- Я телеграфировал сегодня его величеству. Это, очевидно, ответ.
Он вышел. Беляев с протянутой для пожатия рукой направился к Зенкевичу. За ним потянулись и остальные.
- Поздравляю. Ваша карьера сделана. Генерал-адъютантские вензеля обеспечены.
Кто-то засмеялся тихим смехом. И еще тише спросил:
- А какие именно вензеля? Николая II или Михаила II? Вы не знаете, о чем телеграфировал Михаил Александрович?
- О том же, о чем телеграфировал уже дважды председатель Государственной думы, - ответил Беляев. - О необходимости назначить новое правительство во главе с лицом, пользующимся доверием страны. Вы читали родзянковскую телеграмму? Она войдет в учебники истории: Державин не написал бы торжественней.
Он продекламировал, отбивая ногой такт:
- "Всякое промедление смерти подобно. Молю бога, чтобы в этот час ответственность не пала на венценосца. Настал последний час, когда решается судьба родины и династии".
- А государь? - настороженно спросил Зенкевич.
Беляев рассмеялся:
- Мне говорила сегодня княгиня Кугушева, - она разговаривала по прямому проводу с Фредериксом, министром двора. Император сказал Фредериксу: "Опять этот толстяк Родзянко мне написал всякий вздор, на который я ему не буду даже отвечать". Его величество, как всегда, прав: завтра генерал Зенкевич покончит эту... пролетарскую свистопляску. Впрочем, косвенный ответ есть: Государственная дума распущена. Сегодня в ночь будет опубликован указ.
Дверь открылась опять. Уже?
Великий князь был хмур и взволнован.
- Ваша задача значительно облегчается, Зенкевич, - сказал он, подходя к столу и беря фуражку. - Из Ставки выехал в Петроград генерал Иванов, Николай Иудович, с чрезвычайными полномочиями - в том роде, как в девятьсот шестом, когда он усмирял Кронштадт. С ним идут эшелоны георгиевцев. Следом направлена дивизия особо прочных войск. Генерал Алексеев лично говорил с командующими Северным и Западным фронтами о посылке двух бригад отборной конницы на подавление мятежа. В сущности, нам остается продержаться, стало быть, только один день.
Он накрылся и добавил небрежно:
- Его величество также выезжает завтра. Государь полагает, что его присутствие в столице сразу восстановит спокойствие.
Глава 36
Спокойствие начинает восстанавливаться
Еще лежал тяжелой сизой завесой на улицах, колокольнях, домах промозглый предутренний февральский сумрак, когда Сергеев с выборгскими дружинниками выступил к Арсеналу на Симбирскую. С ними предполагал идти и Мартьянов. Но в последний момент вышла перемена: айвазовцы привели десятка четыре солдат сто восемьдесят первого. В полку готовились в ночь на сегодня аресты, о чем предупредил казарму подслушавший телефонные переговоры писарь, и Иван-солдат ушел с наиболее, по казарменному расчету, "обреченными" товарищами.
Захват Арсенала Мартьянов считал более легким, чем штурм Литейного дворца. Он пустил поэтому сто восемьдесят первых с Сергеевым, а сам остался с Василием - руководить Выборгским, по его определению, "маневром".
Отряд Сергеева шел торопливо: к девяти часам рабочим колоннам указано было прибыть к Арсеналу - уже для получения оружия.
Улицы спали еще, завешаны были сонные стекла. Только на самом углу Симбирской попался навстречу казачий разъезд, шарахнулся было, но Иван-солдат весело замахал рукой:
- Стой, станичники! Свои! С праздником!
И бородатый урядник недоуменно остановил коня; приглядываясь, сквозь туман и потемь, к подходившим солдатам. Какой такой праздник? Воскресенье - и то вчера было. Он дернул коня, завидев с Иваном рядом рабочие черные шапки, но было поздно: солдаты и дружинники окружили.
Иван-солдат разъяснил кратко: баста стрелять - солдаты с рабочими пошли. Казаки переглянулись, покачали головами.
- Да, дела... Мы, между прочим, донские. Нам заваруха ваша и вовсе постороннее: у нас на Дону жизнь особенная, здешнее нас, собственно, не касаемо.
На случай, однако, спешили станичников: казаки пошумели, но в драку не пошли. Сергеев и Иван обещали, что отпустят, как только дело кончат. А пока винтовки и патроны взяли, коней отвели в ближний двор, под пустой дровяной навес, казаки, при шашках одних, сели у стенки насупротив, под наблюдением десятка дружинников. Остальные двинулись дальше.
Пройдя квартал, отряд разделился. Солдаты, построившись, пошли прямо к арсенальным воротам, не только не прячась, но даже особо молодецки держа равнение, пристукивая подковками грузных казенных каблуков. Сергеев с дружинниками взял правее, чтоб подойти к воротам вдоль стенки, не обнаружившись. Тем более, винтовок в дружине всего двадцать семь: остальные забрал Мартьянов.
Часовой за железною прорезью ворот глянул сонным глазом из полосатой будки на подходивший воинский наряд. Иван-солдат позвякал штыком в ворота.
- Приехали. Отпирай, земляк.
Часовой вылез из будки. Лица не видать из-за поднятого огромного бараньего воротника караульной - на всякий рост шитой - широченной дубленой шубы; хворостинкою кажется винтовка в обхвате накрест запахнутых, на великаньи руки рассчитанных рукавов. Зевнул.
- Кто, откуда?
- От штабу, на усиление караула присланы. Впусти скорее, зазябли.
Караульный отступил на шаг к будке, выпростал руку, ткнул в полосатое дерево.
Иван окликнул:
- Ты там чего?
Солдат отозвался равнодушно:
- Как чего? Звонок дежурному дал. Кому ж вас принимать?
Иван стукнул зубами. Вышла промашка. Он просунул винтовку в прощель между железными копьями ворот дулом на часового.
- Отпирай, живо... Отпирай, я говорю. Кончу!
Солдат дрогнул:
- Христос с тобой... Я ж по уставу...
Стрелять нельзя. Ежели даже на то пойти, чтобы вправду снять часового, хоть и не за что его бить, - все равно теперь не войдешь. Ворота не выломать, а ключи там, у него. В спешке никак не найти нужного слова, чтобы сразу. А разъяснить - времени нет.
Снег захрустел. Сквозь туман (здесь, во дворе, он будто гуще даже, чем на воле, на улице) ясно стал виден подходящий - по походке сразу узнать - офицер. Иван оттянул винтовку: может, еще и впустит. Зря закричал на часового. Слышал офицер или не слышал? Если слышал - не отопрет.
