***

«Если вы хотите меня…» — сказала она чуть ли не с сомнением. Седьмое пекло, она еще спрашивает! Даже если бы он не знал ее в Королевской гавани, то уж точно захотел бы сейчас, увидев ее в Винтерфелле. И дело было не только в красоте, нет. Было в ней что-то, что запало ему в душу, да так глубоко, что за все эти годы не вытравилось.

То, что началось как невинное, что, впрочем, еще вопрос, развлечение, начинало превращаться в какую-то противоестественную игру. От того, как легко и естественно она ложилась с ним в постель, а потом делала вид, что не замечает, как они просыпаются, прижавшись друг к другу, ему начинало казаться, что он сходит с ума… Вот только этого в жизни не хватало. И посоветоваться не с кем — не с Тормундом же, в самом деле. У этого красавца дерьмо в заднице не держится, что знает он — знает весь Винтерфелл, а он не для того таскался за Стену, чтобы король Севера (или кто он теперь) срубил ему голову за бесчестье сестры. Конечно, можно просто делать вид, что ничего не происходит, а там уже они выступят в поход, он сдохнет в битве, прихватив с собой побольше мертвяков, и все. Но уезжать от нее вот так — от этой мысли в нем рождалось что-то, похожее на боль.

В тот последний разговор он наконец увидел, как ледяная маска на ее лице дала трещину, и уцепился за эту крошечную надежду — вот только на что он собственно надеется? Целый день он только и думал, что об этом. Сегодняшняя ночь изменит между ними все — и либо из этого выйдет… что-то, либо все окончательно пойдет в пекло. Уже поздно вечером, по дороге в ее спальню, Сандор пообещал себе, что при любом исходе как следует напьется. Может быть даже Тормунда позовет.

========== 5. ==========

IX. Перед смертью не надышишься (?)

После того разговора Санса весь день с трудом могла думать о делах. Все ее мысли занимала предстоящая ночь. Она понимала, что их молчаливому соглашению пришел конец, все изменилось. Между ней и этим человеком образовалась связь, для которой она не могла подобрать названия. Не любовь, не страсть, не дружба, не союз, не вражда, не кровное родство, не служба или власть. Может быть, близость? Санса повела плечами, прогоняя внезапную дрожь. Сандор Клиган был последним человеком на свете, о ком она могла бы предположить подобное — но тем не менее, так и было. И что делать теперь с этой близостью, она не знала. А делать что-то придется — она все это начала, ей и отвечать.

Собственно говоря, выходов было всего два — либо прекратить эту странную связь одним махом, либо превратить ее во что-то другое. Мысль о первом решении рождала в ней тоску и какую-то детскую жадность — «мое-не-отдам!», а мысль о втором — липкий страх, который был ее вечным спутником, но до встречи с ним по большей части держался где-то в глубине то ли разума, то ли души, а теперь вдруг всколыхнулся в ней с десятикратной силой. Чего она боялась? Боли, отвращения, того, что все обернется унизительной пыткой? Или того, что он, как и большинство мужчин, считал, таких как она «порчеными», грязными, оскверненными?

Санса успокаивала себя тем, что до того Клиган до того ни словом, ни взглядом, ни жестом никак не показал, что думает о ней подобным образом. Но она-то знала его сдержанность и умение владеть собой — и кто знает, что там, под этим высоким лбом и хмурыми глазами под густыми бровями? «А что в глубине тебя?» — задала она следующий вопрос. Холодная неуютная тьма? Кровавая радость мести, мерзкое удовлетворение от чужой страшной смерти? Клубок черноты — небольшой, но никуда не исчезнувший со временем? Та самая часть Рамси, о которой он ей с глумливой улыбочкой сказал перед тем, как собаки начали рвать его? Почувствовав подступающую к горлу жгучую струю рвоты, Санса сглотнула и отпила вина, и чуть не поперхнулась, когда в дверь постучали.

С трудом держа себя в руках, она открыла. Внешне в нем со вчерашнего дня не изменилось — почти. Только взгляд вместо хмуро-спокойного, как у старого, видавшего виды волкодава, стал пытливым, ищущим — словно он хотел забраться не столько под одежду ей, сколько в душу. Санса, разрываясь между желанием подчиниться этому взгляду (а может и не только ему), и желанием закрыться от него, встретила гостя кивком и отступила в сторону. Но вместо того, чтобы начать раздеваться, она села на постель и, теребя в руках кончик тяжелой цепи — единственного своего украшения — поняла, что не знает, с чего начать разговор.

Мазнув по ней взглядом, Клиган прошел к столу, сев, вытянув длинные ноги, взял второй кубок, отпил и посмотрел на нее.

— Я пришел, миледи.

— Да… милорд.

— Вот наградите меня лордством, тогда и буду лорд. А пока…

— Я знаю — с ноткой раздражения перебила она. — Звать вас по имени.

— Думаю, нам пора поговорить, Санса. — Его голос стал ниже, тише и как будто мягче. — Что происходит?

— Я не знаю — ответила она так же тихо и упрямо.

— Врешь. Ты знаешь, но не хочешь говорить об этом. Или не можешь. Я зря пугал тебя тем, что не приду больше — это тоже была ложь. Мне эти ночи так же нужны, как и тебе. Могу сказать почему, раз уж ты боишься.

Санса, снова сглотнув, посмотрела на него, и усилием воли оставила цепочку в покое.

— Я слушаю, Сандор.

Он поставил чашу на стол с легким стуком, подобрал ноги и оперся локтями о колени, глядя на нее совсем другим взглядом — тяжелым, мужским, полным вожделения. Желание закрыться и спрятаться стало в ней почти невыносимым. Почему она сидит здесь, почему не прогонит его, не запретит ему показываться ей на глаза?

— Я пришел к тебе потому, что ты мне нужна. Хрен его знает почему — но нужна. И я хочу тебя. Давно такого не было — я думал, что и не будет, по правде говоря. А еще я зачем-то нужен тебе. Но об этом уже ты мне скажи.

— Но вы… Но ты никогда не…

— Не пытался тебя трахнуть? Не путай меня со своим ублюдочным муженьком или с моим старшим братом. Я либо плачу, либо беру то, что дают по доброй воле.

— И ты хочешь взять меня?

— Чтоб мне сдохнуть — да. — Еще один взгляд исподлобья, тяжелый и горячий, будто закипающая смола.

Санса замолчала, глядя на носки сапожек, виднеющиеся из-под края подола. Внутри у нее зрело решение — глупое, отчаянное, возможно, ошибочное, могущее погубить ее окончательно. Но если все они могут умереть, и очень скоро — то есть ли разница?

— Хорошо. — Она резко кивнула и встала. — Хорошо. — Дергаными движениями он стащила перчатки — кожа прилипала к вспотевшим ладоням — и начала распускать шнуровку платья, одновременно пытаясь стащить с себя сапожки.

Он встал — медленно, плавно — подошел к ней, положил на плечи тяжелые теплые руки, подождал, пока она поднимет на него взгляд.

— Постой, девочка. Ты не ответила мне на один вопрос. Чего хочешь ты?

— Ты сказал, что я могу молчать, если не хочу говорить правду. Так вот — я не хочу.

— Сказал, да. Но сейчас не время молчания и уверток. Я не буду трахать тебя против твоего желания.

— А что, когда женщина раздевается — это не ответ?

— Шлюха тоже раздевается, когда кладешь монету на стол, но только последний идиот поверит, что она его взаправду хочет. Ты не шлюха, я тебе не платил, ты ничего мне не должна, а потому ответь на вопрос: Чего ты хочешь?

Санса замерла — пальцы путались в завязках, она избегала взгляда, который стал почти осязаемым. Внутри нее поднималась волна злости — ну почему он все портит, неужели он не может либо сделать то, что нужно, либо молча уйти? Зачем эти вопросы? Она прекрасно обходилась без них все эти ночи. Тяжелые ладони давили на плечи. Поддавшись злости, она вывернулась и отошла, глядя на него почти с ненавистью, желая то ли наброситься на него, то ли разрыдаться. Напряжение нарастало.