Как-то лунной ночью в незапамятный год Тарпа я увидел в небе силуэт птицы поднебесной, манившей меня в дальние края, и ощутил первые признаки беспокойства. Тогда я сказал бородачу, что меня обуревает желание побывать в далекой Катурии, которую еще никто не видел. Полагают, что она находится за базальтовыми столпами на западе. Это Земля Надежды, где достигнуто совершенство во всем, по крайней мере такая о ней идет молва.

– Говорят, Катурия лежит за морями, где людей подстерегает опасность, – предостерег меня бородач. – В Земле Сона-Нил нет места страданиям и смерти, а кто знает, что нас ждет за базальтовыми столпами на западе?

Я не поддался на уговоры и в следующее полнолуние взошел на борт Белого корабля. Бородач с неохотой покинул счастливую гавань и поплыл со мной в неведомые моря.

Птица поднебесья летела впереди, указывая путь к базальтовым столпам запада, но на этот раз гребцы не пели тихих песен, когда на небосклон вплывала полная луна. Я не раз воображал себе, как выглядит Земля Катурия, ее великолепные парки и дворцы, и гадал, какие новые радости поджидают меня там. Катурия, говорил я себе, – обитель богов, земля бесчисленных золотых городов. В ее лесах растут алоэ и сандаловое дерево, как в благовонных лесах Каморина, а меж деревьев летают яркие сладкоголосые птицы. На зеленых цветущих холмах Катурии возвышаются храмы из розового мрамора, украшенные затейливой резьбой и росписью, в их внутренних двориках освежают воздух фонтаны из серебра. В них журчит и переливается благоуханная вода рождающейся в гроте реки Нарг. Города Катурии окружены золотыми стенами, и тротуары там тоже из золота. В парках этих городов источают аромат удивительные орхидеи и озера с коралловым и янтарным дном. По вечерам улицы и сады освещаются яркими фонариками, похожими на трехцветный щит черепахи, и звучат нежные песни под аккомпанемент лютни. Все дома там не уступают в роскоши дворцам и стоят по берегам канала, куда несет свои воды священная река Нарг. Дома строятся из порфира и мрамора, кроются золотом, и солнце, отражаясь в золотых крышах, придает городам еще большее великолепие в глазах богов, любующихся ими с заоблачных вершин. Краше всех дворец великого монарха Дориба, которого здесь почитают полубогом, а иные и богом. Дворец Дориба очень высок, и в его стенах множество мраморных башен. В его залах, украшенных произведениями искусства многих веков, всегда многолюдно. Крышу из чистого золота поддерживают рубиновые и лазуритовые колонны с резными изображениями богов и героев, и каждому, взирающему на них, кажется, что он видит оживший Олимп. Полы во дворце стеклянные, под ними текут искусно подсвеченные воды Нарга, а в них резвятся яркие рыбы, которые водятся только в сказочной Катурии.

И пока я грезил наяву Катурией, бородач снова и снова напоминал мне об опасности и предлагал вернуться к счастливым берегам Сона-Нил: она известна людям, а в Катурию еще не ступала нога человека.

На тридцать первый день плавания вслед за птицей поднебесья мы увидели базальтовые столпы запада. Их окутывал туман, скрывший вершины, которые, по преданию, уходят высоко в небо. Впереди не было видно ни зги. Бородач снова заклинал меня вернуться, но я его не слушал. Мне показалось, что я уловил в тумане песню и звуки лютни. Она была слаще песен Земли Сона-Нил, в ней звучала хвала мне, отважному мореплавателю, приплывшему издалека в Землю Фантазии. И под звуки этой песни Белый корабль вошел в туман меж базальтовых столпов запада. А когда песня смолкла и туман рассеялся, мы обнаружили, что перед нами не Земля Катурия, а непреодолимая морская стихия, и наш беспомощный барк понесло неведомо куда. Вскоре послышался отдаленный грохот водопада, и в следующий миг мы увидели на горизонте чудовищный вал низвергающегося в бездну мирового океана. Лицо бородача было мокро от слез.

– Мы покинули прекрасную Землю Сона-Нил, нам не суждено увидеть ее вновь. Боги сильнее людей, и они одолели нас, – сказал он.

И в предчувствии неминуемой гибели я закрыл глаза, чтобы не видеть птицу поднебесья, насмешливо хлопавшую крыльями над бездной.

После крушения все вокруг окутала мгла, и в ней слышались крики людей и вопли потусторонних сущностей.

Я лежал, подобрав под себя ноги, на огромном мокром валуне, куда меня вынесло неведомой силой, и штормовой восточный ветер пробирал меня до костей. Потом я снова услышал грохот, открыл глаза и увидел, что лежу у подножия маяка, откуда уплыл в незапамятные времена. Внизу, в море, виднелись смутные очертания корабля, разбившегося о скалы. Я поднял взгляд. Свет маяка потух – впервые с тех пор, как смотрителем его стал мой дед.

Позднее, поднявшись в башню, я обнаружил, что листок календаря показывает день моего отплытия. А когда забрезжил рассвет, я спустился к морю – поискать следы кораблекрушения на прибрежной гальке, но обнаружил лишь необычную мертвую птицу с опереньем цвета лазурного поднебесья да обломок мачты белее морской пены и снега на вершинах гор.

Океан уже не поверял мне своих тайн, и, хоть много раз с тех пор полная луна всплывала на небосклоне, Белый корабль с юга больше не появлялся.

Жизнь – страшная штука, а порой из предыстории того, что нам известно, вдруг проглядывают поистине дьявольские откровения, делающие ее страшней тысячекратно. Наука уже вызывает томление души своими ужасными открытиями и, вероятно, полностью истребит род людской, если мы и впрямь особый род, ведь у нее припасены невообразимые ужасы, и, стоит им вырваться на свободу, мозг смертных не перенесет такого потрясения. Если бы мы знали, кто мы такие, то наверняка последовали бы примеру сэра Артура Джермина, который однажды вечером облил себя маслом и поджег. Никто не собрал его обгоревшие останки в урну, никто не поставил ему памятник. После его смерти обнаружили кое-какие бумаги и некий предмет в коробке, после чего людям захотелось похоронить и память о сэре Артуре.

Получив предмет в коробке из Африки, Артур Джермин вышел на торфяное болото, поросшее вереском, и совершил самосожжение. Именно злополучный предмет, а не странная внешность, заставил его свести счеты с жизнью. Многим опостылел бы свет, надели их природа своеобразной внешностью Артура Джермина, но он, поэт и ученый, не обращал внимания на свое странное обличье. Стремление к познанию было у него в крови. Его прадед, сэр Роберт Джермин, был известным антропологом, а прапрадед, сэр Уэйд Джермин, – одним из первых исследователей Конго, с глубоким знанием дела описавшим быт местных племен, преданья старины и животный мир этого региона. Разумеется, страстное увлечение сэра Уэйда наукой граничило с маниакальностью. Когда вышла в свет его книга «Заметки по поводу нескольких регионов Африки», его эксцентричные домыслы о судьбах ранней белой цивилизации в Конго стали предметом насмешек. В 1765 году бесстрашного исследователя поместили в психиатрическую клинику в Хантингдоне.

Сумасшествие было свойственно всем Джерминам, но они, на радость людям, не отличались плодовитостью. Генеалогическое древо не разветвилось, и Артур оказался последним в роду. Еще неизвестно, как бы он поступил, получив злополучный предмет, если бы род на нем не заканчивался. Семейство Джерминов и до него не отличалось привлекательностью – что-нибудь да портило внешность каждого в роду, но Артур превзошел всех. Судя по портретам предков в родовом поместье Джерминов, до сэра Уэйда еще попадались приятные лица. Сумасшествие в семье, без всякого сомнения, пошло от сэра Уэйда. Его безумные истории об Африке одновременно потешали и ужасали его немногочисленных друзей. Сумасшествие проявилось и в его коллекции раритетов и образцов: нормальному человеку не пришло бы в голову собрать и сохранить нечто подобное. Но что особенно потрясло окружающих, так это поистине восточное затворничество, на которое он обрек свою жену. По его словам, она была дочерью португальского торговца, с которым он познакомился в Африке. Ей не нравился английский образ жизни. Леди Джермин приехала вместе с мужем и младенцем сыном из второй, самой долгой его экспедиции, а потом сопровождала его в третьей, последней, откуда не вернулась. Никто и никогда не видел леди Джермин лицом к лицу, даже прислуга. Она отличалась своеобычным, весьма вспыльчивым нравом. Во время своего короткого пребывания в родовом поместье Джерминов она жила в дальнем крыле дома, общаясь лишь с мужем. Сэр Уэйд проявлял особую заботу о своем семействе. В Африке он никому не доверял своего сына, если не считать неприятной на вид черной служанки родом из Гвинеи. Вернувшись после смерти жены в Англию, он взял всецело на себя попечение о сыне.