Они были прекрасны, эти рыцари на чалых лошадях, в сверкающих доспехах и затканных золотом плащах с гербами. Их было так много, что Куранес сначала принял кортеж по ошибке за войско. Но их прислали, чтобы оказать ему особую честь: ведь Куранес создал Оот-Наргай в своих мечтах, и потому теперь его назначили Верховным богом города навечно. Рыцари усадили Куранеса на коня, и он поскакал во главе кавалькады. Величественная конница миновала равнины Суррея, а потом и родовой замок Куранеса, где жили его предки. И вот что странно: всадники мчались вперед, совершая обратное путешествие во времени. Так, проезжая в сумерках деревню, Куранес видел дома и людей глазами Чосера или его предшественников. Порой им попадались рыцари верхом, которых сопровождали вассалы. Когда стемнело, лошади побежали еще резвее, а в ночи они летели, будто по воздуху. В предрассветных сумерках они приблизились к деревне, которую Куранес видел наяву в детстве, а потом во сне – спящую или вымершую. Теперь она была явью, и деревенские жители, вставшие спозаранку, кланялись проезжавшим всадникам. Кавалькада свернула на улицу, которая во сне обрывалась пропастью. В грезах Куранес появлялся здесь ночью, теперь он жаждал увидеть бездну при свете дня и нетерпеливо устремился вперед. Когда вся кавалькада приблизилась к краю пропасти, вокруг разлился золотой свет с запада и покрыл все вокруг лучезарной завесой. Сама пропасть предстала перед их взорами бурлящим хаосом розового и небесно-голубого цвета. Всадники ринулись вниз, поплыли среди сверкающих облаков в серебряном сиянии, и невидимые голоса слились в ликующем гимне. Казалось, они плывут вниз бесконечно долго, и кони ступают по золотым облакам, как по золотому песку в пустыне. Наконец лазурная завеса разверзлась, открыв подлинное великолепие Селефаиса на берегу моря и снежного пика горы над ним. Ярко раскрашенные галеры плыли из гавани в далекие края, где море смыкается с небом.

И Куранес стал верховным правителем города своей мечты. Его двор располагался попеременно в Селефаисе и небесном граде Серанниане. Он и сейчас там правит и будет править вечно. А возле утесов Инсмута волны пролива насмешливо перебрасывали тело бродяги, забредшего в полупустую деревню на рассвете; поиграли и выбросили тело возле Тревор-Тауэрс, где жирный и наглый пивной король наслаждается купленной атмосферой старинного родового имения вымершей аристократии.

Ужасная, невообразимая перемена произошла с моим лучшим другом Крофордом Тиллингхастом. Я не виделся с ним с того памятного дня два с половиной месяца тому назад, когда он открыл мне, какую цель преследуют его физические и метафизические исследования. В ответ на мои исполненные благоговейного страха возражения и увещевания он в порыве фанатической ярости просто выставил меня из лаборатории и из дома. Я знал, что Крофорд почти все время проводит, запершись в мансарде, в своей лаборатории, наедине с проклятой электрической машиной, слуг отпустил, почти ничего не ест, но мне и в голову не приходило, что за два с половиной месяца с человеком может произойти такая перемена. Меня неприятно поразило, что мой друг, человек плотного телосложения, стал худым, как щепка, но еще больше – обвислая кожа серовато-желтоватого цвета, запавшие глаза с жутковатым огоньком и темными кругами под ними, морщинистый лоб со вздувшимися венами и трясущиеся руки. Ко всему прочему он был отталкивающе, вопиюще неопрятен в одежде, седые у корней волосы висели патлами, на лице, прежде гладко выбритом, выросла неряшливая седая щетина. Я пришел в шок от одного лишь вида Крофорда Тиллингхаста, когда, получив его сумбурное послание, явился в его дом через два с половиной месяца после изгнания. Передо мной стоял дрожащий призрак со свечой в руке. Он опасливо поглядывал через плечо, будто страшился чего-то невидимого в своем старом одиноком доме в глубине Беневолент-стрит.

