Шифф с пониманием кивнул.

Голощёкин тихо и почтительно обратился к гостю:

– Разрешите вас спросить, многоуважаемый рав Якоб?

Шифф благословляющим жестом руки разрешил.

– Вот мы с моим давним товарищем по партии и революции и моим личным другом, председателем всей России, как раз говорили об касательно декрета за наших угнетённых.

– Знаю за такой, – медленно кивнул Шифф. – Читал проект.

– Как вы посчитаете, многоуважаемый рав Якоб, может ли этот удивительный декрет принести существенную пользу нашему народу? Или его таки надо ещё усилить? Ещё больше сильным и жёстким сделать?

Шифф снял свою хасидскую касторовую шляпу, повертел её в руках, смахнул рукавом с тульи невидимую пылинку и снова надел. Солнце за окном потускнело – скрылось за мелкими облаками. Свет в кабинете померк, и потому особенно сильно выделялась бледность лица американского гостя. Медленно и почти шёпотом, он заговорил на идиш.

Он сказал, что декрет Троцкого-Свердлова – документ очень сильный и важный. Впервые за две тысячи лет истории еврейского народа мы получили в руки практически всю государственную власть в огромной стране – частью в правительстве и почти полностью во всех в карательных органах. В высших партийных сферах наши братья тоже неплохо представлены. Ну а там, где их нет, хорошо справились преданные дочери Сиона – они активно становятся жёнами высших большевицких начальников. Разве только у Ленина и Сталина жены русские, но почти у всех других вождей и главных военачальников – наши. И дети от таких браков, по закону Торы, будут евреями.

Подобной удачи ещё никогда не было на земле со времён разрушения храма царя Соломона. Власть в такой большой и богатой колоссальными возможностями стране, как Россия, даёт перспективы, которые превышают все мыслимые представления. Огромное завоевание, безусловно, состоит в том, подчеркнул Шифф, что мы становимся привилегированной нацией, или, если быть уж совсем точным, – господствующей нацией. И это историческое обстоятельство имеет колоссальное значение для изменения самого духа всего еврейского народа, его сути, его самосознания. В нашем народе начинают просыпаться гордость и железная воля к власти. Он по праву начинает чувствовать себя настоящим хозяином везде, где проживает, – в любой стране. И правильно понимает то важное, совсем новое историческое обстоятельство, что коренные граждане этих стран теперь становятся или уже стали нашими гостями или работниками. Аборигены думают, что они у себя дома. Наоборот, это мы у себя дома, а они – в гостях.

Шифф замолчал, задумался, затуманился, глядя куда-то вдаль сквозь Свердлова.

– Конечно, – чуть погодя, продолжил Шифф, – характер целого народа, да ещё рассыпанного по всей земле, сразу не изменить. Но смотрите сами: он, еврейский характер, особенно, в России меняется прямо на наших глазах. И так невероятно быстро, что даже не верится. А под его влиянием будет меняться и характер мирового еврейства, что внушает очень большие надежды на будущее.

Декрет Троцкого-Свердлова, снова подчеркнул Шифф, несмотря на то, что он ещё не стал законом, тем не менее, произвёл огромное впечатление на все мировое еврейство.

– Сбываются пророчества древних мудрецов, утверждающих, что машшиах6 придёт уже в нынешнем, двадцатом веке, – с уважением вставил Свердлов.

Рав Якоб на то улыбнулся в бороду и собрался продолжить, но послышалось мягкое царапанье в дверь.

– Херейн7! – крикнул Свердлов. И повторил по-русски: – Войдите!

Вплыл секретарь. На серебряном подносе он принёс два чайника – большой, тоже серебряный, с кипятком, и второй – фарфоровый, заварной. Тут же три стакана в золотых, украшенных финифтью подстаканниках. В хрустальной вазочке мелко наколотый сахар, на двух фарфоровых тарелках – бисквиты, эклеры и песочное печенье. Он поставил поднос на отдельный столик, нарезал кружками лимон, разлил по стаканам чай и замер, ожидая приказаний.

– Моё поручение? – спросил Свердлов.

– Выполнено, Яков Михайлович, – с каменным выражением лица доложил секретарь. – Только…

– Что «только»? Что ещё? – резко спросил Свердлов. – Что ты там ещё придумал?

– Я – ничего. Яков Михайлович. Только вот коменданта «Националя» никак не могут найти.

– Значит, ты его заменишь. Вместо него станешь к стенке!

