … Я понятия не имела о том, кто она, пока однажды её искалеченное мёртвое тело не вынесли из ванной прямо на моих глазах. Да и не были мы особо близки, чтобы мне было позволено называть её так, - ведьма заправила волосы за ухо и покрутила маленький гвоздик в нём.)

Освальд не проникся к Марго искренней любовью и не возжелал быть с ней во чтобы то ни стало, пройдя через огонь, воду и все аванпосты Фермы. Но приятельских отношений, возникших между ними, обоим казалось вполне достаточной причиной для того, чтобы переспать.

(- Ты так удивлён, словно сам никогда не спал с женщиной, просто потому, что она тебе симпатична, - усмехнулась Триш, завидев сбитое с толку выражение лица Джотто.

- Я удивился не этому, - чуть раздражённо одёрнул девушку мужчина. – А тому, что представленный мною образ твоего отца радикально отличается от того, что вырисовывается… сейчас.

- Мой авва был человеком – не больше и не меньше, - спокойно констатировала факт Холмс. – В двадцать первом веке нет благородных людей. Называй меня, как хочешь, но авву я понимаю и не в праве осуждать… Я рада уже тому, что родилась, как результат взаимной симпатии, а не насилия… Что? Не смотри так на меня. Были и такие.)

«Разжалование», «понижение в должности», «из охотника в жертву» – именно это произошло с Освальдом, как только стало известно о его связи с Маргаритой и о том, что в скором времени у них будет ребёнок.

Бергер не была исключением из правил – её чадо вовсе не являлось единственным, рождённым на Ферме, а не похищенным.

Однако этот ребёнок стал последним: больше детей, рождённых в неволе, не было. Как, в принципе, и привезённых насильно.

Ведьму тут же отделили от Холмса. Видеть друг друга им не давали вплоть до самых родов. А после них ребёнка у заключённой отняли и передали в руки отца, который рискнул попросить опеку над новорожденной девочкой.

(- Авва дал мне имя, которое записал на бумажке и хранил в нагрудном кармане халата, - Триш тепло улыбнулась. – Для всех остальных, включая Маргариту, моё имя было «Сеттимо»… Когда я родилась, на Ферме уже было шесть детей. У всех вместо имён также были порядковые имена.

Внутри у Джотто всё заледенело – настолько страшным было само представление тех несчастных детей, которых использовали для опытов наравне со взрослыми, не имея в душе ни капли снисхождения к ним.)

Негласным девизом для всех детей на Ферме было – «Никакого детства».

Триш ощутила это на себе сполна: никаких игр, никакой дружбы и сказочных грёз о будущей профессии или замужестве.

Всё, о чём мечтали дети – увидеть то, что находится за забором с колючей проволокой.

Воочию узреть тот самый свободный мир, в котором люди вольны идти туда, куда хотят, и поступать, согласно собственным желаниям, а не чьей-то указке.

(- Когда ты с рождения живёшь по тюремному режиму, прерываясь лишь на беспричинные наказания или же очередные эксперименты, то не имеешь понимания жизни, - ведьма на несколько секунд прервалась, задумавшись о том, как бы лучше преподнести свои мысли. – В голове появляются совсем другие вопросы, сильно разнящиеся с тем, что возникают у обычных детей в таком возрасте, в роде – «Почему небо голубое?», да «Откуда берутся дети?». Скорее – «Кто я?», «Что я?», «Зачем я вообще существую?»…

Джотто поджал губы и закрыл глаза: проще, чем щёлкнуть пальцами и одновременно сложнее, чем прыгнуть выше головы – то, на что было похоже его представление о детских годах Триш и о том, как она стала такой, какой он видел её сейчас.

Страшнее, чем люди с искалеченной в детстве психикой, были только дети, которые изначально имели искажённое мировоззрение и неправильное мироощущение.

Им не к кому было обратиться за помощью. Для них было совершенно нормальным то отношение, которое даже сейчас, в этом старом для Холмс времени, нельзя было считать приемлемым.

- Я не знала никого из других детей лично. Нам не разрешали находиться в одном помещении – считали, что это плохо повлияет на нашу магию, - Триш положила голову на колени и сомкнула веки: от чего-то, этот рассказ изнурял её.)

Освальд Холмс променял собственную свободу (даже обычное перемещение по территории Фермы без надзора дорого стоило) и доверие руководителей, а также своих «коллег», в обмен на отцовство. Он старался учить свою дочь правильным вещам и пытался создавать для неё моменты маленького счастья, чтобы хоть как-то компенсировать этому ребёнку то, принадлежавшее ему по праву рождения, что было отнято им самим.

Ад продолжался на протяжении девяти последующих лет – на плечи пожираемого чувством вины за то, что как бы он ни старался, не мог оградить Триш от всех ужасов Фермы, Освальда свалилось ещё одно несчастье, отразившееся теперь и на его чаде.

Девочку впервые постигло разочарование – но не горечь или боль – от утраты родного человека: Маргарита Бергер скончалась от тяжёлых травм, не совместимых с жизнью, не дожив до своего тридцатилетия. Её последние слова, написанные на клочке бумаги в подобии предсмертной записки, Холмс запомнил лучше, чем свою жизнь до Фермы: