Малфой всегда был довольно тощим, но сейчас его можно было назвать скорее болезненным. Странно, но ему шло. Делало не таким противно-кукольным, более мужественным, и в то же время будило внутри неё что-то слишком похожее на жалость. Она хотела задавить это чувство, но не смогла: ему явно приходилось несладко. Может быть, когда наконец-то получится освободить его от гнёта чужой воли — и не убить в процессе, пожалуйста, — он сумеет пересмотреть свои взгляды? Нельзя же оставаться верным тем, кто делает с тобой такое… Это уже за гранью.
Никто ведь не потребует от него перехода на светлую сторону и активного участия в войне на их стороне — простого нейтралитета было бы достаточно: уже минус один враг, минус лишняя угроза и повод для беспокойства. Если только Малфой не пошёл на это добровольно, с полным пониманием и одобрением происходящего. Сама Гермиона не смогла бы, но она не расист-фанатик, верно? Откуда ей доподлинно знать, на что способны подобные люди, где проходит для них граница допустимого? Конечно, прочитанные после возрождения Волдеморта биографии нескольких нацистов дали ей примерное представление, но не всеобъемлющее. Точно сказать она не бралась, потому что в тех книгах не было пределов: ничто не казалось их персонажам слишком ужасным или недопустимым.
Но это же Малфой! Высокомерная задница, человек-заносчивость и человек-самомнение. Пошёл бы он на такое, сумел бы придавить себя до такой степени, даже при желании? Гермиона всё же сомневалась: слишком рафинированным цветочком, не знавшим реальных проблем и трудностей, он рос. Неоткуда было в нём взяться стержню, негде было закалиться, осознать, что есть вещи поважнее собственных желаний.
Малфою тем временем, похоже, наскучило молчание.
— Ты взрываешь мой мозг, Грейнджер, — протянул он с усмешкой.
— А? — Гермиона могла только надеяться, что это не прозвучало настолько же растерянно и жалко, насколько она сейчас себя ощущала, ведь именно взорвать ему мозг — по сути — как раз и было её планом. Неужели Малфой как-то вызнал про зелье или заклинания и догадался? Проследил?
— То делаешь вид, что я не существую, то устраиваешь мне сцены, только что минут пять смотрела, будто я какой очередной неудачный эксперимент Лонгботтома на уроке зельеварения, а сейчас вот изображаешь кролика перед удавом. Такая непостоянная…
— Чего тебе от меня надо? — спросила она устало и самую капельку облегчённо: случайное совпадение слов, не более. Если только не вспоминать, как он однажды намекал на Сириуса. «Как пёс». Но сейчас было совсем не похоже на тот раз: совсем другие интонации. Однако в данный момент он не был обычным собой. Чёрт, так можно запутаться до совершеннейшего умопомрачения.
— Понять. Люблю загадки, Грейнджер. Вот как ты ко мне относишься: ненавидишь, презираешь, боишься, интересуешься? Столько противоречивых сигналов… сейчас, к примеру, напряжённая работа мысли во всё лицо.
— Не выдумывай глупостей, — Гермиона демонстративно задрала нос. — Мне совершенно на тебя плевать.
— Я бы поверил, но ты хреновая актриса и просто отвратительно делаешь вид, что меня не замечаешь, хотя до нашествия Уизли и Поттера не прикидывалась. А в Большом зале ты настолько упорно не смотришь на слизеринский стол, что это даже примечательно.
Он слишком проницательный. И что сказать? Ведь не о том, что всё это — результат их прошлого… общения в коридоре возле библиотеки. И не о своих подозрениях — которые на самом деле давно уже твёрдая уверенность — и порождённом ими плане. Так странно и непривычно пытаться говорить с ним дольше одной минуты и без оскорблений.
— Забавно, но это второй наш более-менее нормальный разговор за весь год, — подмигнул Малфой.
— И за всю жизнь, — добавила она нерешительно.