– Как прикажете, – бесстрастно ответил секретарь.

– Ладно, – смягчился Свердлов. – Займитесь своими делами, я потом приму окончательное решение и сообщу вам. Пусть твой комендант не прячется. Дадим ему возможность исправить ошибки. Свободен! Пока…

– В приёмной комиссар Яковлев, – с облегчением сообщил секретарь.

– Пусть ждёт! – приказал Свердлов. – И никуда не уходит.

Шифф взял свой стакан, понюхал чай, одобрительно кивнул. Глянул на тарелки и перевёл вопросительный взгляд на Свердлова.

– Всё кошерное, – заверил его Свердлов. – Делают в том же «Национале», специальная выпечка.

Шифф охотно захрустел печеньем, роняя крошки на бороду. Зубы у него оказались белые, крупные, ровные, как на картинке учебника стоматологии, – из настоящего фарфора. «Да, – грустно отметил Свердлов. – Так вот живут евреи в Америке. Попробовал бы он русской тюремной баланды. Что у него во рту осталось бы?» У самого Свердлова зубов осталось после сибирской цинги мало. Недавно ему поставили на верхнюю челюсть стальной мост, однако, без привычки железо во рту мешало и раздражало.

Шифф строго глянул на Свердлова и председатель ВЦИК испугался, что рав Якоб слышит всё, о чём Свердлов думает.

Чай допили в молчании. После чего Шифф, поковыряв в своём дивном фарфоре обычной канцелярской скрепкой, которую он взял на столе Свердлова, снова заговорил – и так же медленно и тихо. Снова об «угнетённом» декрете.

Он ещё раз его похвалил, добавив, что все мировое еврейство завидует своим братьям в России. Тем не менее, есть у декрета и другая сторона. И вот тут надо быть очень осторожным и взвесить всё до мелочей, подвести строгое сальдо-бульдо. И надо осознать: декрет, став законом, непременно спровоцирует в России невиданную доселе вспышку антисемитизма.

– Ленин это называет «диалектическим подходом», – вставил председатель ВЦИК. – У каждого явления две стороны. Борьба и единство противоположностей.

Шифф едва заметно пожал плечами: что мне до вашего Ленина?

– Философия тут не к месту. На землю надо смотреть, а не на облака. Документ, несмотря на добрые намерения составителей, в то же время чрезвычайно вреден и даже опасен. И его польза в итоге уничтожается его вредом. Когда декрет войдёт в законную силу, над детьми Израиля снова будет занесён меч, который мы, а точнее, вы своими руками дадите нашим будущим палачам. Меч более беспощадный, нежели когда-либо в истории еврейства. Потому что вы, когда готовили декрет, упустили из виду одно, крайне важное обстоятельство. Я бы сказал, роковое. Не догадываетесь какое, дети мои?

Но Свердлов и Голощёкин оторопели от неожиданности настолько, что не могли произнести ни слова и только переглядывались.

– Значит, не догадываетесь, – с грустью констатировал рав Якоб. – Плохо. Очень плохо. Не радуете меня. Нет, не радуете…

Дети сокрушённо молчали.

– Опасность состоит в том, что мы плохо понимаем русских. Или переоцениваем, или недооцениваем их как нацию. Тем более, это нация молодая и самая непокорная в мире. Самая большая ошибка – преувеличивать и абсолютизировать их национальное простодушие, безобидный характер и рабскую терпимость. Да, они могут терпеть долго. Но тем худшие наступают последствия. В конец концов, наступает момент, и в русских внезапно просыпается агрессивность, жестокость, крайняя недоверчивость, подозрительность и безжалостность к инородцам. Любой расы. И тогда чужая жизнь, да и своя собственная тоже, становится в их глазах дешевле копейки. Они, как никакой другой народ, предрасположены к массовому умопомешательству. В самом деле, какой ещё народ способен в короткое время устроить три революции и не извлечь из них для себя ни капли пользы! Но самое главное ждёт нас впереди. Русские только начали сходить с ума, а до конца ещё далеко. Поэтому, – подчеркнул Шифф, – нужно со всеми основаниями ожидать в ближайшие три-пять лет, а, может быть, и раньше, сильнейшего подъёма самого разнузданного антисемитизма и юдофобии. И ваш декрет зажжет этот костер, сделает разгул антисемитизма смертельным и необратимым. В прямом, физическом понимании слова. И начнётся этот гибельный для нашего народа процесс, в первую очередь, в русской армии. Точнее, в красной армии.