3. За вагоном признается право экстерриториальности. Ни при въезде в Германию, ни при выезде из нее никакого контроля паспортов или пассажиров не должно производиться.

4. Пассажиры будут приняты в вагон независимо от их взглядов и отношений к вопросу о войне и мире.

5. Я беру на себя снабжение пассажиров железнодорожными билетами по ценам нормального тарифа.

6. По возможности, проезд должен быть совершен без перерыва. Никто не должен ни по собственному желанию, ни по приказу покидать вагон. Никаких задержек в пути не должно быть без технической к тому необходимости.

7. Разрешение на проезд дается на основе обмена на германских или австрийских военнопленных или интернированных в России.

8. Посредник и пассажиры принимают на себя обязательство персонально и в частном порядке добиваться у рабочего класса выполнения пункта 7-го.

9. Наивозможно скорое совершение переезда от швейцарской границы к шведской, насколько это технически выполнимо.

Берн-Цюрих

Секретарь Швейцарской социалистической партии.

4 апреля 1917.

Глава 71

Ждут

Над городом протяжно и глухо бухал большой, главный исаакиевский колокол. Вкруг соборного купола, над чугунными витыми высокими светильниками, в окружении чугунных, черные крылья встопорщивших ангелов, крутились по ветру чадным керосиновым пламенем пасхальные, раз в год зажигаемые огни. Со стен Петропавловской крепости размеренными ударами бил пушечный салют.

Мариша после полуночи зашла в помещение Комитета. Вчера, на совещании, на хорах (до чего удачно попали: Плеханов оказался и французы!), она сговорилась с Иваном: сегодня в ночь - на прогулку. В пасхальную ночь особою жизнью живут городские улицы. Надо же посмотреть, что с этой жизнью сталось в первое после революции "Светлое Христово Воскресенье". Так - все будто по-старому: по-старому звонят-перезваниваются колокола, бьют пушки, чадят - к звездному небу исаакиевские ангелы... И плошки вдоль улиц, на тумбах, мигающие, желтые, жалконькие, и флаги, трехцветные, царского времени, на домах; и по панелям идут, идут, с куличами и пасхами, с крашеными яйцами на тарелках в церкви святить розговины... Все - как прежде.

И в жизни... Не то что по-прежнему, к старому, а как-то на месте завертелась, на месте переминается жизнь. Заводы приступили к работе, но идет она срывами: то беспокойно, то вяло, то остановится вовсе. Все ждут чего-то... Точно вчерашнее ушло, завтрашнее не пришло, а сегодняшнего нет. Точно на полуслове остановилось что-то недоговоренное...

Да так оно и есть. Недоговоренное. И не "что-то", - а вполне известно что. И это "что" надо доделывать.

Василий говорит: "терпение, терпение". Ему хорошо говорить, - он пять лет сидел в крепости: за пять лет научишься выдержке. А вот как тем, кто не был в тюрьме?.. Скверное все-таки слово - терпение...

В комитетской "приемной" пусто. Не по-праздничному горит одна на всю комнату лампочка. И во всей квартире совершенная тишина. Ни души. Непривычно. И неуютно так вот стоять - одной.

А Ивана все нет. Хорош! На заседания небось не опаздывает.

Мариша присела на стол, как была, - в шубке, в шапочке. Где мог Иван задержаться? Особых дел, срочных, нет. У железнодорожников должен был выступать сегодня, - совсем облюбовали его железнодорожники! - по поводу выпуска "Займа Свободы" правительством. Но митинг давно должен был кончиться: заем - на военные нужды, на поддержку бойни, - о чем там долго говорить. Тем более - под заутреню. Из рабочих многие ведь, наверно, сегодня в церви: самый большой для православных праздник.

Не так давно было время - и у нее в эту ночь сердце замирало: от торжественной службы, блеска огней бесчисленных свечек, парчовых священнических риз, особого благолепия лиц... И взволнованных голосов хора...

Мариша поболтала ногами.

"Христос воскресе из мертвых..."

У нее - сошло, а рабочих - сколько еще верят; о женщинах и говорить нечего. С антирелигиозной пропагандой очень надо осторожно: уже столкновения были. Вообще в районах сейчас большевикам становится трудно: агитация против них с каждым днем сильней и сильней - и меньшевистская, и эсеровская, и кадетская, - кадеты тоже ведь на рабочих стали особое внимание обращать. А сейчас, когда большевики выступили против займа и в "Правде" опубликовано постановление бюро ЦК против Временного правительства и войны и о том, что ближайшей и важнейшей задачей Советов партия считает всеобщее вооружение народа и, в частности, немедленное создание рабочей гвардии, - такой подымут меньшевики с эсерами гвалт! Ясно ведь, зачем это вооружение... Сколько работы впереди - даже не представишь себе...

Десять минут прошло! Ивана нет. Ну, это уж окончательно безобразие.

Из дальней комнаты протрещал телефонный звонок. Мариша соскочила со стола, заторопилась: Ивана, наверное, задержали - звонит.

Но не успела дойти - звонок замолчал, заговорил голос. Товарищ Василий? Откуда он взялся? Был в председательской?

Он и есть. Стоит у аппарата.

- Товарищ Василий!

Обернулся.

- Силы небесные! Что вы таким... женихом?

В самом же деле. Лица не узнать: помолодело, разрумянилось, глаза горят юношеским, радостным, весенним блеском.

- Ленин приезжает завтра. Телеграмма.

- Ленин?!

Вопрос вырвался вскриком.

- Пробился все-таки!

Василий рассмеялся раскатистым смехом. Да честное ж слово - его не узнать: он всегда и на улыбку скупой.

- "Старик" - да чтоб не пробился!.. Завтра, стало быть, будет. Теперь только вот забота - как встретить.

Голос окликнул с порога.

- Это как же понять, товарищ? Сама зазвала, а теперь даже не примечает.

Обернулась через плечо, шагнула навстречу.

- Ленин. Ленин завтра, Иван!..

С лица Ивана сразу сбежала усмешка:

- Ленин? Ты вправду?

- Телеграмма.

Глаза в глаза. И... само собой вышло, без мысли - поцеловались крепко. Так, что у Марины голова закружилась.

- Сумасшедший! Товарищ Василий...

Но товарищ Василий не слышал. И не видел: он стоял спиной, припав к телефону. Созвониться с Кронштадтом - предприятие сложное. Хорошо - на телефоне свои: узнали, в чем дело, соединили сейчас же, вне всяких очередей. А там со станции к морякам - уже совсем без задержки.