Начнем с того, что Крофорду Тиллингхасту вообще не следовало заниматься наукой и философией. Они – удел хладнокровного беспристрастного исследователя, ибо предлагают две одинаково трагические альтернативы нервному деятельному человеку – отчаяние, если его поиск не увенчался успехом, и невообразимый непередаваемый ужас, если увенчался. Ранее Тиллингхаст был жертвой неудачи и пребывал в одиночестве и меланхолии, теперь же, как подсказывал мне собственный мерзкий страх, он стал жертвой успеха. Я предупреждал его об этом при нашей последней встрече, когда он поделился со мной переживаниями по поводу своего будущего открытия. Тогда он был очень возбужден и взволнован и говорил неестественно высоким голосом, хоть и в своей обычной педантичной манере.

– Что нам известно о мире, о Вселенной вокруг нас? – рассуждал он. – У нас абсурдно мало средств получения информации, и наши понятия об окружающих нас предметах чрезвычайно ограниченны. Мы видим предметы так, как позволяет наше восприятие, и совершенно не постигаем их абсолютную природу. Мы, наделенные пятью жалкими чувствами, притворяемся, что понимаем бесконечно сложный космос. А другие существа, с более широким и сильным спектром восприятия, с другим пределом восприятия, не только видят в ином ракурсе то, что видим мы, но и изучают целые миры материи, энергии, жизни возле нас, которые не могут обнаружить наши рецепторы. Я всегда знал: эти странные, непостижимые миры находятся рядом, а теперь верю, что нашел способ сломать барьеры. Я не шучу. За двадцать четыре часа эта машина возле стола создаст волны, способные воздействовать на неизвестные нам органы чувств, существующие в нас как атрофированные или рудиментарные остатки. Такие волны откроют нам перспективы, недоступные человеку, и несколько таких, которые недоступны всему, что именуется органической жизнью. Мы увидим то, на что лают собаки в темноте, вострят уши кошки. Мы увидим это и другое, чего не доводилось еще увидеть простому смертному. Мы преодолеем время и пространство и, не сходя с места, проникнем в святая святых мироздания.

Когда Тиллингхаст произнес эти слова, я принялся его отговаривать: я слишком хорошо его знал, и подобные заявления не позабавили меня, а испугали, но фанатик выгнал меня из дому. Он и остался фанатиком, но желание высказаться оказалось сильнее злости, и Тиллингхаст настоятельно просил меня прийти. Я едва распознал его почерк. Когда я вошел в дом своего друга, внезапно превратившегося в дрожащую химеру, меня охватил страх. Казалось, он крадется ко мне из темноты. Слова и идеи, высказанные Тиллингхастом при последней встрече, казалось, нашли воплощение в темноте за пределами небольшого освещенного свечкой круга, и у меня стало муторно на душе от глухого изменившегося голоса хозяина дома. Я осведомился о слугах и огорчился, узнав, что все они ушли три дня тому назад. Мне показалось странным, что даже старый Грегори покинул хозяина, не сказав об этом ни слова мне, преданному другу Тиллингхаста. Ведь именно у него я получал все сведения о Тиллингхасте после того, как он в ярости выгнал меня.

Но вскоре растущее любопытство помогло мне преодолеть страх. Я мог только догадываться, зачем я вдруг понадобился Крофорду Тиллингхасту, но он, несомненно, собирался доверить мне какую-то чрезвычайно важную тайну или открытие.

Раньше его нездоровый интерес к непознаваемому вызывал у меня чувство протеста, но теперь, когда он явно добился каких-то успехов, я почти разделял его энтузиазм, хоть победа далась ему дорогой ценой. Я поднимался в мансарду пустого темного дома в неверном свете свечи, дрожавшей в руке этого жалкого подобия человека. Электричество, казалось, было отключено во всем доме, и, когда я осведомился об этом у хозяина, он ответил, что на то есть веская причина.

– Это было бы слишком… Я бы не решился, – пробормотал Тиллингхаст.

Я сразу отметил его новую манеру что-то бормотать себе под нос, раньше он не имел обыкновения разговаривать с самим собой. Наконец мы вошли в лабораторию, располагавшуюся в мансарде, и я увидел ненавистную мне электрическую машину. От нее исходило призрачное зловещее сияние голубоватого цвета. Машина бытла подсоединена к мощной химической батарее, но на первый взгляд не получала никакого тока. Я вспомнил, что в начале эксперимента она трещала и шумела при работе. В ответ на мой вопрос Тиллингхаст пробормотал, что это постоянное свечение не электрического происхождения в том смысле, как я его понимаю.