Не бывает таких совпадений, правда же? Если бы Гермиона не знала абсолютно точно, что мысли читать невозможно, то заподозрила бы его в этом, но на пятом курсе, когда Гарри пришлось брать уроки окклюменции, она изучила всю доступную литературу и могла с уверенностью заявить: легиллименция работает не так. Даже на высшей ступени мастерства, когда уже не так важны палочка и заклинание, обойти необходимость смотреть в глаза просто нереально, а Гермиона очень старательно избегала его белёсых гляделок, но кто знает, что можно найти в литературе, которая ей недоступна. Слишком наивно полагать, будто в школьной библиотеке собраны абсолютно все существующие книги по магии.
Последний из свитков тем временем наконец-то занял своё место в сумке Гермионы, и можно было без потерь отступить.
— Мне пора, — торопливо бросила она и поспешила вон из библиотеки.
Это даже хорошо, что они пообщались, причём относительно мирно. Когда зелье будет готово, ей придётся подобраться к Малфою поближе, чтобы суметь его напоить. Имитация приятельских отношений — даже если они оба знают об их фальшивости — предоставит ей такую возможность.
*
В канун похода в Хогсмид Спайк плёлся на очередную ночную вылазку с большой неохотой: всё равно ни одного еще не испробованного заклинания для починки Исчезательного шкафа у него в арсенале не осталось, а за последние семь дней всё свободное от занятий время уходило на одно — попытки освоить Империус.
Тренировался он на пауках — примерно с такими в позапрошлом году Крауч под личиной Грюма показывал им мастер-класс по непростительным, — но те чхать хотели на все потуги Спайка. Он даже заподозрил было, что подопытные ему достались какие-нибудь магические, особо устойчивые — мало ли, какая фауна водится в Хогвартсе, вон, тысячелетний василиск спокойно себе по трубам сколько времени ползал, — но Винки, которая и наловила их где-то по тёмным углам замка по его просьбе, клялась, что пауки самые обыкновенные.
Помнится, летом между боевыми заклинаниями и Круциатусами тётка Белла любила поболтать о непростительных, тем самым, по её мнению, уча непутёвого племянничка уму-разуму и полезным в жизни премудростям, так что Спайк мог бы написать докторскую по любому из них, но знать и делать на практике — вещи немного разные; Империус не давался ему категорически, что застало его врасплох: это была первая серьёзная неудача с того времени, как он стал Драко Малфоем. Все прочие заклинания рано или поздно поддавались — с первого или пятидесятого раза, идеально или кое-как, — но не это. Абсолютное фиаско. Империус, как и другие непростительные, отличался от подавляющего большинства других заклинаний тем, что требовал желания подчинять, властвовать и наслаждаться процессом. Именно от этих чувств зависела ювелирность контроля и способность заставить жертву сделать то, что в обычном состоянии было бы ей не по силам. Второй составляющей успеха являлась сила воли — для подавления сопротивления объекта, — но уж с этим проблем не было. Отец, кстати, был в Империусе настоящим экспертом — ходили слухи, даже лучше Тёмного Лорда, — что многое говорило о его характере, а вот Спайк никогда не любил власть — в первую очередь, конечно, над собой — и не желал её, ассоциируя с ответственностью и лишним геморроем, который ему однозначно никуда не впёрся. Даже миньонов он заводил исключительно по серьёзной необходимости, а не ради статуса и возможности самоутвердиться, и любил называть себя анархистом, а для полного счастья в жизни ему с головой хватало Дру и самых простых вампирских развлечений: хорошенько подраться и немного поиграть с едой перед обильным ужином.
Но жить и не дать мучить близких тебе людей захочешь — ещё не так раскорячишься, и Спайк ежевечерне накручивал себя, чтобы применить треклятый Империус, потому что и жить хотел, и родителей любил, притом сильно, а пример Каркарова наглядно показал, что от Тёмного Лорда не побегаешь. Опытный и умелый маг, он продержался всего год, себе Спайк самокритично давал не больше месяца и готов был поспорить, что за это время Избранный от их общей проблемы избавиться не успеет. Он, в принципе, не больно-то торопился.
Не идти вовсе, а отоспаться перед завтрашним визитом к Тёмному Лорду или всю ночь продолжать тренировки, мешала вероятность, что Уизли вновь сидела в нише за доспехами и ждала его. Особых причин на это не было, но подобные мелочи её, как успел понять Спайк, обычно не волновали. Может, так проявлялась гриффиндорская адреналиновая зависимость, а он просто служил удобным поводом?
