Теперь он всегда при столкновении с существами из того – другого – мира старался брать тоном, спокойствием. Вот и сейчас, смерив ханурика взглядом с кудлатой головы до порыжелых штиблет, Антон насмешливо, уничижительно спросил:

– Что, молодой человек, у вас – проблемы?

Тот опешил от такой резкой перемены, отступил на шаг.

– Чё, проблемы? Рубель надо – не хватает…

Антон разозлился, двинулся на него.

– Ну-ка, пойдём со мной. Быстро!

Парень отшатнулся, поддался.

– Да ты чё? Никуда я не пойду! Меня ждут вон…

И он метнулся к дружкам, оглядываясь на Антона. Надо бы радоваться победе, но на душе так муторно, что – ну их всех к чёрту! Что же это творится, а? Что происходит?

В предчувствия Антон не верил.

Когда вышли от тёщи – совсем свечерело.

Занудил уже настоящий плотный дождь. Хотели переждать, но известно: осенний дождь – долгий. Ночевать у Евдокии Петровны, что ли? Потопали. Вера с Наташкой – под зонтиками. Антон поднял воротник плаща, опустил на уши шляпу, сгорбился – в обеих руках по увесистой сумке с банками, картошкой, луком. Тяжесть бытия!

Наташка впереди плывёт-выступает. Ишь ты, тринадцать лет всего, а туда же, пигалица! Походка-то, походка какая: и впрямь – плывёт. И – вот новости! – штаны эти модные, тёртые-перетёртые. Варёнки, что ли? Откуда они у неё? Тёща, видно, опять задаривает.

– Наташка!

– Чего?

– Откуда у тебя это безобразие на ногах?

– Это не безобразие, это очень модные, красивые и практичные брюки.

Вот и положи ей палец в рот. Вышагивает – тоненькая, маленькая, а уже – женщина, взрослый человек. Скоро ухажёры заведутся – красавица! Чего уж там скрывать: удалась дочка, дочурка, дочушенька… Чёрт, вот от нежности горло перехватывает, а вслух не выговаривается.

– Наташка, чтоб сняла эту мерзость. Такие похабные штаны только девицы лёгкого поведения носят.

– А у меня, пап, по-твоему, – тяжёлое поведение?

Ну вот, сейчас орать придётся. Ведь дурёха не знает, не догадывается, какие муки претерпевает он, отец, думая о её судьбе. Да разве она понимает, в каком мире живёт, по какому краю пропасти каждый день ходит? Антон порой, глядя на размалёванных, чадящих на ходу цигарками, с откровенно блядскими глазами девок, заполонивших улицы города, неожиданно говорил себе: «Если Наташка станет такой – убью!» И вот, пожалуйста, – уже штаны проститутские напялила. Эх, Наташка, Наташка, дурёха ты наша… Придётся сегодня воевать.

– Да отстань ты от девчонки! – раздражилась Вера. – Не в штанах дело.

– Как раз в штанах. Это – не штаны, а вывеска, призыв к парням: «Подходите, я – готова!»

– Тьфу на тебя! Перестань, ей-Богу, и так тяжело на сердце.

Замолчали. Шуршал дождь. Хлюпали лужицы под ногами. Противно скрипели ручки одной из сумок: хр-р… хр-р… хр-р…

Свернули на Интернациональную – на улице с таким громоздким и нелепым названием судьба сподобила их жить. Вот и родная хата – десятиэтажная кирпичная крепость, придавившая собою целый квартал. Резкими выступами и углублениями по фасаду дом походил на гигантский коленчатый вал. Спереди на уровне второго этажа висел стеклянный параллелепипед «Дома торговли». Витрины его слабо блестели глубинным светом. Как раз под зелёным неоном магазинной вывески находился их подъезд – в самом центре дома.

Антон всегда старался проскочить под нависшим универмагом пошустрее и Веру с Наташкой поторапливал. Помнилось, как в самом начале, когда магазин только-только освятили, буквально на второй день его работы, вернее – ночь, рухнул целый пролёт стены со всеми витринами и рекламными «Добро пожаловать!». Слава Богу, в три часа ночи прохожих под стеною не случилось – обошлось без жертв. Бока злосчастного магазина подпёрли железными балками, но лучше уж не находиться слишком долго под его нависшей тушей, не испытывать судьбу.

Ладно – прошмыгнули. Перед тем как подняться по ступенькам, Антон привычно глянул вверх – всё нормально. По остроумному проекту архитектора (чтоб ему до пенсии не дотянуть!) прямо над подъездом громоздились этажеркой переходные балконы. В доме этом несуразном лестничные клетки находились совершенно изолированно от жилых секций. Если поднимаешься по лестнице, то на нужном этаже надо пройти по балкону улицей, тогда только попадёшь в коридор с квартирами. Пацаньё, само собой, любило околачиваться на этих балконах: интересно же поплевать вниз на головы входящих, а то и сбросить чего-нибудь посущественнее и потяжелей.

Однажды Евдокия Петровна ворвалась к ним в квартиру задыхаясь, перепуганная и расстроенная: оказывается, только она взошла на первую ступеньку крыльца, как прямо перед ней ахнула о бетон пустая бутылка и – вдребезги. Ещё бы шаг и – гуд бай!

Та-а-ак… В подъезде опять темень. Обычно светилась хотя бы одна лампочка внизу, у почтовых ящиков. Сегодня и той нет.

Антон, чертыхнувшись, передал одну сумку Вере, достал ключи, на ощупь растворил свой ящик. Газеты – много: видимо, «Литгазета», «Комсомолка», местная… Ага, открытка какая-то… От кого, интересно?

– Ни один лифт не работает. Поздравляю! – ворчливый голос Веры.

Ну уж, разумеется – всё под настроение. Потащились на пятый этаж пешедралом. В балконные двери тускло отсвечивали уличные фонари. Невыносимо пахло мочой, отхожим местом…

Ничего, ничего, сейчас закупоримся в квартире: горячая ванна, сытный ужин, газетки свежие – поправим настроение, прорвёмся. Вот и пятый этаж. Тэ-э-эк-с, стекло рифлёное в двери снова зияет звездой пролома. Каблуком саданули, мерзавцы. Балкон – пуст; за широкой колонной-подпоркой – никого. А бывает, стоят-толкутся двое-трое, покуривают, матюгаются, цинично взглядывают. Рядом, на стенке балкона, обыкновенно – узоры свежие: помочились уже, облегчили души.

Дверь в первый тамбур открыта. Тамбур – высокий и узкий, как шифоньер. Лампочки нет. Дверь в следующий тамбур, где мусоропровод и лифт, закрыта – на пружине. Наташка – первая. Потянула на себя дверь, шагнула. И отпрянула. Ну-ну, что такое?

Антон перехватил сумки одной рукой, оттеснил дочь и жену плечом, шагнул сам. В тамбуре – а он довольно обширен, с комнату, в нём сухо, тепло и чисто, – компашка. Пацанов штуки четыре, два парня постарше и девица. Девица совсем голая, стоит согнувшись к батарее отопления. Над ней копошится один из парней. Какая мерзость!

Замолкли, повернулись к Антону, уставились. Парень, второй из старших, оторвал бутылку ото рта, губы облизывает, смотрит – пока без выражения, пустым взглядом. Даже девица изогнула шею от батареи, пьяно высматривает: чё там? хто там? Лишь тот, над ней, не отвлекается, работает, пыхтит – дорвался.

Антон, придерживая локтем дверь за спиной, дотянулся до двери в коридор (дебил архитектор помешался на дверях и тамбурах!), отступил шаг в сторону:

– Быстро!

Вера с Наташкой юркнули – торопливо, жалко, стыдно. Антон, чувствуя сверлящие взгляды, не в силах повернуть голову на деревянной шее – а надо бы, надо бы в упор посмотреть, осадить! – замедленным движением прикрыл одну дверь, потом, шагнув в коридор, другую.

Горит всего одна лампочка – в центре. Медленно, степенно пошёл. Топ… топ… топ…

Вот слева уже 90-я квартира, справа – 95-я… Топ… топ… топ… Коридор длиннющий, как в бараке или в общежитии. Налево – две двери: трёхкомнатные квартиры. Направо – четыре: по краям – двухкомнатные, в серёдке – одноячейные. Вот направо и родная 93-я. Дверь коричневым дерматином обита, глазок насторожённо выглядывает, два замка сверкают – всё, как у людей. Стандартно.

– Вера, достань свои ключи. Быстро!

Быстренько надо, быстренько. Взгляды у гостей больно нехорошие. Что они там сейчас? О чём говорят? Вера копается в своей дурацкой сумочке.

– Ну быстрее, В-вера!

– Да сейчас, сейчас! Куда они, проклятые, запропастились? Свои бы уже давно достал!

Скрипнула дверь в тёмном начале коридора. Ну – всё! Фигура показалась. Одна. Идёт, вихляясь, к ним.